Путин в дни Великой русско-украинской революции. Его пресс-конференция об Украине

Я продолжаю публикацию своих политических наблюдений за ходом Великой русско-украинской революции (надеюсь, не войны). Прошлый очерк, помещенный в журнале «Гефтер», «Украинский апокалипсис в картинках» посвящен последним дням собственно украинской, национальной ее фазы. Но этот — не его продолжение. Он почти полностью связан с недавней путинской пресс-конференцией. Публикация заметок намеренно отстает от хода событий, поскольку они не являются комментарием. В их основе — мои беседы с коллегами в Русском институте.

1.

Что сказать о путинском выступлении, если не являешься штатным противником Путина или его бюджетным сторонником? Казалось бы — цепь формул, где нет ни предложений по решению кризиса, ни ясного описания российских действий, ни российских целей в этом кризисе, на что можно опереться при решении.

Целый ряд президентских рассказов, его живые зарисовки, которые сами по себе интересны. Есть изложение мотивов, но разнящееся от места к месту: то «наши национальные интересы», то «уважение легитимности», то «гуманитарные соображения», три причины — слишком много для правдоподобия. Но его и не ждут — ждут карты дальнейших шагов.

Выступление Путина для меня включено в большой украинский революционный кейс — включено непосредственно. Вот иллюстрация того, как попытка остановить украинскую революцию превращается в толчок к ее новой, второй волне, расширяя ареал революции за ее первоначальные пределы. То немногое, что здесь искренне (хотя вообще требовать от правителей искренности смешно и бесполезно), — это пафос сдерживания революции. Путин, несомненно, испытывает отвращение при виде революции, буквально физиологическое. И он не видит — думаю, совершенно искренне не видит, как сам он в нее втягивается, раздвигая ее ареал. Он уже сам сторона ее, не внешний ограничитель, не барьер перед революцией, а ее участник. Путин уже наполовину украинский политик, один из вождей Великой украино-русской революции.

2.

Революция выступает как вдруг воскресший враг, этакий зомби. Вежливые пасы «понимания людей на Майдане» можно опустить, они малозначимы. Путин начинает речь с удивительного перечня судеб украинского мужика: он страдал при Николае Кровавом (довольно интересно про Николая Кровавого), при Кравчуке, Кучме, Ющенко и Януковиче. Интересно мелькание имени Януковича в этой речи: Янукович — то определенно бездарный правитель, который бежал от ответственности, то легитимный президент, который подписал государственное решение, но был подло обманут, то просто человек, которому можно посочувствовать. И он еще «всех нас переживет». Но в основе, конечно, ненависть Путина к явлению революции.

Каждый раз, когда воскресает революция, Путин говорит: народ хотел перемен, но нельзя поощрять незаконные перемены! Это едва смягченная позиция Меттерниха в 1830 году!

Вот революция — ее надо остановить. А с другой стороны, она не просто внешний враг, она подтверждение того, что опасность — в его собственной зоне власти. То есть Путин объединяет две страны в едином поле — в едином «укроссийском» пространстве опасности. Когда он говорит об украинских элитах, которые все это спровоцировали, он говорит на самом деле о московских элитах. И то, что в очаровательном анекдоте, рассказанном про Коломойского и Абрамовича, Коломойского он назвал уникальным проходимцем, а Абрамовича не назвал, со стороны Путина простая вежливость. На самом деле он их уравнял.

Итак, революция опять перед ним, и она уже не украинская — господа, седлайте коней! Украина — лишь повод в нее вглядеться, вломиться. Без этого не понять отчаянную смелость, с которой Путин полез в Крым. Она абсолютно необъяснима (а исходя из имперской стратегии она просто вредна!). Страсть так горячечна, и это не месть, которую едят холодной. Путин намерен сразиться прямо сейчас — к черту Меркель, другого времени нет и не будет! Сама его страсть — бесспорный симптом-идентификатор пребывания в мессианском времени революций.

3.

Революция создает двойственность — революция упраздняет государство. Где есть революция, там временно нет государства. В этом смысле Путин совершенно прав. А украинские власти неосновательны — разумеется, государства в данный момент в Украине нет. Правда, тут же он сам себя тормозит. Вся беседа состоит из актов агрессии и торможения. Человек то начинает рычать, то переходит на мягкое объяснение своих в принципе добрых намерений. Путин не хочет, чтобы вместе с государством обнулялись все договоры. Перед нами какое-то новое государство — посмотрим, какое. И тут же он пытается что-то планировать, конструировать, какую-то новую Конституцию для Украины. Кто должен принимать участие в переговорах, как должна выглядеть новая Конституция… Там немало разумных суждений.

Но главным является тотальная враждебность революции, и в особенности страх перед ее свойством окружать. Как ни странно, хотя революция на Украине, Путин уже чувствует себя окруженным ею. А когда ты окружен, не выбирают средств, чем обороняться. И возникает главная тема Путина — угроза войной.

Путин не хочет воевать. Путин не воюет, но уже создает гигантскую, неимитационную постановку угрозы войной. Причем именно угрозы Войной с большой буквы, а не местной вооруженной операцией. И заметьте, все говорят только о войне, а не о вводе «ограниченного контингента». Ограниченный контингент был формулой лицемерной, но именно формулой невойны. А здесь, напротив, угроза войной, то есть предъявление готовности воевать.

Путин прав в том смысле, что война — единственное, что соразмерно революции, этому зверю. Не знаю, понимает ли Путин, но он строит схему непрямой угрозы, это непрямая стратегия. Угроза войны в Европе — настолько экстремальное событие, что в дело должны включиться другие, и этой угрозой он как бы созывает все мировое сообщество. Одного он, правда, не додумал. Захочет ли европейское сообщество, вспугнутое таким образом, решать его проблему — или другую? Будет оно сдерживать революцию или оно захочет сдерживать Россию?

4.

На данный момент ответ ясен — собираются сдерживать Россию, а никакую не «революцию». Ведь никто в мире, кроме Путина, не чувствует себя окруженным революцией. Революция в Украине для остальных — просто чепуха, очередные беспорядки. Немногим более значимые, чем мятежи афинских студентов. Ну, подумаешь — на Украине очередная революция! Это как революция в Эквадоре — неприятно, но пускай.

Они все — не в мире Путина! Они в другой реальности, «заурядной». Вот почему Меркель сказала, что Путин в другой реальности. Их реальности разошлись. Меркель искренне не понимает, чем Кремлю опасны люди в портупеях, бегающие по Киеву, хотя бы и с волыной за пазухой? Какая беда от портретиков Степана Бандеры? Мелочь, национальная чесотка. Но для Путина — не мелочь, нет!

И здесь возникло место опаснейшему диссонансу. Разумеется, Запад не собирается — и это истинно лишь в воображении Путина — раздувать пожар революции в Украине. Но даже то, что он не собирается, для Путина выглядит как то, что тот ее провоцирует. А то, что Запад еще и сдерживает Путина, превращает Запад в участника внутренней украинской политики.

То, что делает Путин, в его сознании является, и искренне, я думаю, является, сдерживанием, но в глазах других выглядит иррациональной выходкой: Путин ни с того ни с сего накинулся на Крым. Значит, должна быть какая-то тайная цель? Минимально понятная цель — это Крым. Среднесрочная — отделить восток и юг Украины, но это уже уничтожение государства в Европе. Если Путин хочет присоединить Украину — это ужасно и пахнет войной, но, по крайней мере, это было бы рационально! Они не видят, что Путин борется с чем-то другим, в глазах у него другой объект. На уме у него не война. Впрочем, неизвестно, боится ли он сам войны?

5.

Отсюда следующая проблема — то, как Путин описывает применение вооруженных сил. Это тоже непросто для западного аналитика: когда он говорит, что надеется, что украинские и российские военнослужащие будут не по разные стороны баррикад, а по одну сторону — это претензия на присоединение. Но с его точки зрения это может быть заявлением о дружбе. То есть им непонятен весь его символический ряд, когда он описывает дела в Крыму как беспредел, перенося это на восточные регионы: если люди нас попросят о помощи, а у нас есть бумага легитимного президента, мы оставляем за собой право использовать «все имеющиеся у нас средства для защиты этих граждан».

У России вообще есть и средства ядерного сдерживания. Мы готовы всеми средствами ядерного сдерживания защищать — непонятно от кого — людей в Донецке? Как это понять? Это угроза уже кому? Непонятно. Много раз повторяет Путин: это «крайний случай». Значит, он уже обдумывает крайние случаи? Это пугает Запад. И, сказав, если мы примем такое решение, Путин поправляется: если я приму такое решение. Это еще страшнее для европейских лидеров: он лично готов принять крайнее, т.е. военное решение на пустом месте!

Все это можно рассматривать как неудачные формулировки. Но тут я оспорю сам себя. Ведь угроза войной действительно заставляет в этом кризисе участвовать тех, кто вчера вовсе не собирался в нем участвовать. Если бы Путин просто ругался с украинскими властями, это не произвело бы ни на кого никакого впечатления.

Итак, угрозой войны он хочет остановить революцию на Украине? Думаю, нет. На самом деле это преамбула, прелюдия. Прелюдия, которая вообще непонятна, если не иметь в виду, что цель Путина — внутри, а не вовне. И война Путина — тоже внутри, а не вовне.

6.

Все, что он расписал в Валдайской речи, и то, что он пытается делать в третьем президентстве своем, не склеивается, не складывается. Да, скрепы, да, государство-цивилизация, все замечательно.

Но нет ничего, во что верят. Даже те, кто эти новые идеологические формулы произносят, не верят. Они произносят их за деньги или в обстановке полемики, чтоб уязвить противника — условного «либерала». В них не верят, их не рассматривают всерьез. У них нет ни одного авторитетного идейного представителя. Платные патриоты, в сущности, — лишь чирей на заду аппаратных либералов, у них нет ничего своего.

Такую идеологию нельзя протранслировать. Государство слишком слабо для реального продвижения какой-либо идеологии вообще. Даже люди, промотирующие усиление роли Церкви, не выглядят ни христианами, ни верящими во что бы то ни было. Они скорее выглядят хунвейбинами.

А тут революция! Революция всегда приходит как судия, она судит. Что добавочно возмущает Путина как юриста. В нем включается юрист, и он искренне возмущается тем, что в Киеве разогнали старый Конституционный суд, хотят судить президента и так далее. В нем вообще борются постоянно несколько Путиных.

Нужна другая Россия. Нужна теперь уже не лимоновцам, которые это скандировали, — это Путину теперь нужна другая Россия. Но этого нельзя сделать силами данного государства. Зато, может быть, можно, если втянуть данное государство в работу по остановке революции, — тем заставив его измениться.

Я не думаю, что это план (хотя планы есть). Скорее, это развивающееся древо импровизаций. Схема такая — заставить страну идеологизировать себя саму. Не может же господин Мединский спускать речевки Прилепину? Ничего из этого не выйдет. Но можно создать ситуацию, в которой сами Прилепин и Митя Ольшанский сформулируют новые пылкие бредни, в которые затем сами же искренне поверят — а поверив, они смогут ими заражать! И вызывая, навлекая на себя полемику — оживят валдайское чучело «национального кода», поляризуя русский кисель, где ничего нельзя толком провести.

(Этот текст ставили на сайт, когда вдруг всхлип самого Д. Ольшанского повторил мою мысль: «Что могло бы быть проще и уместнее, чем создать ситуацию, в которой люди, которые искренне переживают за русские национальные интересы, скажут об этом своими собственными словами, и без всякого административного принуждения. А таких людей много, в том числе и известных». Поистине в России уже нечего пародировать!)

7.

Украина превращается тем самым в радикализованную часть России. Для этого не надо в нее вторгаться и не очень-то надо что-либо отделять. Такое, конечно, держат про себя, как возможность; это может стать необходимым. Но главное здесь Россия, которая сосредотачивается — на войне, которую не предполагает вести на самом деле. Это не означает, что вести ее не придется.

Идеологизация идет через символику вторжения, и сама идеологизация — это экспортно-импортная операция. Сперва мы вымещаем вовне конфликт, который не можем решить, гоним свою антиреволюцию наружу, создаем проекцию его на Украину — и тут же она возвращается крымской патриотической консолидацией. А та дает мандат на кое-что более важное, чем Крым, — на переустройство России, политическое и государственное.

Я не знаю, продумывал ли все это Путин. Но что это часть его схемы, для меня очевидно. Украинская революция превращается в прелюдию русской контрреволюции, вовсе не имеющей целью Украину. Фантом «бандеровской Украины» обслуживает задачу поиска внутренних «бандеровцев»; интеллигенция увлеченно этим займется, как в 1949-м поиском «космополитов» или в 1993-м — «красно-коричневых».

Но входом является угроза войны, которая (надеются) должна быть не только угрозой, но и «немножко войной». Чтобы выглядеть реальной угрозой, она должна быть все-таки немножко войной. Отсюда вот эти операции на Крымском полуострове — вежливого военного вытеснения сил Украины, — которыми Путин явно любуется. И с большим удовольствием повествует о свободолюбивых отрядах «крымчан», которые без единого выстрела разоружают тысячи человек. Он говорит: «Крымчане создали комитеты самообороны и взяли под контроль все вооруженные силы». И длинное перечисление — несколько десятков С-300 и прочее, прочее вооружение. И все это находится в руках «народа Крыма».

Он это описывает как разоружение украинских сил, это и есть разоружение. Разоружающие силы, конечно, никакой не народ Крыма, а капиллярный десант России, просачивающийся и пропитывающий коммуникации. Ведь иначе это была бы катастрофа, представьте: в руки крымским шашлычникам и сдатчикам коек туристам попали установки, способные противостоять атаке современных бомбардировщиков! А заодно нанести удар по кораблям ЧФ. «Народ Крыма» сейчас вооружен лучше, чем ряд стран Причерноморья. Конечно, это лишь спектакль.

Но иначе нет угрозы. Итак, он инсценировал не какое-то там «вторжение», не введение «ограниченного контингента» — он инсценировал угрозу настоящей войны. Именно последнее — политический факт, а не музыкальная оперетта с «премьером Крыма» (его роль хорошо исполнил бы покойный Борис Сичкин, набивший руку на Бубе Касторском). Однако, инсценируя угрозу войны, он по законам театра вынужден и формировать новый образ России. России, которая может по своим соображениям — неясным ни для одной из европейских стран — создать угрозу войны в Европе. Этот новый имидж России, несомненно, приведет к пересмотру старых и появлению новых оборонных стратегий на Западе.

Путин не видит черного юмора ситуации. Такие вещи модельны. Они перегружены массой возможных последствий, сами по себе. Если даже завтра войска будут выведены из Крыма, такое не будет забыто, да и не может быть забыто по законам стратегии. Раз Россия могла создать угрозу войны в Крыму, она может далее создать ее в другом месте. Показать это было опрометчиво со стороны Путина.

8.

В целом вот схема нового мощного пускового механизма. На наших глазах импровизированным образом — он бы не мог возникнуть иначе — по плану строится генератор, с очень большой мощностью. Составными частями его является и украинская революция, и угроза войной со стороны России, и раскол, поляризация между Россией и Западом, которая опрокидывается внутрь России поляризацией подавляющего большинства против «пятой колонны».

Целей вне России у Путина не было и нет, цели его внутри. Следующее военное действие — в Москве и в России.

В целом путинский движок сомасштабен реальной большой войне в Европе и все еще может ее детонировать. Образ «мировой войны» надо оставить, он бесполезен в новом контексте. Но сам по себе этот способ решения задач, отчасти фантомных, отчасти политических, является паравоенным и стратегическим в узком смысле слова — то есть предполагает военную компоненту.

Удержаться в этом промежуточном состоянии уже нельзя, Путину надо куда-то идти. Либо срочно демонтировать свой агрегат, но демонтировать его уже с колоссальным риском для самого себя. «Кол выворотил, а руки трясутся?»

Нет, на такой риск Путин не пойдет.