Ева Рапопорт
Политика мифотворчества: случай пионеров-героев
Что может быть «простого» в сложном? Мифы советской эпохи.
5 868 
Павлик Морозов — один из самых противоречивых персонажей советской культуры: пионер № 1 [1], который на самом деле членом пионерской организации, по всей вероятности, не был, и «доносчик 001» [2], официальный герой и в то же время антигерой, призванный иллюстрировать бесчеловечность системы в рамках диссидентского дискурса. Споры о биографии главного советского доносчика и об оценке приписываемого ему поступка не утихали никогда, перестройка же, а затем и развал СССР сделали возможным проведение и публикацию разнообразных исследований и расследований, посвященных сопоставлению официальных и реальных биографий пионеров-героев [3].
Однако если рассматривать повествования о пионерах-героях не как исторические свидетельства, а как элементы мифологии, в любых искажениях можно увидеть единую логику, не столько даже идеологическую, сколько именно мифологическую. В этом случае есть основания обратиться к собственно советскому пониманию мифа.
Именно фольклору, мифу и мифологии посвящает свой доклад Максим Горький, выступая на Первом всесоюзном съезде советских писателей 17 августа 1934 года. Демонстрируя широчайшую эрудицию и уверенно оперируя именами от Фрэзера до Бёме, от Платона и Аристотеля до Бергсона, от де-Костера до Пруста и Селина, Горький формулирует особую интерпретацию феномена мифа в терминах классовой борьбы и труда. В его версии миф не мистичен, а реалистичен, представляет собой проекцию желания, образ цели, которая в результате труда ряда поколений должна быть достигнута, — это и надежда «на ускорение движения по земле», и «стремление убивать врага и зверя издали», и даже мечты о полете, на воплощение которых человечеству потребовалось больше всего времени. «Мифотворчество, в основах своих, было реалистично. Под каждым взлетом древней фантазии легко открыть ее возбудителя, а этот возбудитель всегда — стремление людей облегчить свой труд» [4].
Герой мифа не имеет личных, а скорее преследует коллективные интересы, как сами «наиболее глубокие и яркие, художественно совершенные типы героев созданы фольклором, устным творчеством трудового народа» [5], тогда как буржуазная литература, по мнению Горького, создает персонажей, среди которых одни лишь плуты, воры, убийцы и агенты уголовной полиции. Именно в мифе, в отличие от пестующей мещанский индивидуализм современной литературы, Горький усматривает здоровое пролетарское начало, к которому теперь необходимо вернуться.
Однако не только для реализации проговоренного в нем желания, но и для формирования самого мифа требовалось время, которым нуждающаяся в дополнительном идеологическом подкреплении советская власть не располагала. В различных архаичных культурах образы героев всегда занимали важное место, при этом с фантастическими персонажами, имеющими частично божественное происхождение и совершавшими свои подвиги, сражаясь с чудовищами и путешествуя в подземный мир (Геракл, Гильгамеш), всегда соседствовали персонажи, за которыми стояли реальные исторические лица — прославленные полководцы, правители и даже деятели культуры. Такое посмертное обожествление и включение в число героев конкретных исторических лиц происходило не в одночасье, но неизбежно трансформировало подлинные биографии (драматург Софокл после смерти становится героем по имени Дексион), подверстывая любые мельчайшие эпизоды под общий мифологический канон.
Как формулирует это Ханс Гюнтер, рассуждая об архетипах советской культуры, «в процессе мифологизации исторические лица подгоняются под мифологическую парадигму, причем решающую роль играет забвение индивидуально-исторических черт. Из “основного события” народная фантазия лишь через дистанцию во времени создает идеал героя. Для советской культуры возникает проблема насильственного укорочения необходимого для мифологизации исторических лиц промежутка времени, который, как правило, занимает столетия или, как минимум, десятилетия» [6].
Даже в том, что касается бытования мифов, ХХ век проявляет себя как век больших скоростей. Главным транслятором советского мифа становятся средства массовой информации, при этом именно пресса всегда оказывается первоисточником рассказов о подвигах советских героев, чем определяются, конечно, и жанровые особенности соответствующих повествований. Примечательно, что помимо самих сообщений о героях таким же образом транслируются и способы реагирования на них — черты становящегося культа. Вслед за газетной заметкой публикуются письма читателей, сообщения о том, какой широкий резонанс вызвала эта история.
Миф — как признает Горький, — это вымысел, а «вымыслить — значит извлечь из суммы реально данного основной его смысл и воплотить в образ, — так мы получили реализм. Но если к смыслу извлечений из реально данного добавить — домыслить, по логике гипотезы, — желаемое, возможное и этим еще дополнить образ, — получим тот романтизм, который лежит в основе мифа и высоко полезен тем, что способствует возбуждению революционного отношения к действительности, — отношения, практически изменяющего мир» [7]. То есть, чтобы пробудить к жизни это революционное, изменяющее мир отношение, прежде необходимо сконструировать специфический дискурс о нем (и о мире, и об отношении).
Так, ориентируясь на рассуждения Горького, советский героический миф можно воспринимать как проговаривание определенных образов желаемого (примеров идеальных граждан), которые должны материализоваться в дальнейшем (в конкретном случае — в поколениях всегда готовых к подвигу пионеров).
Примечательно, что до начала 1930-х годов персонажи-дети не соотносились ни с какими реальными лицами. Но истории всех пионеров-героев — вне зависимости от степени их соответствия действительности — строятся по одному и тому же канону (отдельные элементы могут опускаться только в зависимости от того, идет ли речь о подробно излагаемой биографии или ее кратком варианте): раннее детство героя, где он уже начинает проявлять свои лучшие качества (добрые дела, успехи в учебе), возможен даже мотив чудесного рождения (в день или год Октябрьской революции), членство в пионерской организации (здесь также может иметь особое значение дата: принят в пионеры в год смерти Ленина — Гриша Акопян), существенное внимание уделяется отношению к главному пионерскому атрибуту — красному галстуку; развернутое повествование может включать несколько предварительных, не столь значимых подвигов, предвосхищающих, собственно, подвиг — выражающийся либо в активном действии (партизанская борьба, выявление вредителей и нераскаявшихся кулаков), либо в героическом претерпевании причиняемых врагами страданий [8] (второе может быть и следствием первого, когда враги мстят осмелившемуся им открыто противостоять пионеру). Даже если сам юный герой принимает смерть, справедливость и дело, которому он служил, всегда торжествуют, а зло не остается безнаказанным [9].
В связи с почти обязательным в биографиях героев мотивом мученичества очевидны параллели с христианскими житиями святых [10] (особенно в случае с теми героями, которые больше претерпевают, чем совершают активных действий), однако в советском героическом дискурсе отсутствуют ключевые для агиографических сюжетов элементы: спасение души и личное бессмертие. Поэтому куда уместнее становится сопоставление с античным героическим нарративом, выстраиваемым вокруг языческого домонотеистического мифа. Сходство большей части мотивов оказывается поразительным.
Античный культ героев тоже предполагал политическую составляющую. Герой мыслился защитником полиса-государства. Сами же образы героев многочисленны и исключительно глубоко проработаны, а поклонение им весьма широко распространено. Античная культура хотя и предполагает, в отличие от материалистической советской идеологии, некое иное измерение, помимо посюстороннего бытия, однако еще не содержит представлений о бессмертной душе, тождественной личности, личностному началу.
Смерть — зачастую в качестве заведомо данного предначертания — является ключевым элементом в биографиях подавляющего большинства античных героев, хтонический культ которых тесно переплетался, с одной стороны, с культами предков, с другой — с культом земли и плодородия.
Удел героя в том, чтобы выполнять волю богов на земле, — то есть служить тем, кто является носителем представлений о высшем замысле (проект строительства и укрепления советского государства тоже несложно проинтерпретировать в качестве такового); герой служит тому, чтобы упорядочить жизнь, изгнать из нее разрушительные силы хаоса (в роли которых можно рассматривать не только хтонических чудовищ, порожденных прежними поколениями богов, но и сторонников старого порядка и иноземных захватчиков). Судьба героя трагична, потому что его миссия заведомо больше того, что можно выполнить за человеческую жизнь, но он покорно служит воле богов (родине и партии), а начатое им обязательно будет продолжено («Дело его живет!»).
Вожди и вдохновители революции (памятники которым устанавливались на площадях, а портреты помещались на стены внутри и снаружи зданий) — скорее небожители, которым подвластно все. Герои — полулюди, полубоги, они способны на подвиги и свершения, однако же смертны. Необходимость трагической гибели (одним из жанровых образцов для повествований о пионерах-героях принято считать некролог) как раз и указывает на человечность. Что же касается образа врага, то в архаической логике чужеродное всегда синонимично враждебному. Репрезентация немецких захватчиков в советской культуре сама по себе мифологична. Фашисты (как и кулаки) фактически не наделяются сложными личностными чертами, сочетание которых можно было бы истолковать не вполне однозначно (что скорее характерно для образов некоторых белогвардейцев), а уверенно рисуются одной черной краской. Это не люди и даже не персонажи, а порождения чистого зла [11], безличной силы, цель которой — разрушение (хаос). Именно таким силам и должны противостоять герои.
Чем же заняты сами герои, помимо прямого противоборства? Добывание труднодоступных предметов, уловки (указывающие на присущие многим героям трикстерные черты), опасные путешествия — из подобных эпизодов складывается не только мифологическое повествование, но и изложение обстоятельств подпольной, партизанской деятельности. С другой стороны, и трудовые подвиги порой характерны не только для советских пионеров, но и для античных героев. Чего, например, стоит расчистка Авгиевых конюшен, в сюжете о которых даже присутствует такой важный для искусства соцреализма мотив, как преобразование природы (Геракл перегораживает и направляет в нужную сторону реку).
Взамен личного бессмертия и советский, и античный герой обретают славу, их доблестным именам суждено жить в памяти многих поколений потомков, служить им примером («пионер — всем пример»). Пример, образец — это, собственно, одна из существенных функций мифологического героя. Пионер-герой сам функционирует как своеобразный предок (прообраз, образец для подражания, но также предмет поклонения) для всех последующих поколений пионеров.
При этом как поклонение божествам, а позднее — почитание христианских святых, культ пионеров соединял в себе более универсальный и более локальный уровни. Помимо ключевых фигур, прославившихся на всю страну, появлялись и «местночтимые» пионеры — региональные, например белорусские издания составляли собственные списки и биографические сборники.
Место ритуальных жертв, которые могли сопутствовать архаичному культу героев, занимает возможность посвятить герою себя самого (многочисленные письма детей с обещаниями быть, как тот или иной пионер; «считайте меня сыном!» [12]). Такое посвящение само по себе накладывает определенные обязательства, но в то же время как бы осеняет благодатью. Отдельные отряды стремятся носить имя того или иного пионера-героя, но это почетное право, которое нужно еще заслужить [13]. Если в Древней Греции поклонение героям предполагало отводящиеся им священные участки (самый известный пример — расположенная близ Афин роща в честь героя Академа, давшая впоследствии название школе Платона), то в честь пионеров-героев называли школы, улицы и даже корабли [14].
Как в классической античности широко известные сюжеты о подвигах служили источником вдохновения для многих авторов, так и в Советском Союзе рассказам о подвигах пионеров посвящались повести, пьесы и даже оперы (композитор К. Молдобасанова создает оперу о киргизском пионере-герое «Кычан»), но больше всего произведений — скульптурных, литературных и музыкальных — посвящено, конечно, фигуре и судьбе Павлика Морозова.
Однако же почему героями при всем трагизме этого статуса обязаны были становиться даже дети? В контексте восторжествовавшей в позднем Советском Союзе викторианской по своему происхождению парадигмы счастливого детства (детства как поры невинности, когда ребенок еще не может быть причастен к греху или заражен пережитками буржуазных ценностей, а должен быть просто весел и безмятежен) весь сформировавшийся вокруг пионеров-героев канон должен восприниматься как весьма мрачная и пугающая страница культурной истории. К тому же наряду с пионерами школьников в любом случае приучали чтить и более взрослых героев. Почитание взрослых героев (отличившихся в сражениях — Севастополь, Порт-Артур) или героических первопроходцев (Ермак, Пржевальский) предполагалось и в скаутской, дореволюционной традиции, но ребенок-герой, готовый пожертвовать своей жизнью, становится изобретением именно тоталитарных обществ.
В самой идее своей героизм оказывается тесно связан с юностью, даже инфантилизмом. У героя нет своей воли, он следует тому, что предначертано, выполняет волю богов. Он решителен и отважен, но непременно послушен (так античное мировоззрение не предполагало возможности противостоять судьбе), а своенравие, как и переоценка собственных сил, обязательно бывает наказано. Подобные рассуждения, хотя об иных героях в совершенно ином обществе, можно встретить у Умберто Эко, когда тот характеризует супермена как «извне-направляемого» персонажа, олицетворяющего собой суть «общего замысла, цель которого — отучить людей строить свои личные замыслы и нести за них личную же ответственность» [15]. «Герои — всегда “сыновья”, которые следуют приказам, указаниям и советам “отца”» [16]… Отца народов. В свою очередь, «увековечение архетипа молодого героя препятствует взрослению “сыновей” и всех, кто идентифицирует себя с ними, а право на зрелость остается исключительно за мудрым “отцом”» [17].
Но как же тогда вписывается в этот контекст первая и во многом ключевая история пионера-героя — Павлика Морозова, где мы, напротив, видим, — формулируя это в античных (или психоаналитических) терминах — воспроизводящийся мотив мифа об Эдипе? Никакого противоречия нет, если вспомнить, что императив разрушения семьи в пользу единых и приоритетных для всех интересов государства начинает звучать уже в таких утопиях, как «Государство» Платона или «Город солнца» Томазо Кампанеллы.
В самом деле, революция приводит к разрушению незыблемых для традиционной крестьянской культуры иерархий, предполагающих главенство старших над младшими. Пропагандой молодого советского государства значительная доля внимания уделяется именно детям, которые вырастают уже при новом порядке или, по крайней мере, не столь испорчены порядком прежним (что тоже специфическим образом отсылает к представлению о ребенке как существе невинном). Центральные и местные издания, ориентированные на юную аудиторию, призывают читателей проводить идеологическую работу среди своих более отсталых родителей — агитировать их вступать в колхоз [18], информировать о выборах депутатов Верховного Совета [19].
Существенный контраст между наделенными общественным весом детьми и практически бесправными взрослыми в деревне, когда последние легко и в любой момент могут быть обвинены (обоснованно или нет) в укрывательстве имущества и кулачестве, разумеется, приводит к трагедиям. Смерть ребенка, решившегося бросить вызов миру взрослых (пусть даже это заведомые враги — кулаки, позже — фашисты), оказывается неизбежной. Ребенок, одерживающий сокрушительную победу над взрослыми, сумевший справиться с тем, с чем они не смогли, приобретал бы непомерно большой авторитет, иерархии бы не только разрушались, но и переворачивались с ног на голову. «Мы не можем допускать, чтобы всякий мальчик действовал, как советская власть» [20], — по «легенде» произносит Сталин после просмотра фильма Эйзенштейна «Бежин луг», созданного по мотивам истории Павлика Морозова (в результате работа над фильмом была остановлена, а отснятый материал уничтожен).
Поступок маленького героя — это все же не победный шаг (по крайней мере, шаг не к его личной победе), а неизбежная жертва. В определенном смысле дети получают больше, чем когда-либо, свободы, в том числе свободу от подчинения взрослым, родителям и даже некоторую власть над ними, но эта «свобода воли» в конечном итоге должна привести их к добровольному выбору принесения себя в жертву во имя Родины. Отдельный мальчик не должен действовать, как советская власть, но тоталитарная власть в целом ставит себя практически на место Господа Бога, суля тем, кто выбирает служить ей, не индивидуальное спасение, а славу и почет в памяти будущих поколений, ради блага которых и совершается подвиг.
Вокруг принятия мученической смерти сосредоточен весь пафос советского мифотворчества 1930-х годов, главными персонажами которого становятся пионеры-герои: Павлик Морозов, Гриша Акопян, Коля Мяготин и литературный персонаж Мальчиш-Кибальчиш [21]. «Зверски убитый кулаками» — значится на памятнике Коле Мяготину; «Сделайте же, буржуины, этому скрытному Мальчишу-Кибальчишу самую страшную Муку, какая только есть на свете, и выпытайте от него Военную Тайну» [22], — восклицают враги в сказке Гайдара.
Примечательно, что родственным одновременно Павлику Морозову и литературному Кибальчишу оказывается Хайни Фолкер — персонаж повести «Юный гитлеровец Квекс», ставший популярным в Германии в те же самые годы: в 1932 году публикуется повесть, в 1933-м выходит экранизация Hitlerjunge Quex, снятая Хансом Штайнхоффом.
За мальчиком Хайни, получающим прозвище Квекс, не стоит никакой реальный прототип, а только фантазия автора — Карла Алоиса Шензингера, но это тоже ребенок, решающийся противостоять своему отцу, самодуру и пьянице, без ведома сына договаривающемуся о принятии того в коммунистический интернационал молодежи, и многочисленным преследующим свои личные интересы взрослым, какими оказываются члены коммунистической партии. В фильме один из коммунистов ясно озвучивает свою цель: бороться за лучшую жратву и выпивку. Распущенным, тяготеющим к плотским удовольствиям коммунистам противопоставлены дисциплинированные и подтянутые члены нацистской партии, устраивающие для молодежи спортивно-патриотические мероприятия на лоне природы и проникновенно поющие песню о Родине. Коммунисты хотят взорвать место собраний своих противников, но Хайни узнает об этом и делает все, чтобы предотвратить трагедию. Платой за спасение товарищей — не сразу, но впоследствии — оказывается его собственная жизнь.
Радость рисковать собой ради Родины и общего дела, оправданность и необходимость принесения себя в жертву во имя Отечества — мотивы, актуальные для различных тоталитарных режимов ХХ века. Так, уже упоминавшийся Умберто Эко вспоминает, как в 1942 году, в возрасте 10 лет, «завоевал первое место на олимпиаде Ludi Juveniles, проводившейся для итальянских школьников-фашистов (то есть для всех итальянских школьников). Я изощрился с риторической виртуозностью развить тему “Должно ли нам умереть за славу Муссолини и за бессмертную славу Италии?”. Я доказал, что должно умереть. Я был умный мальчик» [23].
В «Азбуке пионерской жизни», адресованной «октябренку, вступающему в пионеры», изданной уже в позднем Советском Союзе, но, несомненно, суммирующей представления, остававшиеся актуальными на всем протяжении существования пионерской организации, объясняется, что «геройство — это не краткий миг подвига. Способен на подвиг лишь тот, кто всегда живет для людей, для Родины. Пусть иногда эта жизнь длиною всего в двенадцать — пятнадцать лет. Как жизнь пионеров-героев, память о которых никогда не умрет в наших сердцах.
Место подвигу есть и в мирное время. И сегодня можно увидеть награду на груди пионера. Верные пионерскому долгу, ребята ударно трудятся, зорко охраняют границу, смело бросаются в огонь, спасая народное добро.
О героях написано немало книг и песен. Эти книги для пионеров — как учебники мужества, а песни — как клятва помнить о героях и быть похожими на них» [24].
Итак, пионеры-герои выступают в качестве универсального образца, средоточия всех востребованных в обществе добродетелей: если необходимо — отдать жизнь за Родину, в мирной же ситуации — прилежно учиться, проводить агитацию среди взрослых, способствовать ликвидации неграмотности. «Ответим на вылазку кулачья ударной борьбой за знания» [25], — с таким призывом выходит «Пионерская правда» примерно через месяц после убийства Павлика Морозова, обращаясь в первую очередь, конечно, к городским детям, у которых было больше возможностей регулярно посещать школу, нежели у деревенских, в то же время город и не был пространством, где разворачивалась борьба за создание колхозов — опять же за общее дело и против всякого индивидуализма.
«Отдавая салют, вы поднимаете руку выше головы. Это значит, что общественные интересы пионер ставит выше своих личных», — эта реплика принадлежит учительнице из созданного в 1959 году диафильма о Павлике Морозове [26]. Примечательно, что именно Горький во многом способствовал «канонизации» этого персонажа, судя по всему, разглядев в его истории тот самый мифологический, мифотворческий потенциал. «Мы должны просить правительство разрешить союзу литераторов поставить памятник герою-пионеру Павлу Морозову, который был убит своими родственниками за то, что, поняв вредительскую деятельность родных по крови, он предпочел родству с ними интересы трудового народа» [27], — заявляет Горький в своей заключительной речи на Первом Всесоюзном съезде советских писателей — том самом съезде, где он рассуждает также о мифе и мифологии.
Уже сам Горький знакомится с биографией Павлика в беллетризованном виде, когда молодой свердловский корреспондент Павел Соломеин посылает ему свою книгу «В кулацком гнезде», рассчитывая скорее привлечь внимание к собственному творчеству. И хотя само сочинение Соломеина было раскритиковано Горьким в пух и прах, в дальнейшем книги и брошюры, содержащие жизнеописание пионера № 1, как и других пионеров, должны были создаваться, издаваться и переиздаваться в немалом количестве. При этом черты характера конкретного героя и его заслуги, помимо, собственно, главного подвига, от биографии к биографии трансформируются, в соответствии с требованиями времени на первый план выходит то одно, то другое — активная общественно-политическая деятельность или невероятные успехи в учебе [28]. Чем сложнее, разнообразнее и насыщеннее становится пионерская и школьная жизнь (сливаясь фактически воедино, что не было очевидно в самом начале) советских детей, тем больше ее подробностей, принадлежащих не времени жизни героя, а времени написания текста, проникает в биографию того же Павлика, подобно тому как в живописном искусстве античные герои, персонажи евангельских сюжетов и святые в основном изображались в платье и в окружении предметов той эпохи, в которую жил сам художник.
Хотя, как мы видим, миф о ребенке-герое конструируется в советской культуре искусственно, в результате он воспроизводит во многом те же мотивы и структуры, что и миф архаический. И в наши дни можно привести целый ряд примеров современного обращения к сюжетам пионерской мифологии. Среди них и поставленный в 2009 году по пьесе Нины Беленицкой [29] спектакль «Павлик — мой бог», где тема предательства поднимается на фоне сравнения и обсуждения реальной и официальной биографии Павлика Морозова; а также одиозный, но скорее провальный проект первого русского аниме «Первый отряд» (2009), персонажи которого носят имена пионеров, посмертно удостоенных звания Героев Советского Союза. Как сюжет этого анимационного фильма использует типичный для архаического (античного — в том числе) героического эпоса мотив путешествия в загробный мир и даже встречи там с павшими героями, так сам он возвращает из забвения (души в Аиде пребывают в беспамятстве) в обширное поле массовой культуры мифологию пионеров-героев.
Впрочем, если присмотреться внимательнее, выясняется, что те пионеры, кто совершал свои подвиги в годы войны, ничуть не забыты, а оказываются опять востребованы в рамках нового запроса на патриотическое воспитание. Например, на сайте журнала для детей «Филиппок» в разделе «Герои моей страны» (соседствующем с другим заголовком «Моя Родина — Россия») можно найти изложенные все тем же языком, ничуть не измененные, не осовремененные биографии Зины Портновой, Саши Бородулина, Лени Голикова и др., опубликованные в 2012 — начале 2013 года [30], снабженные все теми же каноническими иллюстрациями советских художников.
Примечания
Комментарии