Ян Пробштейн
Свидетельство бессмертия: Эмили Дикинсон (1830–1886)
Любая поэзия меняет тело языка. Великая поэзия меняет тело мысли.
13 239 
© flickr.com/photos/jemimus
Эмили Дикинсон опубликовала при жизни только восемь стихотворений, да и то под псевдонимом. Писала же стихи она всю жизнь, вернее даже не писала, а записывала их на всем, что попадалось под руку, — на обороте счетов, деловых бумаг, использованных конвертов. Однако после смерти Эмили младшая сестра Лавиния, с которой та прожила всю жизнь, обнаружила ларец с переплетенными тетрадками по шесть — восемь листов, в каждой из которых было по 18–20 переписанных набело стихотворений, расположенных в определенном порядке. Как пишет известный литератор того времени, главный редактор журнала «Атлантик», влиятельного и поныне, Томас Хиггинсон, она писала исключительно для себя, в стол. Гораздо больше, чем публикация стихотворений, ее волновал вопрос: «Есть ли в моих стихах жизнь?»
Многие, и прежде всего друг семьи, жена профессора Мэйбл Тодд, считали Эмили дилетанткой. В первом посмертном издании Тодд и Хиггинсон пытались исправить «огрехи стихосложения», в частности рифмы, столь раздражавшие тех, кто был воспитан на классических стихах, синтаксис и пунктуацию, в особенности, обилие тире, столь несвойственное английскому языку и — самое главное — гениальное по своей неожиданности словоупотребление, которое, естественно, разительно отличалось от общепринятого. Эти «исправленные издания» 1890–1896 годов впоследствии пришлось изрядно редактировать, возвращая стихам изначальный вид.
Она вела странный образ жизни, носила одежду только белого цвета и последние 15–20 лет не покидала пределов дома, став при жизни своего рода легендой, мифом городка Эмхерста в Массачусетсе. В предисловии к первой книге стихотворений Дикинсон Томас Хиггинсон называет ее затворницей и сравнивает с Ундиной, Миньоной и Феклой. Тем не менее, когда отец как казначей колледжа Амхерст устраивал ежегодный прием и приглашал всех видных людей города, Эмили вела себя столь естественно и непринужденно, что, по словам того же Хиггинсона, трудно было предложить, насколько уединенный образ жизни та вела.
Она никогда не была замужем и прожила всю жизнь в доме, где родилась (кстати, дед поэтессы был одним из основателей колледжа). Однако исследователи называют по крайней мере три адресата ее любовной лирики — священника Чарльза Уодсворта, редактора газеты «Спрингфильд Рипабликан» Сэмюэля Боуэлса и судью Отиса Лорда, блестяще образованного человека, приятеля отца и политического деятеля, впоследствии так же, как и отец Эмили Дикинсон, избранного в Конгресс США. Стихи Эмили Дикинсон о любви настолько насыщены и обнажены, что многие не без оснований говорят, что побудительным мотивом их создания была несчастная любовь. Вообще говоря, все, что делала, говорила и писала Эмили Дикинсон, было столь интенсивно, что многие, как, например, Томас Хиггинсон, не выдерживали такого напряжения. «Я никогда не общался с кем-либо, кто бы так сильно поглощал мою нервную энергию. Не прикасаясь, она буквально выкачивала ее из меня», — писал Хиггинсон своей жене после личного знакомства с Дикинсон в августе 1870 года. Много лет спустя, уже после смерти Дикинсон, он писал в журнале, вспоминая первую встречу с ней: «Я был безусловно поражен столь чрезмерным напряжением и ненормальной жизнью. Возможно, со временем мне удалось бы преодолеть эту чрезмерность в общении, которая была навязана ее волей, а не моим желанием. Я был бы, конечно, рад низвести его до уровня простой искренности и дружбы, но это было отнюдь не просто. Она была слишком загадочным для меня существом, чтобы разгадать ее за час разговора». (Здесь и далее перевод писем Дикинсон мой. — Я.П.)
Она росла живой и общительной девочкой, очень впечатлительной, несколько неуравновешенной и немного экзальтированной. Мать была занята собой, и Эмили общалась в основном с подружками, старшим братом Остином, младшей сестрой Лавинией и — друзьями отца. Отец был известным адвокатом, политическим и общественным деятелем — членом попечительного совета и казначеем колледжа Амхерст, а впоследствии конгрессменом. Читал же он «серьезные и суровые книги», как писала Эмили, поскольку был при этом истово верующим пуританином кальвинистского направления. Она получила неплохое образование, поступила в колледж Маунт Холиок, но проучилась там всего год и вернулась домой, не выдержав жизни вдали от дома. На этом ее формальное образование закончилось.
Хотя Эмили Дикинсон и писала в первых письмах к Хиггинсону в апреле 1862 года, что до зимы того же года сочинила всего одно-два стихотворения, писать стихи она начала гораздо раньше, но, вероятно, все созданное ею до 1862 года просто не удовлетворяло ее. Действительно, некоторые из ранних ее стихов довольно банальны по мысли и по форме, однако пронзительные строки были уже в них. Среди поэтов, наиболее близких ей, Дикинсон называет Китса, Роберта и Элизабет Браунинг, из прозы выделяет Раскина, Томаса Брауна и — Откровение Иоанна. Китс безусловно был близок ей своим обожествлением красоты. На вопрос Хиггинсона, знакома ли она с творчеством Уитмена, Дикинсон отвечает, что Уитмена не читала, но слышала, что стихи его неприличны. Стало быть, окружение Дикинсон, не признававшее стихи самой Эмили, отвергало и ее гениального современника. Даже удивительно, что из столь добропорядочной, кальвинистско-пуританской, адвокатско-академической среды Новой Англии могла явиться гениальная поэтесса с такой независимостью суждений. Быть может, в этом кроется одна из причин того, что Дикинсон отошла от общества и замкнулась в себе. Более того, она добилась у своего пастора разрешения не посещать церковь по субботам (вещь немыслимая для пуритан), а в стихах ее слышны богоборческие мотивы. У нее был глаз художника, созерцательная натура и возвышенная душа. Даже в письмах Дикинсон видны и необычность ее мировосприятия, и яркость ее натуры, а главное — поэзия рвется из каждой строки. Как писала Мэйбл Тодд в предисловии к стихам Дикинсон, в письмах Эмили — не только музыка поэзии, но нередко встречается даже рифма. И это заставляет русского читателя провести параллель с Мариной Цветаевой. Близки они верой в свое избранничество, в то, что истинный поэт выражает дух языка и народа (на Дикинсон повлияло, несомненно, эссе Эмерсона «Поэт», в котором тот писал, что поэт — цельный человек, представитель и выразитель всего народа: «Поэт — выразитель [букв. the sayer — говоритель или сказатель], нарекатель [букв. the namer — даватель имен] и представитель красоты» [1]). Близки они также интонацией и синтаксисом. Тем не менее, различий между Дикинсон и Цветаевой больше, чем сходства. Если у Цветаевой — языковая роскошь, интенсивность, даже раскаленность чувства, то у Дикинсон — раскаленность, насыщенность и бесстрашие мысли при полном отстранении, самоиронии (даже на собственную смерть она смотрит иронично), выраженными скупыми языковыми средствами. «Моя поэзия бедна (или скупа)», — говорит Дикинсон, употребляя английское слово frugal.
«Так разум погружен в себя — не в силах различать — спросить же некого. Коль думаете — что дышит он (стих) — и досуг найдете мне сказать о том — моя признательность не будет мешкать. Когда я допустила ошибку — и Вы не побоитесь указать ее — я буду лишь искренне уважать — Вас», — пишет она Хиггинсону в одном из первых писем к нему. После того как он нашел ее стихи неорганизованными и хаотичными (совсем как Ходасевич в рецензии на «Молодца» Цветаевой), она отвечает: «А в этих (стихах) — больше порядка? Благодарю Вас за Правду. У меня не было Царя, а сама я управлять не могу, и когда пытаюсь стать организованной — моя маленькая мощь взрывается — и я обнажена и обуглена. Кажется, Вы назвали меня “Своенравной”. Поможете ли исправиться? Полагаю, что гордость от которой захватывает Дух в Сердцевине Чащи — не Гордыня. Вы говорите, что я признаюсь в мелких ошибках и забываю о крупных — Ибо могу разглядеть правописание — а Невежества не вижу — вот приговор моего Наставника».
Она впитывала в себя мироздание, как губка, и все глубже погружалась в него, стремясь найти ответы на глубинные вопросы бытия. Не случайно поэтому Хиггинсон, к сожалению посмертно, воздал поэтессе должное и в предисловии к первой книге Дикинсон сравнивал ее поэзию с творчеством гениального английского поэта-провидца Уильяма Блейка. Время, пространство, космос, мироздание, жизнь, смерть и вечность — круг тем, к которым она возвращалась постоянно.
Первое же посмертное издание стихов Дикинсон, отредактированное и опубликованное Мейбл Тодд и Хиггинсоном скорее по просьбе Лавинии, нежели из понимания гениальности и значительности созданного поэтессой, разошлось необыкновенно быстро. Из ларца извлекли другие тетради, были изданы вторая и третья книги, затем свели их в один корпус, стали собирать стихи, щедро разбросанные Эмили в письмах к друзьям, и вновь редактировали и переиздавали. «Исправили» и все своеобразие ее ассонансных и диссонансных рифм, неправильности синтаксиса и главное — ее пунктуацию, где основным знаком было тире, заменявшее ей и запятые, и точки: рукопись ее похожа на музыкальную партитуру, где тире указывает на паузы и цезуры.
Так продолжалось до 1955 года, когда крупнейший исследователь творчества Дикинсон Томас Джонсон издал ее стихи в первоначальной редакции. Вот уже более 100 лет стихами Дикинсон зачитывается весь англоязычный мир, но слава ее давно перешагнула языковые рубежи. На немецкий ее стихи переводил Пауль Целан. Стихи ее мощно притягивают силой духа и мысли, завораживают искренностью и необычностью. Ассонансными и диссонансными рифмами, которые казались современникам неуклюжими, Дикинсон предвосхитила пути развития англоязычной поэзии ХХ века, в частности рифмы Йейтса, Дилана Томаса и Сильвии Плат. Стихи Дикинсон до сих пор актуальны в англоязычной поэзии до такой степени, что такие непримиримые противники, как традиционалист Гарольд Блум в «Каноне Запада» и постмодернист Чарльз Бернстин, один из лидеров языковой поэзии (L=A=N=G=A=U=G=E), сходятся в признании ее необычного видения мира и гениальности ее мысли. Блума восхищает насыщенность стиха Дикинсон мыслью и неповторимая парадоксальность самой этой мысли. Как пример, Блум цитирует стихотворение под номером 761, датированное приблизительно 1863 годом, когда поэтессе было 32 года. Привожу для точности подстрочный перевод:
От Пробела к Пробелу —
Путем Бесследным (без нити)
Толкаю Механические стопы —
Остановиться — или погибнуть — или идти вперед —
Равно безразлично —
Если я выиграю в конце,
Он заканчивается вне пределов
Выявленных неопределенностей —
Я закрыла глаза — и шла на ощупь —
Зорче — быть Слепой —
Блум вспоминает нить Ариадны, «Нору» Кафки, слепоту Мильтона. Однако если слепота Мильтона была вынужденной, то у лирической героини Дикинсон — ее собственный выбор для того, чтобы перестать видеть пустоту, ибо явными становятся лишь неопределенности. Блум цитирует Эмерсона, говорившего, что руины или пустота — это отражение нашего собственного зрачка [2]. Бернстин цитирует стихотворение, найденное в письме к жене брата Сьюзан:
1563
Убогий дар, ущербность слов
Расскажут сердцу
О Ничто —
«Ничто» — та сила, что
Мир обновит с основ —
Ок. 1883
В интервью лондонскому журналу «Вульф» Бернстин говорит о том, что другое изречение Дикинсон: «Разве вы не знаете, что “Нет” — самое яростное слово» — всегда было его девизом. «Поэзия бедна, убога, это частное дело, поэзия не служит для достижения каких-либо целей… Моя поэзия — домашняя (частная), непритязательная, (странная, сварливая, низкая)…» В итоге Бернстин едва ли не приходит к такому же взгляду на поэзию Дикинсон, что и Блум: «Я интерпретирую поэзию Дикинсон ближе всего к отрицательной диалектике. Ничто в смысле — не что-то одно: варианты вокруг пустого центра. Услышать о ничто — значит стать лицом к лицу с утратой, отчаяньем, скорбью; невосполнимым. Ничто не восстанавливает мир. Восстановление — это опять-таки нечто другое. Сотворить заново. Обновить», — говорит Бернстин, цитируя девиз Паунда [3].
Один из моих коллег, профессор-медиевист, специалист по Шекспиру, метафизической поэзии и Мильтону, не так давно заявил: «У Дикинсон 1600 стихотворений, полторы тысячи из которых о смерти». Во-первых, странно было слышать подобное от человека, который преподает английскую литературу от Чосера до Мильтона (его излюбленный поэт). Во-вторых, стихи Дикинсон не столько о смерти, сколько о преодолении бренности, наполнении смыслом жизни, что как раз сближает ее с английскими метафизиками и Блейком. В этом смысле можно сказать, что основная тема Л. Толстого — смерть, причем даже в гораздо большей степени, чем у Дикинсон.
Стихи Дикинсон давно переводят на русский язык. Из поколения в поколение как профессиональные переводчики, так и любители, навсегда завороженные ее стихами, пытаются передать их по-русски, как, впрочем, и на многих других языках. Одной любви, однако, далеко недостаточно: требуется не только виртуозное владение словом, ритмом и рифмой, чтобы передать кажущуюся простоту и очарование стихов Дикинсон, но и умение отказаться от находок, от эффектности, уводящей от смысла и замысла. И если не соразмерный поэтический дар, то хотя бы определенная мера таланта. Неудачи постигали и маститых переводчиков — Веру Потапову (1910–1992), Ивана Лихачева (1904–1973), который попал в ритмическую ловушку и пытался эквиметрично перевести стихи Дикинсон сочетанием четырехстопного и трехстопного ямба с мужскими рифмами, то есть с ударением на последнем слоге (восходящим в английском языке к гимнам Айзека Уоттса, английского поэта-протестанта XVII века, — Бенджамин Франклин переиздал книгу гимнов Уоттса в Америке). То, что в английском было новаторством — отказ от пятистопного ямба, который преобладал в англоязычной поэзии, оказалось ритмической пошлостью на русском — нечто напоминающее «классическое» советское стихотворение: «Рабочий тащит пулемет, / Сейчас он вступит в бой». Бывали и другие крайности: выдающаяся переводчица Вера Маркова (1907–1995), произведшая настоящий переворот в переводе японских стихов на русский, сделала и ритмику, и рифму Дикинсон изощренной по форме и упрощенной, даже банальной по мысли. Вообще в советское время считалось необходимым, чтобы стихи хорошо звучали по-русски, а для этого нужно было прояснить смысл, пригладить и рифму, и синтаксис, и словоупотребление. Кто-то не так давно заявил, что поэзия Дикинсон в какой-то мере похоже на поэзию Пастернака. БОльших антиподов трудно представить даже по отношению к природе, к жизни, не говоря уже о метафорическом видении мира, изощренности звука, образа. Дикинсон — об избранничестве и аристократизме (и в этом она антипод Уитмена, хотя в другом у них немало общих воззрений, восходящих к философии Эмерсона и американского трансцендентализма). Дикинсон никогда бы не воскликнула: «Сестра моя — жизнь». Для нее истинное бытие, бессмертие, начинается только после ухода из этого мира, но и на жизнь, бренное бытие, она смотрит иронично: «докучливая муха летает между мной и Царем, жужжит». В своей предсмертной записке она написала: «Призвана назад» (“Was called back”).
Перевод в принципе — вещь невозможная, а перевести целую книгу стихов Дикинсон невозможно вдвойне — столь редки бывают удачи. Достичь глубины прозрений минимальными выразительными средствами, отказаться от украшений, красноречия, вместо этого сделать стих шероховатым — задача не из простых. К идеалу можно лишь стремиться.
В те годы, когда все, переводившие с английского, были увлечены Дикинсон (так же, как с немецкого — Рильке) в семинарах, которыми руководили В.В. Левик, Арк. А. Штейнберг, Э.Г. Ананиашвили, я Дикинсон не переводил. Начал же переводить только тогда, когда я начал преподавать Э. Дикинсон, причем и это сделать было непросто, поскольку стихи Дикинсон трудны для понимания, не поддаются интерпретации, точнее, возникает большой соблазн упростить ее мысль, сделать ее более доступной. На мой взгляд, перевод некоторых стихов Дикинсон наиболее удался Александру Величанскому (1940–1990), прекрасному поэту, замечательному переводчику (в том числе и с греческого, который он знал с детства), но долгие годы известному лишь по стихам «Под музыку Вивальди», положенным на музыку супругами Никитиными, и Аркадию Гаврилову (1931–1990), которому очень мало удалось опубликовать при жизни, но в посмертно изданной книге «Избранного» (М., 1993) переводы из Эмили Дикинсон представлены довольно полно и в целом удачно. Переводы всех указанных авторов, равно как и переводы О. Седаковой, Т. Стамовой, Г. Кружкова и многих других, включая автора этих строк, вошли также и в недавно вышедший том «Стихотворения. Письма» Эмили Дикинсон в серии «Литературные памятники» (М.: Наука, 2007), основной корпус которого состоит из переводов Арк. Гаврилова — подвижника, всю жизнь посвятившего творчеству Эмили Дикинсон. Примечательно, что у стихов Эмили Дикинсон нет названий, вместо этого они пронумерованы, что соблюдается ныне не только всеми издателями, но и переводчиками.
Ян Пробштейн
Эмили Дикинсон (1830–1886)
В переводах Яна Пробштейна
47* [4]
Сердце, давай забудем его
Мы до скончания лет!
Ты, быть может, забудешь Тепло —
А я позабуду Свет!
Чтоб из мыслей мне легче его изгнать,
Как забудешь, молю, дай знать —
Поспеши, не то, пока мешкаешь ты,
Я вспомню его опять!
Ок. 1858
* * *
185
Прекрасное изобретенье —
Вера для зрячих Мужей,
Но барахлят микроскопы, когда
Они всего нам нужней.
Ок. 1860
191
Не хранят Небеса тайны! —
Выбалтывают Холмам —
Холмы нашепчут Садам —
А те — Нарциссам случайно.
А если подслушать случится
Их пролетевшей птице —
А я насыплю птице зерна —
И все мне расскажет она?
Однако не стоит Секреты
Знать мне такие вовек —
Когда Аксиома —Лето,
Отчего так волшебен Снег?
Сохрани свою Тайну, Боже!
Узнавать не пытаюсь даже,
Как живут Небожители
В Сапфирной Твоей Обители.
Ок. 1860
217
Спаситель, не к кому воззвать —
И потому тебя тревожу —
Я — столь забытая тобой —
Меня ты помнишь, Боже?
Не о себе прошу, Господь, —
Так легковесна эта плоть —
О Сердце — царств огромней —
Не удержать его мне —
В себе лелеяла, пока
Не стала Ноша мне тяжка,
Но странно: не легчает Ноша —
Тебе не тяжко, Боже?
Ок. 1861
225
Иисус! твое Распятье
Позволило узнать о
Всех малых сих!
Иисус! второй твой Лик
В Раю напомнит вмиг
О нас — других!
Ок. 1861
226
Утонешь в море на виду —
Иль на беду —
Под Солнцем впредь
Ты встретишь смерть —
И в двери Рая тщетно
Стучишься безответно —
Я Бога изведу
Пока тебя не впустит он!
1861
279
Струны жизни моей натяни, Господь,
И буду готова в путь,
Только дай на твоих лошадей
Напоследок взглянуть,
С той стороны, где меньше трясет —
Чтоб не упасть — посади —
Ибо должны мы ехать на Суд —
И спуск крутой впереди.
Однако море меня не страшит,
Не боюсь высоты крутой —
Вечной скачкой скованы мы навек —
Выбранной — мной и Тобой.
Попрощаюсь с жизнью прошлой своей
И с миром, знакомым мне,
Поцелуй холмы за меня хоть раз —
И в путь я готова вполне!
Ок. 1861
297
Это как свет —
Безыскусное Восхищенье —
Как пчел гуденье —
Как бессмертное пенье —
Словно лесные чащи —
Или — Сквозняк домашний —
Невыспрен — но молчаливо
Сгибает могучие Древа.
Это — как Утро – лучше,
Когда его пережили —
И Часы Вечности —
День возвестили.
Ок. 1861
301
Жизнь коротка земная,
Страданье вечно, знаю —
Не минет никого,
Но что с того?
Мы смертны, полагаю,
И Немощь никого
Не пощадит, я знаю,
Но что с того?
На Небе, полагаю,
Нас доля ждет иная —
Воздастся всем за все —
Но что с того?
Ок. 1862
303
Избрав особенное Общество,
Душа закроет Дверь —
Не переступит Круг божественный
Никто теперь —
Не вызовут ее волненья
Кареты у Ворот —
Хоть Император на колени
Пред ней падет —
Единственного из народа
Лишь изберет
И будет с прочими — на годы —
Как Лед —
Ок. 1862
305
Между Отчаяньем и Страхом
Различие — как меж Мгновеньем
Когда корабль застыл пред Крахом
И Кораблекрушеньем —
Спокоен и недвижим Разум —
Он удовлетворен —
А Страх глядит ослепшим Глазом
И знает, что не видит он —
Ок. 1862
345
Забавно — быть Столетием —
И наблюдать Людской Поток —
Смеялась бы до смерти я —
Не столь я сдержанна, как Бог —
Хранит Он тщательно все Тайны —
Когда б признался Он случайно —
Что виноват, то Шар Земной
Стал от огласки б сам не свой —
Ок. 1862
510
Я встала — то не Смерть была
Ведь Мертвецы лежат всегда —
Не Ночь была — Колокола
О Дне твердили мне тогда.
И не Мороз — по телу полз
Сирокко — духом теплым вея —
Не Жар — прохладен был Алтарь
Под Мраморной стопой моею —
Но все, казалось, было разом,
Ибо Тела передо мной
Лежали в Траурном убранстве,
Напомнив обо мне самой —
Как бы отрезав, жизнь мою
Закрыли в рамку — чтоб вздохнуть
Ключ нужен — Рамку отпереть —
Была как будто Полночь, ведь
Застыло тиканье, движенье
И лишь уставилось Пространство —
Нет — лютый Хлад — Рассвет осенний
Как бы сковал Земли биенье —
А ледяной Хаос Бессонный
Не оставлял Земле на Милость
Или на Жалобу Надежд —
В Отчаянье — На Справедливость.
Ок. 1862
528
Моя — Избранья по Праву,
Моя — Королевской Печатью,
Моя — Клеймом тюрьмы Кровавой —
Тюрьме не совладать с ней,
Моя — Властью Прозренья и Вето,
Моя — Могилы Властью —
Пожалована мне она —
Безумства Хартия —
Моя — пока Веков
Хищны объятия!
Ок. 1862
540*
Я с Миром вышла сразиться —
В Кулак собрала всю Волю —
Крепка Давида Десница —
Я же смелее вдвое.
Метнула я Камень, но вмиг —
Сама сражена была —
Голиаф ли был так велик —
Или я была — так мала?
Ок. 1862
543
Страшусь того, чья речь бедна —
Безмолвных опасаюсь —
Я заболтаю болтуна—
Поспорю с краснобаем —
Того ж, кто взвешивает Слово
Когда все расточают вмиг —
Да, я боюсь такого —
Страшусь, что он Велик —
Ок. 1862
621
Другого не просила —
В другом не отказали —
Я предложила Жизнь взамен —
Купец Великий хмыкнул,
Не глядя мне в глаза —
Бразилия? — сказал — Мадам
Неужто предложить
Нам нечего Сегодня Вам?
Ок. 1862
623
Рано держать перед Богом ответ
И поздно — ждать Человека —
Спасенья в Творении нет —
Лишь в Молитве — Надежда от века.
Как Рай Небесный прекрасен,
Когда Земля — из-под ног,
Как дружелюбен и ясен
Наш старый сосед — Господь Бог!
Ок. 1862
624
Навек —из множества Сейчас —
Не времени другого —
Лишь в Бесконечность перейдет —
Как Нахожденье Дома —
Все Даты замени на Те —
Всего пережитого —
Там растворятся Год и Час
И возвратятся Снова
Там Памятных не будет Дат,
Не будет Пауз и Споров —
Там каждый Год не отличим
От Рождества Христова.
Ок. 1862
712 [5]
Коль к Смерти я не смогла прийти,
Кавалер мой явился в Карете,
И вот вдвоем мы уже в пути,
На облучке — Бессмертье.
Неспешной наша поездка была —
Не гнал Он напропалую,
И я отложила досуг и дела,
Учтивость ценя такую.
Проехали Школу, где Детвора,
Забросив уроки, резвилась,
На нас глазели Хлеба в Полях,
За нами Светило садилось —
Верней, оно миновало нас,
Пронзив росой на закате, —
На мне из Шелка Накидка была,
Из легкого Газа — Платье.
И вот — мы у Дома, который мне
Казался — Холма не выше —
Карниз давно погребен в Земле —
Едва заметна Крыша,
Века пролетели, и каждый был
Короче Дня в Пути, —
И мне открылось, что Лошади
Несутся к Вечности —
Ок. 1863
791
Хлеба щедрый ломоть
Дал каждой птице Господь,
Мне уделив лишь крошку.
Есть не смею, хоть голодна,
Пусть мучительна эта роскошь —
Владеть, глядеть, прикасаться —
Не помышляю о большем
В своем воробьином счастье.
Голод начнется вдруг —
Нельзя упустить ни зерна,
Но столько улыбок вокруг —
Полны мои закрома.
Что ж у богатых в душе —
Каково графу, радже?
Я с крошкой — бьюсь об заклад —
Выше их во сто крат.
Ок. 1863
816
Тех к Жизни пробуждает Смерть,
Кто, продолжая мирно тлеть,
Жизнь провели на Тризне —
Лишь Смерть их воскресила к Жизни
1864
910
Путь Опыта тернист, и все ж
Мы Опыт предпочли Уму,
Но Парадокс — что Разум Сам
Отдал бразды Ему.
А Человек стократ сложней
Устроен — Он по Воле
Своей же Собственной избрал
Ярмо Своей же Боли.
Ок. 1864
911
Неподалеку должен быть
От Сердца Человека Дом,
И должен у Жильца притом
Быть договор законный в том —
Поскольку слишком мало Прав —
Неумолим Исход —
Навек соседа потеряв,
Сознание уйдет —
Ок. 1864
912
Придуман Верою Покой —
Уносят прочь под звон
Соседа в ночь Зимой —
Звук, что не слышал он
Ок. 1864
914
Стыдиться не могу,
Что я твоей любви
Не в силах разглядеть,
Ведь Скромность не видна,
Когда велик Размах.
Гордиться не могу —
Альпийский нужен лед
Вершине из вершин
На высоте высот —
Служение в снегах.
Ок. 1864
915
Вера — Мост без опор —
Узреть помогает Нам
То, что нам зреть не дано —
Незримое глазам
Смелость вдыхает в Душу
Словно она из Стали,
Вручая Душе Оружье
Там, где Завесы пали
Вера ведет нас туда,
Где нет уже Моста
Под шаткою Стопой,
Когда в нем есть Нужда.
Ок. 1864
917
Любовь зародилась до Жизни —
Продолжится после Смерти —
Любовь — основа Творенья и
Свидетель Земли пред Твердью
Ок. 1864
929
Как далеко до Рая?
За Смертью — тем путем —
Ни за Рекой не сыщешь,
Ни дальше за Холмом.
Как далеко до Ада?
За Смертью — тем путем —
Могила топографию
Левой рукой сметет.
Ок. 1864
964
«Ты за Мной?» Тебя не знаю —
В каком твой Дом краю?
«Я — Иисус из Иудеи —
Сейчас — в Раю» —
А есть ли колесница?
Ведь Путь далек теперь —
«Не уступает Фаэтону —
В Могущество поверь» —
Грешна — «А я — Прощенье» —
Ничтожна — «В Царстве Том
Последний Первым станет —
Входи в мой Дом» —
Ок. 1864
965
Отказ — единственное, что
Отвергнутый поймет —
Чья Воля — онемела в День
Когда пал Небосвод —
Земля вертеться продолжала
Без Радости и Дум —
Так чем же Мудрость утешала —
Растлившая наш Дом?
Ок. 1864
1005
Свяжи — я все ж пою —
Срази — втуне лира моя
Поет, правду любя —
Убей — душа в Раю
Восстав, споет свою
Песнь, славя Тебя.
Ок. 1865
967
Боль раздвинет Время —
И кольца веков
Вобрать в свой Круг мгновенный
Малый Мозг готов —
Боль сжимает Время —
Мучатся от Ран
Вечности Аккорды —
Словно в них изъян —
Ок. 1864
969
Тот, кто верит сам в Себя —
Не поверит в ложь —
Вера — Верности Залог —
Веру не убьешь —
Дом — ее оплот, и все ж
Подведет она —
Если изведет ее
Чужая вина —
Ок. 1864
1021
Не любовью Небесный Отец отнюдь
Избранное Дитя
Заставит пройти весь Тернистый Путь,
Потом лишь на Луг приведя.
Тащит Он Лапой Драконьей чаще,
Чем Дружеской Рукой,
Дитя сквозь все испытания, чащи
В Край Его Родной.
Ок. 1865
1022
Я знала, что достигла,
Да вот не знала как,
Не Отрешеньем точно,
Но Дисциплиной вкупе
Со Строгостью, но это
Тому, кто в Суть не вник —
С другого Континента
Откроет мой Двойник.
Ок. 1865
1026
Умирающим нужно немного, дружок —
Всего-то — Воды глоток
Да чтоб скрасил страницу Стены
Ненавязчивым ликом Цветок,
Быть может, Веер и Друга Участье,
И то в придачу, что ни одному
Радуги цвету не изобразить,
Когда уйдешь ты во тьму.
Ок. 1865
1030
Раз умерли такие Люди —
Спокойней умирать нам будет,
Но то, что жили они на Свете,
Свидетельствует о Бессмертье.
Ок. 1865
1035
Пчела! Я жду тебя!
Глаголило Вчера
Знакомой — той, кому
Воздать давно пора —
До дома добрались
Лягушки — уж в трудах —
И Клевер загустел
И птицы на ветвях —
Дойдет мое Письмо
К семнадцатому, в срок —
Ответь, а лучше все ж
Приди — Твой Мотылек.
Ок. 1865
1036
Пресыщения посредник —
Удовлетворенье —
Бесконечности посланник
Тихий — Устремленье.
В тот же самый миг проходит
Радость обладанья
Но Бессмертия довольство
Было б аномально.
Ок. 1865
1063
Свидетельствует об Огне
Серая Пыль, Зола —
Почтите же Пламя в ней,
Что догорело дотла.
Пламя взметнется Светом
И отгорит в одночасье,
Лишь химики после смогут
Узнать составные Части.
Ок. 1865
1081
А превосходство над Судьбой
Дается трудно — ведь
Нам не даровано оно —
Возможно лишь корпеть,
Копя по крохе каждый день,
Пока, Себе не веря,
Душа, строжайший эконом,
Откроет Рая двери.
1082
Революция — цветок
Будущих систем —
Щедрый урожай дадут
Ветры Воль затем —
Но лишь убран урожай —
Лето год от года
Гроб само себе готовит
Так же, как Свобода —
Багреца простыл и след —
Черенок пассивный гол —
Революций ветер яро
Пробует на прочность ствол.
Ок. 1866
1085
Когда семьи чудаковатой
Причуды высмеет, как Мать,
Природа — стоит ли за это
Ее так сильно осуждать?
Ок. 1866
1115
Затихло бормотанье Пчел —
Ему на смену низкий гул
Октав Пророческих пришел
И смех Природы захлестнул.
И Откровение свое
Напишет в книге той Природа,
Где смех Июня — Бытие,
Октавою тягучей года.
Праматерь посылает мудро
Созданья новые в свой срок,
А между тем друзей цезура
Размежевала, как порог,
И поглотила ударенье,
Пока не станет ясно нам,
Что сокровенность наших дум
Дороже, чем любовь к друзьям.
Ок. 1868
1116
Есть Одиночество такое,
Что без него умрет иной —
Не друг нам нужен или даже
Не дар, ниспосланный Судьбой, —
Оно с Природой или с думой,
Но если это снизошло,
Богаче будет тот, чем может
Поведать бренное число —
Ок. 1868
1137
Забот у Ветра мало:
Гнать корабли по водам,
Март учреждать, вести Потопы
И утверждать Свободу.
Забав у ветра вдоволь:
Брести, куда глядят глаза,
Жить на Просторе, созерцать
Иль развлекать Леса.
Родня у Ветра — Горы,
Экватор и Азов —
А с Птицей, Метеором
Он встретиться готов.
У Ветра Недостатки —
Умрет он или нет —
Есть недостаток в сне —
О том судить не мне.
1138
Паук порой ночной
Без света шил наряд
Над Белою Дугой.
То ль кружева для Дам,
То ль заказал камзол Сам Гном —
Лишь Сам Он знал о том.
Физиогномика —
Его стратегия
Бессмертия.
Ок. 1869
1139
Свой подданный Народ
Природа знает тоже —
Достоинства превознося
Иль ошибаясь все же [6].
Ок. 1869
1159*
Великие улицы Тишины
Вели в те Края неизменно,
Где ни Тяжб, ни Судов, ни Вины, —
Ни Законов нет, ни Вселенной.
Часы отмеряли Времени бег,
Ночь возвещали Колокола,
Но здесь Века отменили навек —
Здесь Эпоха — спала.
Ок. 1870
1212
Слово обречено,
Когда изречено —
Одни твердят.
На мой же взгляд —
В тот миг оно —
Рождено.
1270
Неужто Небо — Лекарь?
Твердят, что исцеляет —
Посмертного Лекарства,
Однако, не бывает —
Неужто Небо — Казначей?
Твердят о нашем долге —
Однако я считаю
Здесь неуместны Торги —
Ок. 1873
1271
Вот Бакалавры сентября —
Сверчков, Ворон собранье
И все Воспоминанья —
и Ветерок, даря
Намек на увяданье
Заставит о былом
Забыть восторги Сердце
И стать Философом.
Ок. 1873
1273
Мети Чулан священный,
Что Памятью зовут —
Почтительной метлою,
Свершая молча труд.
То будет труд открытий —
Средь прочих откровений
И собеседников
В уделах тех Владений —
Пыль Августа нетронута —
Не тронь ее, не то —
Ты можешь расстараться, что
Чревато немотой —
Ок. 1873
1274
Пуста без мозга кость —
Что проку в ней однако?
Побрезгует и Кот,
И Нищий, и Собака.
У Кости и у Жизни —
Предназначенье есть и
Безмозглое Собранье
Хуже, чем Бесчестье.
Но как облечься плотью
Почившим Существам?
И Призрак Никодима [7]
Опять явился нам!
Ок. 1873
1275
Художником никто
Не нанял Паука —
Хотя его Таланты
Видны издалека
Метле любой Бригитты
В сем праведном краю —
Сын Гения забытый
Дай руку мне твою —
Ок. 1873
1277
Пока страшились мы, сам страх
Пришел, но меньше стал в пути,
Так долго мы страшились, что
Он сносным стал почти —
С ним рука об руку идут
Смятение, Отчаянье —
Знать много легче, что он Тут,
Труднее — Ожиданье.
Но встретить Роковой Удар,
Подставить грудь Судьбе
Ужаснее, чем целый век
Носить сей груз в себе.
Ок. 1873
1299
Отчаянье Восторга
В том, что он мельче Чаянья —
Опустошив, исторгло
Из нас тоску Желанья.
А Перигелий [8] чар при этом
Считают по ошибке
Истинной орбитой
Вчерашних солнц забытых —
Ок. 1874
1301
Я не могу ни боле
Ни меньше пожелать —
Растрачена вся воля
На это и вся Власть.
Все нипочем кому
Дается без метаний —
Усилья ли ему
Важней иль обладанье.
Ок. 1874
1328
Длиннейший День Земной
Укоротится вмиг
Когда за пеленой
Вдруг отвернется Лик
Ок. 1874
1329
Либо они забыли —
Запамятовали опять
Либо не вспоминали —
Легче ведь не знать —
Вообразить напасти
Легче, чем Железный Факт
Знать — Вот оно Несчастье —
Собрано в Кулак —
Ок. 1874
1334
Как ласкова сия Тюрьма
И нежны мрачные решетки —
Не Деспот, но Несчастий Царь
Возвел Застенок кроткий
С Судьбой могла бы я смириться —
Но Царство он простер Кругом —
И Родина моя — темница —
Застенок этот — Дом.
Ок. 1875
1340
Здесь закончилaсь крахом
Крысы жизнь одним взмахом —
Воровство вперемежку со Страхом.
Плут пусть помнит и вор —
Ждет расплаты топор
И позор.
Норовит Крысоловка
Захлопнуться ловко —
Попалась плутовка
Наконец Друг-Соблазн
Опозорен средь нас
Сейчас
Ок. 1875
1478
Проводи добрым взглядом время —
Постаралось на славу оно —
С дрожью на запад земной сойдя,
Солнце скользит на дно.
Ок. 1879
1479
Когда бы Дьявол был верным —
Его бы навек в друзья —
Ибо талантлив безмерно —
Но Черта исправить нельзя —
Достоинством стала б измена —
Но Дьявол и ей изменял —
Без вопросов он непременно —
Воистину б ангелом стал.
Ок. 1879
1488
Чем больше дней рождений позади,
Тем меньше впереди —
Эпитет — рок жесток,
Но как обилен рок —
Ок. 1880
1491
Дорога в Рай убога —
На одного дорога.
Хотя тверда, упруга —
Будь красочнее чуть,
Наш скрашен был бы Путь.
Красавиц там немного —
И мы не из их круга —
Что неожиданней — там шахты —
Но Копи — не крылаты.
Ок. 1880
1494
Соревнование Небес —
Нержавеющий срез
1880?
1544
Кто правды не нашел внизу,
Тот не найдет и выше —
У Ангелов — соседний дом,
Когда съезжаем, слышат —
Ок. 1883
1545
Да, Библия — старинный том [9],
Что Ветхим Старцам Духи
Святые диктовали,
А темы — Вифлеем,
Наш древний Дом — Эдем,
И Сатана — главарь,
Предатель там Иуда,
Давид — Певец и Царь —
Ввергает в Бездну Грех
И с ним бороться надо,
А «верующий» мальчик безмерно одинок,
«Погибель» ждет других.
Когда б о том Поэт поведать мог —
Внимали бы все сразу —
Всех чаровал Орфей —
Не проклинал ни разу.
Ок. 1882
1547
Надежда есть изысканный
Гурман — меню отборно —
Но приглядишься пристальней —
Постится ведь бесспорно —
За трапезой всегда одна —
Вот Алконост на блюде —
Но сколько бы ни съелa —
На йоту не убудет [10] —
Ок. 1882
1548
Встретившись случайно,
Вспорхнули намеренно —
Бывает раз в столетие
Ошибка, что заверена
Судьбою как наитие.
Судьба стара, однако,
И копит Счастье про запас
Как золото Мидас —
Ок. 1882
1549
Мои Сраженья в Книгах —
Один остался Бой —
Не видела в глаза Врага —
Mелькал Он предо мной,
Но мешкала его рука,
И, в наш врубаясь строй,
Достойнейших сражал, пока
Пренебрегая мной —
Отрадно, если не забыли
Ушедшие Друзья —
Ведь сто очков в Игре такой
Набрать почти нельзя.
Ок. 1882
1551
Умершие — что же
Знали, куда ушли —
В десницу Божью —
Но руку ампутировали
И Бога не найти —
Ведет от Веры отреченье
К измельчанью Поведенья —
Но лучше ignis fatuus [11]
Чем жить без озаренья —
Ок. 1882
1556
Светлый Образ, Adieu —
Благодарю за интервью —
Столь долго и так кратко —
Целое преподал
Современник Кардинал —
Поделился — Удалился —
Ок. 1882
1563
Убогий дар, ущербность слов
Расскажут сердцу
О Ничто —
«Ничто» — та сила, что
Мир обновит с основ —
Ок. 1883
1599
Пусть Океан окутан сном —
Таится Бездна в нем,
И в том сомнений нет —
Без колебаний Бог
В жилище Свет зажег,
Чтоб погасить сей свет.
Ок. 1884
1601
У Бога просим милости —
Чтобы простил нам грех,
Известный лишь Ему,
Который нам неведом —
Замуровали нас
В волшебную Тюрьму —
Мы ж порицаем Счастье
За то, что спорит с Небом.
Ок. 1884
1604
Мы шлем волну волне вдогон —
С Божественным Заданьем —
Гонец, однако, столь влюблен,
Что позабыл вернуться он —
Мудря, хотим волну от волн
Все ж тщетно отделить —
Перед приливом нам бы
Разумней строить дамбы.
Ок. 1884
1608
Восторг угадать
Было б как благодать
Если б милость могла о том рассказать.
1652
Жизнь — это вечный бег,
Смерть — только эстафета —
Считается, что финиш,
И ненавидима за это —
Туннель не освещен —
Нам бытие меж стен
Милее, чем
Не жить совсем —
?
1657
Эдем — наш старомодный Дом,
В котором мы живем,
Пока мы не съезжаем,
Не думая о том.
Казался нам прекрасен День,
Когда мы прочь ушли —
Был неосознанным возврат —
Но дома не нашли.
?
1698
Нам легче мертвых пожалеть
Чем тех, кого могли бы
Сочувствием спасти мы —
Трагедия разыграна —
Аплодисментов ждет,
Которые столь редки,
Пока она идет.
?
1774
Избыток Счастья без следа
Сам тает без усилий —
Тоска ж для Неба тяжела
Иль у нее нет крылий.
Ок. 1880
1775
Земля полна мелодий.
Без них земля пуста.
Один закон в природе
И это — красота.
Свидетель же земли
И всех ее морей —
Сверчок с непревзойденной
Элегией своей.
?
Перевод Яна Пробштейна
Примечания
Комментарии