Светлана Малышева
Публичный порок: «спрос» и потребители разврата в России начала ХХ века
Социальное взросление в зеркале постыдного — как порочность объединяет людей?
3 513 
© Bendik Heiberg
Мы публикуем фрагмент главы 5 «“Спрос” и потребители услуг проституток» из книги: Малышева С. «Профессионалки», «арфистки», «любительницы»: Публичные дома и проститутки в Казани во второй половине XIX — начале XX века. – Казань, 2014.
Бурный рост «предложения» услуг проституток во второй половине XIX — начале XX века свидетельствовал и о росте «спроса» на досуговые утехи подобного сорта. Росту спроса способствовало, с одной стороны, численное увеличение потенциальной клиентуры домов терпимости. Ведь уровень миграции в большие города в рассматриваемый период растет небывалыми прежде темпами. Так, население Казани с 1858-го по 1897 год увеличилось с 60 586 до 129 959 человек [1], причем, как было отмечено еще в 1890-е годы, не за счет рождаемости (которая едва превышала смертность), а в основном за счет миграции [2] из сельской местности [3] и из других губерний. Среди мигрантов значительный процент составляли люди молодые и одинокие, холостые. Именно молодые мужчины в возрасте от 21 до 30 лет составляли 70% потребителей услуг проституции [4]. А то обстоятельство, что эти молодые мужчины были холостыми или жившими вдали от своих семей, только способствовало росту спроса на подобные услуги. «В Казани очень много бессемейного люда», — отмечал врач Н.Н. Порошин [5]. С другой стороны, неудержимая коммерциализация рынка развлечений и досуговых предложений уже мало сдерживалась какими-либо ограничениями и запретами, в том числе моральными, конфессиональными и прочими.
Разнообразие публичных домов, прежде всего ценовое, способствовало тому, что каждый «потребитель» мог выбрать дом терпимости на свой вкус и кошелек. Ведь публичные дома различались не только локализацией в городском пространстве, но и уровнем «заведения» и, соответственно, ценами за услуги.
В январе 1885 года Казанская губернская управа по докладу своей комиссии, изучавшей вопросы надзора за проституцией, постановила разделить «существующие в Казани дома терпимости, по их состоятельности» на четыре разряда: перворазрядные бордели взимали с клиентов за посещение от двух до трех рублей, второразрядные — от одного до двух рублей, третьеразрядные — от 50 копеек до одного рубля и бордели четвертого разряда — от 20 до 30 копеек [6]. Однако, уже спустя четыре года, во время статистического обследования 1889 года, публичные дома Казанской губернии (17 из 23 находились в Казани) были разделены на три ценовые категории. В доме высшей категории (таковой в губернии имелся лишь один, скорее всего, именно в Казани) разовая плата за посещение составляла три рубля, плата за ночь — пять рублей, а за выезд проститутки на дом взималось десять рублей. В домах средней ценовой категории (таких в губернии было восемь) за посещение следовало платить один рубль, за ночь — два-три рубля, а за выезд к клиенту — три-пять рублей. Наконец, дома низшей категории (всего 14 в губернии) брали с клиента 20–50 копеек за посещение, от 50 копеек до трех рублей за ночь и один-четыре рубля за отпуск проститутки на дом [7]. Однако спустя десятилетие плата уже не фиксировалась столь жестко по разрядам и услугам, и казанские бордели являли собой, по словам Н.Н. Порошина, «дома терпимости с правами добровольного соглашения с гостями относительно платежа» [8].
Как это ни странно, но указанные выше цены были сопоставимы с установленными той же городской управой ценами в городской театр, а позже — ценами на билеты в кинотеатры. И это обстоятельство, как и сам факт регламентации цен на сексуальные услуги, подчеркивает, что публичные дома воспринимались и городскими властями не только как необходимое с санитарной точки зрения зло, но и в качестве специфических досуговых заведений. Так, цены на билеты в городской театр в 1870-х годах составляли 20–40 копеек (галерка или раек, «верхние места»), места «за креслами» — до 75 копеек, в кресла — от одного рубля до двух с половиной рублей, нелитерные ложи — три-пять рублей и семь рублей за литерную ложу [9], а в «электротеатрах» в 1915 году цены на билеты дифференцировались от 10 копеек (3-й ряд) до четырех рублей — в ложу бельэтажа [10]. Широкие ценовые «ножницы» — как в случае с театром, так и с публичными домами, — способствовали «сегрегации» посетителей по их социально-классовой принадлежности и имущественному положению. Для самых неимущих «клиентов» существовали многочисленные «неподнадзорные» тайные притоны, а также опустившиеся одиночные проститутки, услуги которых шли просто по бросовым ценам и были доступны самым нищим обитателям городского «дна», расплачивавшихся с ними, как уже говорилось, водкой и закуской.
Несмотря на официальное разрешение зарегистрированной проституции, такая специфически мужская досуговая форма, как утехи с продажными женщинами, была одной из социально неодобряемых в целом и даже табуированных форм. Этот способ проведения свободного времени, безусловно, не одобрялся, прежде всего, Церковью и духовенством всех конфессий и общественной моралью. Однако внутри мужского гендерного сообщества — среди солдат, мастеровых, рабочих, студентов, даже офицеров и представителей так называемого «чистого общества» — посещение проституток было не только приемлемой, но одобряемой и даже предписываемой нормой поведения, своеобразным подтверждением маскулинности.
Нередко посещение публичного дома воспринималось и как форма инициации юноши. М.А. Членов, опросивший в 1904 году более тысячи студентов Московского университета, выяснил, что первый сексуальный опыт 67% опрошенных получили еще до поступления в университет, причем большинство «дебютировали» либо с проституткой — 41%, либо с домашней прислугой — 39% [11]. Кстати, похожее положение, причем практически во всех классах общества, сохранялось и десять лет спустя, уже при советской власти. Заведующий Казанским венерологическим диспансером С.Я. Голосовкер, проводивший обследования проституции в Казани в 1923–1925 годах, обнаружил, что первый сексуальный опыт с проституткой получили, по разным сведениям, от 23,38 до 23,9% рабочих, 15,04% крестьян, 18,81% представителей «мелкобуржуазной среды» (с прислугой, соответственно, 10,38%, 14,35% и 27,36%). По отдельным группам этих социальных категорий этот процент был еще выше. Так, с проституткой «дебютировали» 36,4% опрошенных рабочих-печатников [12].
Бывало, что решение о подобных «визитах» несовершеннолетних сыновей в публичный дом, к проститутке принимали отцы семейств или заменявшие их старшие мужчины семьи. Рассказывая о том, «как стояла семейная мораль в интеллигентных домах университетской Казани» в 1870-х годах, современник привел пример, когда «женская половина семьи не подозревала, что по ночам иногда и Володя, и Сережа, и Миша вместе со своим домашним учителем (медиком 3-го курса!) проводили буйные ночи за Булаком (в Мокрой слободе. — С.М.), прихватывая с собой, по медицинскому совету (!) учителя, и 15-летнего подростка (…)» [13]. Хотя в отношении несовершеннолетних юношей, воспитанников учебных заведений такие визиты были табуированы дважды: не только нормами общественной морали, но и официальными нормами. Так, «Правила для содержательниц домов терпимости» 1861 года запрещали впускать в публичные дома «мужчин несовершеннолетних, равно кадет и воспитанников учебных заведений» [14]. Им вторили «Правила для содержательниц тайных притонов для распутства»: «воспитанники учебных заведений в тайные притоны допускаемы быть не могут» [15].
Запреты делали визит несовершеннолетнего учащегося в такое заведение еще более желанным и «героическим» в глазах сверстников [16]. И бордели шли на риск, минимизируя возможные неприятности с законом (которые были бы неизбежны, если бы гимназист, реалист или кадет столкнулся в доме терпимости со знакомым семьи или с собственным преподавателем) такими мерами предосторожности, как хранение форменных шинелей таких «клиентов» в стороне от прочих, чтобы было не видно пуговиц, погон [17].
Посещение публичных домов и одиночных проституток было настолько распространенной формой досуга среди солдат гарнизона и фабрично-заводских рабочих, что в 1860–1880-х годах Проституционный комитет в Казани предлагал и некоторое время даже пытался регулярно проводить медицинское освидетельствование солдат и рабочих на предмет наличия венерических заболеваний [18]. «Обращаемость» к проституткам как привычная форма досуга рабочих не снизилась значительно и в первое десятилетие советской власти. По результатам обследований казанского венерологического диспансера в 1923–1925 годах, услугами проституток пользовались от 52,95–61,4% до 76% (печатники) опрошенных казанских рабочих [19]. Вряд ли этот процент был намного ниже до революции.
Венерические заболевания были настоящим бедствием и для армии. 29 октября 1882 года командующий войсками Казанского военного округа генерал-адъютант Г.В. Мещеринов сообщал начальнику Казанской губернии: «Между нижними чинами вверенного мне военного округа венерические болезни настолько распространены, что по роду этих болезней войска Казанского военного округа занимают первое место из всех войск военных округов (…)» [20]. Впрочем, возможно, командующий несколько преувеличил бедствие в собственном округе: по чуть более поздним данным, 1889–1895 годов, первые места в этом сомнительном «соревновании» занимали сибирские военные округа. Так, если заболеваемость венерическими болезнями в эти годы в войсках Казанского военного округа составляла 9,6%, то в Омском — 9,4%, а в Иркутском — 13,3% [21]. Но «передовые позиции» в этом отношении Казанского округа несомненны. В январе 1883 года начальник штаба Казанского военного округа писал Казанскому губернскому врачебному инспектору, что большинство юнкеров подведомственного ему Казанского пехотного училища, находящихся на лечении в госпитале, лечатся там от сифилиса, причем тринадцать из шестнадцати заразились в одном и том же публичном доме на Песках — в доме Познанского [22].
Не только солдаты, но и многие офицеры были завсегдатаями казанских публичных домов. Так, офицеры Либавского полка дважды «отличились» только за 1867 год, устраивая драки и «буйства» в подобных заведениях: сначала «отдыхая» в ночь с 6 на 7 февраля в публичном доме содержательницы Берг во 2-й части (причем нанесли там, по словам документа, приставу 2-й части Левитскому оскорбление при исполнении им служебных обязанностей), затем совершив в ноябре в публичном доме Волковой в 4-й части Казани «буйственные поступки» [23].
Не отставали от офицеров по громкости скандалов в публичных домах и казанские студенты. Для многих из них обыкновенным делом было заканчивать студенческие вечеринки в многочисленных борделях на Песках [24]. Характерно высказывание на сей счет казанского полицмейстера в конфиденциальном рапорте губернатору 24 ноября 1892 года о ходе традиционного студенческого вечера в пользу Общества вспомоществования недостаточным студентам Казанского университета, состоявшегося в Дворянском собрании 22 ноября. Полицмейстер докладывал, что после окончания танцев, в пять часов утра, человек 150 подвыпивших и трезвых студентов гуляли по центральной улице города — Воскресенской от alma mater до Кремля, громко распевая песни. Характерно, что полиция не вмешивалась, желая, как подчеркнул полицмейстер, «избежать столкновений, подобно тому, как было лет пять тому назад, когда городовой Зиновьев за попытку предложить прекратить пение был втащен в толпу и ею на руках унесен в крепость (в Казанский Кремль. — С.М.), причем на Зиновьеве оказалось платье разорванным». Казанский полицмейстер, видимо, считал шатание толп студентов и громкое пение в пять утра на центральной улице города меньшим злом, так как удовлетворенно констатировал, что «если в нынешнем году студенты прошли по Воскресенской улице, то ни одного из них не было на Песках, где обыкновенно в день студенческих вечеров совершались ими крупные бесчинства» [25].
«Традиция» имела глубокие корни. Профессор-математик, казанский городской голова Э.П. Янишевский, учившийся в Казанском университете в 1846–1850 годах, вспоминал, что «не считалось для студента позорным в товарищеской компании сильно кутнуть где-нибудь; разнести веселый дом на Песках или в Мокрой, где кто-нибудь из студентов был чем-нибудь обижен и пр.» [26]. О «крестовых походах» обиженных в «заведениях» студентов в 1850-е годах поведал в своих мемуарах и Н.М. Соколовский: «Назначался сборный пункт, час — и крестоносное воинство под покровом ночной темноты громило какую-нибудь Ласточку, Ремзиху» [27]. Строки студенческой песни «Под вечер осенью ненастной / Никольский в заведенье шел (…)» [28] вполне явственно обозначали привычный студенческий маршрут в часы досуга. А текст самой популярной песни казанского студенчества «Там, где тинный Булак…» не просто четко обозначал локализацию одного из злачных районов Казани — Мокрой слободы, средоточия борделей и притонов, но и весьма прозрачно характеризовал времяпрепровождение студиозусов:
Там, где тинный Булак да с Казанкой-рекой
Словно брат и сестра обнимаются,
От зари до зари все горят фонари
И студенты толпою шатаются.
Они горькую пьют, они песни поют
И еще кое-чем занимаются.
Студенческий маршрут в часы досуга не сильно изменился и спустя несколько десятилетий. Как свидетельствовал аноним — «Старый медик», «в 70-х гг. наша казанская университетская молодежь, в том числе и будущие врачи, собирались гуртом, партиями в публичные дома, опираясь на то, что закон взял проституцию под защиту и будто бы обезопасил ее медицинскими осмотрами известных женщин. По субботам собирались компании, уверенные, что “сегодня осматривал их Колонтаев [29] — значит, не опасно…”, — и далеко за полночь дикие забулачные песни “о Варламии святом” нарушали мирный сон жителей» [30]. Упования на «доктора Колонтаева» нередко оказывались напрасными: специалист по полицейскому праву А.И. Елистратов подчеркивал, что «современное культурное студенчество, по крайней мере, на четверть состоит из лиц, страдающих или болевших венерическими болезнями (…)» [31].
Терпимость университетского начальства к такой форме студенческого досугового времяпрепровождения, как посещение публичных домов, подчас была безгранична и вызывает изумление. Так, по некоторым сведениям, одно время в Казанском университете даже существовала практика поощрения хорошо успевающих студентов билетами на посещение борделя. Она вызывала озабоченность и возмущение профессоров-медиков — в частности, основателя казанской дерматовенерологической школы А.Г. Ге и председателя Казанского общества врачей Е.В. Адамюка, чьи усилия способствовали прекращению подобного «премирования» [32].
Примечания
Комментарии