Социальная память человечества: структуры и формы

От автора: Эта статья была опубликована в 1985 году в журнале «Вопросы философии» (Илизаров Б.С. Роль ретроспективной социальной информации в формировании общественного сознания (В свете представлений о социальной памяти) // Вопросы философии. 1985. № 8. С. 60–69). Несмотря на то что она несет на себе отпечаток времени и несмотря на схематичность изложения, мне кажется, что своими базовыми моментами она до сих пор может представлять определенный интерес. Статья публикуется в обновленной редакции.

1. Концепция социальной памяти

Обществоведы-гуманитарии уже длительное время испытывали потребность в понятии, которое бы во всей полноте отразило процессы трансляции из поколения в поколение накопленного общественного опыта. Целый ряд близких понятий параллельно бытует в языках философии, исторической науки, психологии, социологии, антропологии и др. — «коллективная память», «историческая память, «память человечества», «память мира» и т.д. [1]. Несмотря на то, что даже в одни и те же термины порой вкладывался различный смысл, объединяло их одно — осознание того факта, что в процессе деятельности коллектива или общества в целом складывается особый, внешний по отношению к памяти отдельного индивида механизм сохранения и передачи информации во времени и пространстве. Эта внешняя, общественная память обладает новыми свойствами и качествами, не сводимыми к простой сумме качеств входящих в него памятей индивидов и средств, используемых ими для запоминания и воспроизведения прошлого опыта. Но общая концепция социальной памяти в более или менее четкой форме стала выкристаллизовываться только в последние годы.

Одним из первых в нашей стране начал исследование в данной области Я.К. Ребане [2]. Автор склонен расширенно толковать понятие «социальная память», которое, по его мнению, входит в ряд общенаучных понятий. Социальная память в отличие от генетической памяти есть «своеобразное хранилище результатов практической и познавательной деятельности» [3]. Она охватывает значительно большую сферу, чем просто сфера передаваемых из поколения в поколение знаний, навыков, умений. Иначе говоря, Я.К. Ребане выделяет из всех чрезвычайно сложных информационных процессов, происходящих в обществе, те, которые содержат социально-классовый, ценностный аспект и с помощью которых осуществляется индивидуальное и общественное познание [4].

Я.К. Ребане указывает на три большие группы носителей социальной памяти: 1) орудия производства и овеществленные результаты труда, часто обобщаемые в понятиях «материальная культура» и «вторая природа»; 2) объективные социальные отношения, базирующиеся, в конечном счете, на производственных отношениях; 3) язык в широком смысле [5].

Если Я.К. Ребане рассматривает социальную память как универсальный базис общественного и индивидуального познания, то В.А. Ребрин видит в ней совокупность общественных институтов, осуществляющих «вне индивидуальных голов» систематизацию и хранение теоретически обобщенного коллективного опыта человечества. Как он указывает, материальную основу этой памяти составляют книги и другие средства хранения информации [6].

Качественно новый момент — принцип историзма — был внесен в концепцию социальной памяти Ю.А. Левадой. Ставя вопрос об изучении трансформации исторического сознания общества как одной из форм общественного сознания, он подчеркивал, что любое общество обладает особым механизмом, с помощью которого фиксируются его прошлые состояния и воспроизводятся сложившиеся типы общественных отношений или определенных сторон этих отношений. Социальная память обладает динамикой, связанной с переоценкой ее предмета, перестройкой ее структуры и ее функций. Рассматривая формы исторического сознания общества, автор говорит, что оно развивалось от непосредственно-практической памяти примитивного общества (через этапы мифологического и утопического) к подлинно научному историческому сознанию [7].

Понятие о непосредственном характере памяти первобытного общества было заимствовано из арсенала психологической науки, в которой изучение памяти как продукта исторического развития психики человека имеет длительную традицию. Плеядой выдающихся советских исследователей — Л.С. Выготским, А.Р. Лурия, А.Н. Леонтьевым и их последователями — было обосновано положение о том, что переход от биологических форм памяти к высшим, специфически человеческим ее формам «является результатом длительного и сложного процесса культурного, исторического развития» [8]. Общественно-исторические сдвиги не только вносят в психический мир человека новое содержание, но и переводят сознание человека, а значит, и процессы памяти, на качественно новые уровни [9]. Л.С. Выготский связывал с этими сдвигами две стадии развития памяти, которые были пройдены человечеством в филогенезе, а потому находящие отражение и в онтогенезе. На первой стадии память имеет непосредственную, относительно примитивную форму (эйдическую — по Л.С. Выготскому, натуральную — по А.Н. Леонтьеву). На второй, более поздней стадии она приобретает произвольные свойства, так как опосредуется изобретенными человечеством искусственными знаками [10].

Резюмируя, отметим, что концепция социальной памяти уже имеет свою историю и основополагающие идеи. К ним относятся: представления о внешней по отношению к индивидуальному сознанию коллективной памяти общества; эта память отлична от системы передачи биологической информации; она служит базисом формирования индивидуального и общественного сознания; развитие социальной памяти оказывает непосредственное влияние на развитие исторического сознания общества.

Вместе с тем концепция социальной памяти еще не обладает необходимой логической законченностью. Кроме того, она требует конкретизации на междисциплинарном уровне, что на наш взгляд, позволило бы ответить на вопросы: каковы основные этапы формирования социальной памяти, какова роль различных носителей социальной информации в ее формировании и функционировании, каковы структура, объем и организация современной социальной памяти, наконец, какова ее роль в формировании общественного сознания?

Одна из основных функций социальной памяти — обеспечение «присвоения», т.е. наследования исторически конкретным, социальным человеком, а через него очередным поколением людей определенной совокупности культурно-информационных средств (в широком смысле слова), созданных предшествующими поколениями. Эту совокупность обозначим термином «социальное наследство». Термин «социальное наследство» шире общеизвестного понятия «культурное наследие», под которым чаще понимается совокупность культурных ценностей, создаваемых в обществе или приобретаемых им в процессе исторического развития. В понятие «социальное наследство» включаются не только высокие достижения культуры, представляющие собой социальные ценности человечества, но и весь обыденный опыт, воплощенный в сознании (памяти) людей и в отчужденных от сознания продуктах их деятельности. Если рассматривать это понятие с точки зрения теории информации, то социальное наследство можно определить и как совокупность всей социальной информации, которой обладали уходящие из жизни поколения.

Необходимо подчеркнуть, что любые процессы социального наследования гораздо менее запрограммированы, чем процессы передачи генетической информации. Здесь отсутствует фатальная неизменность программ воспроизводства сложившихся общественных отношений [11]. В определенных социально-экономических условиях общество решительно ломает эти «программы», что приводит к революционным сдвигам, к перестройке господствующих систем ценностей или к коренным изменениям в научной и обыденной картине мира. Процесс же овладения социальным наследством еще менее жестко запрограммирован. Каждое новое поколений постоянно находится перед выбором: что из «наследия отцов», утратившее свою непосредственную практическую ценность, необходимо сохранить или же «забыть», а что из сохраненного следует использовать, но уже в новом качестве. Иначе говоря, каждое новое поколение вынуждено в силу конкретно-исторических обстоятельств решать проблему наследства каждый раз заново. И дело не только в активном принятии или отрицании тех или иных частей духовного наследия. Противоречие возникает также в связи с необходимостью «присвоения» возможно большей части социального наследства, чтобы обеспечить более прочную историческую преемственность, и вместе с тем невозможностью тотального сохранения и полного овладения этим наследством. Ведь практически невозможно, да и не нужно сохранять все устаревшие орудия труда (машины и механизмы, здания и т.д.), предметы быта, все произведения письменности (книги, газеты, журналы, рукописи), чертежи, звукозаписи, кино- и фотоизображения и т.п., учитывая их тиражность и дублетность. Невозможно в чисто практическом плане зафиксировать и сохранить все воспоминания и накопленный в них жизненный опыт старших, уходящих с исторической арены поколений. Да и опыт этот далеко не равноценен.

Так возникает проблема селекции социально значимой информации о прошлом, проблема ее «запоминания» и «забывания», проблема использования отобранной информации для нужд настоящего и планирования будущего. Изучение исторических форм овладения социальным наследством раскрывает основные этапы в эволюции общественной памяти как механизма, обеспечивающего социальную преемственность. Благодаря ей каждое новое поколение людей не только наследует от предыдущего наличные социальные отношения, достижения материального производства, формы духовной жизни, но и получает обширное информационное наследство, которым необходимо распорядиться (понятие в данной интерпретации вошло в научный лексикон. См.: Илизаров Б.С. Память социальная // Энциклопедический социологический словарь. Общая ред. акад. РАН Г.В. Осипова. М.,1995. С. 520–522).

 

2. Основные этапы формирования социальной памяти человечества

Информационное наследство — это совокупность всей информации, которая циркулировала в обществе и использовалась для нужд управления и социального регулирования; но со временем утратила свое практическое, оперативное значение. Первоначально эта информация представляла собой «аспект и результат отражения обществом… самой социальной формы движения материи», т.е. это была (согласно определению В.Г. Афанасьева и А.Д. Урсула) социальная информация о настоящем и будущем [12].

Но, выполнив свои непосредственные функции, социальная информация не исчезает немедленно и бесследно. Больше того, ее начинают собирать и использовать для познания прошлого, а в ряде случае и будущего. В связи с этим специалисты в области документоведения и архивоведения выделяют три вида социальной информации (точнее, формы ее существования. — Б.И.): оперативную (текущую), перспективную (относящуюся к будущему), ретроспективную (относящуюся к прошлому) [13]. Ретроспективная информация не обладает формой, соответствующей современным задачам социального управления. По мере старения она становится все более архаичной и может быть вновь актуализирована лишь после определенных научно-методических процедур [14].

Оперативная и ретроспективная формы существования социальной информации обеспечивают соответственно два блока общественной памяти: кратковременную (оперативную) и долговременную память. Рассматривая вопрос о носителях социальной памяти, следует особо подчеркнуть, что первым и основным ее средоточием является человек — общественное существо, осуществляющее практическую и познавательную деятельность. Память отдельно человека проходит через определенные этапы становления: от непроизвольной, непреднамеренной формы к осознанной, преднамеренной форме. Те же этапы развития, но на качественно отличном, филогенетическом уровне прошла и социальная память человечества [15].

К основным процессам памяти относят: запоминание, сохранение, забывание и восстановление информации [16]. Для непроизвольной формы памяти характерно отсутствие специальной цели запомнить, сохранить и воспроизвести информацию. Представляется, что тип социальной памяти, где доминирует непреднамеренное запоминание и воспроизведение, свойствен архаическим, дописьменным обществам. «Общий фонд памяти» архаического общества — это коллективная память рода, племени, общины. Он складывался непроизвольно и стихийно и сыграл особую роль в формировании первобытного общества. При этом типе трансляции общественной информации передавался из поколения в поколение только такой опыт, который человек получал в процессе прямого общения с другими членами рода. Память молодого поколения опосредуется живой памятью старших или орудиями труда, функция которых была сугубо утилитарна. Последние не предназначались для использования в качестве орудий запоминания. Общество не ставило перед собой цель осознано транслировать информацию во времени. Мифология первобытного общества — это не историческое знание, а средство приобщения к настоящему [17]. Новое знание накапливалось крайне медленно, и поэтому процесс обращения к прежнему опыту больше напоминал простое воспроизведение имеющегося знания, т.е. его репродукцию [18]. Переосмысливая известное высказывание Л.С. Выготского, можно констатировать, что человечество в ту эпоху хотя и пользовалось своей памятью, но не господствовало над ней.

После возникновения письменности, позволившей осознанно использовать искусственные знаки как орудия запоминания, управления поведением человека [19] и воспроизведения информации, репродуктивная память, хотя и сохраняется, но перестает играть ведущую роль. Социальная память, с нашей точки зрения, переходит во вторую, опосредованную знаковыми системами реконструктивную форму.

Все знаковые системы, как письменные, так и иные, можно определить через понятие «документ» — результат целенаправленного запечатления (документирования) информации для передачи ее во времени и пространстве [20]. Вполне очевидно, что все документы наряду с коммуникативной и регулятивной функциями выполняют и функцию внешней памяти человека, т.е. мнемоническую [21]. Однако уже с глубокой древности выделяется особая группа документов, где мнемоническая функция начинает доминировать: хроники и летописи, исторические сочинения, мемуары, дневники и т.д. Все они целенаправленно создавались не столько как орудия передачи информации и оперативного управления, сколько как средства восстановления и реконструкции в общественном или коллективном сознании образов прошлого.

Реконструктивная форма социальной памяти характерна целенаправленным использованием знаковых систем, документов как основных средств для сохранения и восстановления прошлого опыта в идеологических, познавательных и дидактических целях. Реконструктивную форму памяти следует считать произвольной, т.е. такой, которая активно направлена на запоминание и восстановление важных с точки зрения данного общества (в первую очередь господствующих классов или групп), фактов и явлений. Однако подлинного овладения своей собственной памятью общество достигло только в то время, когда перешло от стихийного накопления ретроспективной информации к сознательной ее концентрации в специально созданных для этого институтах-депозитариях. От архивов-библиотек древности, ведомственных архивов, кабинетов с «раритетами» и частных хранилищ за много столетий был пройден путь к разветвленной сети общенациональных библиотек, архивов, музеев, частных и корпоративных хранилищ.

Одновременно шло размежевание функций этих учреждений, причем не только по формальным признакам (произведения печати, письменности, предметы материальной культуры и искусства), но и по содержательным [22]. В библиотеках нашего времени все в большей степени концентрируется ретроспективная информация, мало связанная с определенным местом и временем. Она имеет логико-семантический характер и содержит набор основных понятий, бытовавших и бытующих в обществе, которые служат для обучения, воспитания, образования, т.е. для получения принципиально нового знания. Информация же, которая концентрируется в архивах, напротив, жестко привязана к определенному месту и времени (к истории и географии страны и населяющих ее людей) и содержит «биографические» данные общества.

Благодаря целенаправленному отбору и организации ретроспективной информации в учреждениях-депозитариях социальная память, а с ней и историческое сознание общества приобретали все большую хронологическую глубину и системную целостность. Это достигалось за счет открытия и одновременного включения в собрания (в России наиболее интенсивно с XVIII века) как древних, так и современных документов, едва утративших оперативное значение. Последнее обстоятельство было ничуть не менее важным, чем открытие древних источников. Теперь уже долговременную память обслуживали не только ярко выраженные мнемонические документы, т.е. исторические сочинения, мемуары и т.д., а практически все виды документов. Достигалось это за счет усиления мнемонических свойств источников информации через их систематизацию, классификацию, описание, т.е. препарирование, восстановление и сохранение некогда бытовавших целостных информационных структур — архивных фондов или иных традиционных комплексов. В свою очередь, это знаменовало собой зарождение социальной мнемотехники — деятельности, направленной на усиление мнемонических функций знаковых систем и их использование. Таким образом, при развитой реконструктивной социальной памяти прошлое как бы непрерывно нарастает вслед за настоящим в материализованной форме и в форме нового знания о нем. Знание о нем все более начинает поддаваться научной проверке и многократному воспроизведению исторической наукой в самых различных аспектах. Тем не менее, в современном историческом сознании большинства обществ причудливо переплетаются научные, псевдонаучные, мифологические и утопические наслоения.

Кант, Гегель, Маркс, каждый со своей стороны развивали учение о революционном преобразовании мира. С началом революционной эпохи в Европе социальная память человечества обогащается принципиально новыми, конструктивными формами и переходит на более высокий уровень развития. Ретроспективная информация используется не только для научной реконструкции прошлого, но и для изучения путей преобразования существующего общества, т.е. для конструирования будущего. Другое дело, что многие подобные конструкции изначально были не реализуемы на практике, но весь ХIХ и ХХ века прошли под знаком насильственного внедрения в общественную жизнь социальных химер, творцы которых делали выводы о будущем, опираясь на свое понимание прошлого.

Все три, известные к настоящему времени, исторические формы социальной памяти — репродуктивная, реконструктивная и конструктивная — представлены в разных пропорциях во всех современных обществах, выполняя свойственные только им функции. Революция конца ХХ — начала ХХI веков в области информационных технологий и войны великих держав за контроль над ними чреваты непредсказуемыми мировыми потрясениями, решительно изменяющими ход мировой истории. Новое поле битвы — социальная память человечества. Если всю предыдущую историю главным аргументом была сила оружия, то в новую эпоху на первый план выходит борьба за общественное сознание, т.е. за трактовку и коллективное понимание образов прошлого.

Таким образом, современная память общества сложилась в результате длительного исторического развития. Ее функционирование обеспечивается за счет особой формы существования социальной информации — ретроспективной. К основным носителям ретроспективной информации следует отнести: сознание живущих людей, т.е. память о социальных действиях самих участников событий; отчужденные от сознания овеществленные источники знаковой информации и средства ее передачи, специально созданные для этой цели, т.е. документы; вещественные объекты, которые вообще не были предназначены для передачи информации, но извлекать ее из которых мы умеем или в принципе сможем научиться в будущем (орудия труда в широком смысле слова). Основная масса овеществленных носителей ретроспективной информации сосредоточивается в специализированных учреждениях — депозитариях, т.е. в государственных архивах, библиотеках, музеях, в информационных сетях, которые и организуют ее использование.

 

3. Влияние факторов общественного развития на объем и структуру социальной памяти

Не требует особых объяснений предположение, что факторы общественного развития, сама историческая действительность, составной частью которой является социальная память, оказывали и оказывают прямое и косвенное влияние на ее объем и структуру. Однако проследить их во всем конкретном разнообразии не представляется возможным, поэтому рассмотрим вопрос в самой общей, схематичной форме.

На рост объема социальной памяти прямое влияние оказывают факторы ускоренного развития исторического процесса — «уплотнение» и «ускорение человеческой истории», ее «наполненность» [23]. Отсюда можно сделать вывод, что «наполненность», т.е. объем исторических событий, прямо зависит от количества столкновений отдельных личностей, т.е. от социальной деятельности конкретных людей.

В разные эпохи, на разных территориях количество «действующих лиц» было неодинаковым, и они имели совершенно различные возможности реализации своих социальных действий. К. Маркс справедливо подметил: «Вместе с основательностью исторического действия будет… расти и объем массы, делом которой оно является» [24]. Ясно, что количество исторических событий прямо зависит как от количества массы действующих лиц на той или иной территории, в ту или иную эпоху, так и от степени вовлечения их в «исторические действия» в качестве активных субъектов истории. Кроме того, рост количества исторических событий зависит и от продолжительности жизни отдельного человека, поколения или всех вместе взятых поколений на определенной территории, т.е. от времени. Афористичному Марксу принадлежит выражение: «Время есть пространство человеческого развития» [25]. Наконец, как объем, так и «уплотнение» человеческой истории зависят от характера типичных социальных связей между людьми, социальными группами и классами, т.е. от типа общественно-экономической формации, культуры, государственности.

В литературе уже указывалось на связь процессов документообразования с ростом населения [26]. Подчеркнем, что этот фактор влияет на изменение объемов всех видов ретроспективной социальной информации. Например, только на территории России с середины XVI века до начала XVIII века, т.е. за 150 лет, население удвоилось, а затем за тот же срок увеличилось еще в 2,5 раза [27]. В наше время [28] население страны в 37 раз превышает население Московской Руси XVI века. Сейчас на территории СССР проживает более 270 млн человек, что почти равно числу людей, живших на всем земном шаре в 1000 году. Рост народонаселения напрямую связан с ростом исторических событий, что, в свою очередь, увеличивает (и, по-видимому, в тех же пропорциях) объем социальной памяти, так как все большее количество людей фиксируют в своем сознании факты, события и явления действительности, оставляют следы своей деятельности.

Важно подчеркнуть, что рост объема социальной памяти идет не только за счет увеличения численности населения, но и потому, что отдельный человек живет все большее время. В каменном веке средняя продолжительность жизни составляла около 20–25 лет, в середине XIX века она едва превышала 40 лет, а сейчас в экономически развитых странах она более 70 лет, т.е. в наше время отдельный индивид живет в среднем в 3-3,5 раза дольше, чем это было в прошлом [29]. Ясно, что увеличение продолжительности жизни ведет к увеличению «наполненности» памяти человека.

Для анализа содержания и определения хронологической глубины «живой» социальной памяти и ее связи с памятью «опредмеченной» более показателен анализ возрастной пирамиды населения. Он важен в трех аспектах. Во-первых, можно выяснить, какие собственно события помнит данное общество, поскольку они непосредственно наблюдались представителями разных поколений на различных частях территории страны. Во-вторых, можно определить закономерности в изменении численности очевидцев тех или иных исторических событий. В-третьих, можно получить общее представление о том, какие поколения могли документировать исторические события, свидетелями которых они были. Условимся считать, что «поколение» — это все ровесники, родившиеся в одном определенном отрезке времени и находившиеся в том возрасте, когда человек способен осознанно запомнить и воспроизвести события, т.е. примерно с пятилетнего возраста [30]. Рассмотрим данные, отражающие ситуацию в обществе середины 70-х годов ХХ века в СССР.

В 70-х годах ХХ века еще помнили события первой русской революции и 1905 года (т.е. непосредственно в них участвовали, их наблюдали или просто жили в эту эпоху) 4,5% населения страны, 17% жили в эпоху Первой мировой и Гражданской войн, более 40% помнили события 30-х годов, около 60% в той или иной форме участвовали в Великой Отечественной войне, наконец, 91,5% — это современники [31]. Можно заметить, что каждые 40 лет число очевидцев событий уменьшается примерно в два раза. С 1939-го по 1970 год пропорциональное соотношение различных возрастных групп изменялось в целом не очень значительно, за исключением группы населения старше 55 лет. По сравнению с 1939 годом она увеличилась в два раза. К 2000 году, по расчетам специалистов, лица старше 60 лет составят более 20% всего населения страны. Увеличение доли старших поколений также указывает на рост объема «живой» социальной памяти.

Социальная память увеличивается не только в объеме, но и «уплотняется». Все меньший отрезок исторического времени приходится на индивидуальное восприятие, т.е. все меньше становится единственных очевидцев. Если сложить все годы, которые прожили вместе здравствовавшие в 70-е годы поколения нашей страны, то это составит около 8 млрд лет (для сравнения — Вселенная существует 14,5 млрд лет [32]). Судя по всему, мы все чаще действуем и воспринимаем одни и те же события одновременно с другими современниками и фиксируем их как в своей памяти, так и в документах. Но Мир общечеловеческой памяти уже во много раз превышает по длительности все время существования известной нам Вселенной. Общечеловеческая память, как память совокупного бытия человечества в течение всего лишь 3 млн лет разрослась неизмеримо быстрее самой Вселенной в которой мы обретаемся. Истинный смыл этого парадокса, пока ускользает, но он как-то связан с корреляцией разума и природы.

Объем и структура «живой» социальной памяти зависят также от пространственных координат, т.е. от плотности населения, приходящегося на ту или иную географическую точку. Совершенно очевидно, что содержание памяти людей, живших в одну и ту же эпоху, но в различных географических точках или населенных пунктах, будет различно. Современная история нашей страны творится как в центральных районах, так и на периферии. Вначале же XVIII века в центрально-промышленном районе России на один квадратный километр территории приходилось 9,5 чел., а в Сибири — 0,02 [33]. Поэтому исторические события и события, зафиксированные в сознании людей и связанные с их деятельностью, имели и имеют неодинаковое географическое распределение.

Анализируя приведенные данные, можно сделать вывод, что общество все более активно овладевает свойственным ему пространством-временем, охватывая все больший объем, что непосредственно сказывается на событийной наполненности «живой» социальной памяти человечества в целом и отдельной страны.

Какая-то часть социального опыта передается старшими поколениями младшим в процессе непосредственного общения, воспитания в виде семейных и родовых преданий, рассказов очевидцев, моральных и этических норм и установок, практических навыков, различных механизмов пропаганды. Но в дописьменную эру, большая часть опыта, если он не был тем или иным способом документирован в процессе жизнедеятельности людей, уходила вместе с ними в небытие или забывалась. Уже через 80–100 лет все исторические события во всех древних или архаических обществах воспринимались потомками как предания с мифологической окраской. Достоверная, хронологическая глубина живой социальной памяти ограниченна, и это одна из причин того, что память архаического общества носит репродуктивный характер. В этом смысле документирование действительности во всех его видах дало в руки человека почти не ограниченные возможности сохранения проверяемой информации о прошлом. Однако во все времена и во всех обществах документирование, а также оценка и сохранение документации были привилегией господствующего слоя и представлявшего его интересы государственного аппарата. Верхи в различные периоды исторического развития использовали письменность и образование, информационные ресурсы, как орудия своего господства.

Важнейшим фактором, влияющим на процессы фиксирования социальной информации, является грамотность. Например, в России начала XVIII века грамотным была лишь часть господствующего класса. На 15–18 млн человек приходилось примерно 300 тыс. человек привилегированных сословий [34]. Именно они, составляющие одну шестидесятую от всего населения страны, оказывали прямое или косвенное влияние на формирование документированной части социальной памяти и определяли ее структуру. Из этих 300 тыс. человек всего лишь 5,5 тыс. было занято в аппарате государственного управления [35]. Но уже в 1804 году Российская империя имела 13 тыс. чиновников, а в 1847 году их насчитывалось 61 тыс. Всего лишь за полтора века чиновничество выросло в 11 раз. Рост бюрократии непосредственно сказался на росте бумажного потока [36].

Разумеется, не только бюрократия и верхи господствующего класса порождали «бумажную лавину». Рост промышленности, науки и техники, рост вооружений требовал все более точного и разностороннего документирования деятельности людей и управления. Определенный вклад вносили в документированную часть социальной памяти и народные массы. (Вспомним, например, письменную культуру старообрядчества.) Через профессиональных писцов и грамотеев документирование действительности осуществляли и неграмотные слои народа. Но даже в конце XIX века в России лишь 28,6% населения в возрасте от 9 до 49 лет были грамотными [37]. Поэтому основная масса документов создавалась в результате деятельности грамотной части господствующего класса или под его контролем. Под его же контролем находился доступ к хранилищам архивной информации, который был настолько ограничен, что даже крупнейшие дворянские и буржуазные историки с трудом его получали. Память народная находила выход в устном и других видах творчества, воплощалась в передаваемых по наследству предметах материальной культуры, в традициях и религии.

В ХХ веке, в после революционной России вовлечение широких масс в общественную жизнь, ликвидация неграмотности взрослого населения и развитие техники фиксации и распространения информации (звуковой, изобразительной, на искусственных языках, цифровой, Интернет) привели к тому, что все люди, так или иначе, участвует в формировании социальной памяти. Но нельзя не заметить и теневых сторон в этом процессе. В первую очередь это относится к фактам бюрократизма и информационным войнам, одним из проявлений которого является порождение массы часто совершенно бесполезных «бумаг», что, в свою очередь, засоряет социальную память человечества и ведет к деградации ее национальных структур. В наше время информационные войны, в отличие от войны «горячей», ведутся без всяких мирных передышек, и они ведутся не против противника, а за удержание своего собственного населения в состоянии перманентной мобилизации. Любая мобилизация начинается с архаизации общественного сознания, наполнения его мифологизированными образами прошлого, которое предлагается обществу в качестве потребного будущего.

Еще более нагляден количественный рост предметов материальной культуры, включаемых в социальную память современного общества. С зарождением научной археологии, этнографии, науковедения и других отраслей исторического знания, общество все более основательно овладевает этим источником ретроспективной информации, целенаправленно включая в социальную память как очень древние, так и более современные предметы материальной культуры. Достаточно вспомнить, что еще в XVIII веке о дописьменной истории человечества практически ничего не было известно, а главным информатором о великих древневосточных цивилизациях была Библия. Сейчас памятники материальной культуры стали «читаться» даже более успешно, чем некоторые древние тексты [38]. Не останавливаясь подробно на этом вопросе, отметим, что и здесь вполне отчетливо прослеживается закономерность: чем более древнюю эпоху мы открываем, тем меньшее количество предметов материальной культуры удается обнаружить [39]. И дело не только в разрушительной силе времени и превратностях истории. Объем производства этих предметов в ранние периоды был несравненно ниже, чем в последующие эпохи. В новое же время инженерная деятельность человечества ведет к такому загромождению экологического пространства [40], что вынуждает последующие поколения чуть ли не сметать с лица земли почти все, что остается от прошлого. В наше время проблема состоит в том, чтобы как можно оперативнее решать вопрос о включении того или иного объекта в социальную память и притом решать его на основе тщательного выборочного подхода.

Факторам, влияющим на увеличение объема, плотности и хронологической глубины социальной памяти, противостоят факторы, ведущие к ее разрушению. Следует различать стихийные, нежелательные процессы дезорганизации социальной памяти — общественную амнезию — и осознанные действия, направленные на «забывание» малозначимой ретроспективной информации, улучшающие ее структуру — «летотехнику» (термин А.Н. Леонтьева).

К факторам, ведущим к дезорганизации социальной памяти, следует отнести, кроме естественного старения носителей информации, их уничтожение и распыление в результате стихийных бедствий, войн, падения уровня культуры, революций, идеологической борьбы. Несмотря на то, что эти факторы неравнозначны, их разрушительное действие приводит к выпадению из памяти общества целых пластов ретроспективной информации. В истории человечества известны случаи общественной амнезии, т.е. полного или частичного забвения культурно-исторического опыта, утраты навыков его воспроизведения. В результате войн, геноцида или других катастроф, прерывавших социальную преемственность, целые народы исчезали с исторической арены [41]. Не последнюю роль при этом играло уничтожение культурных ценностей, хранилищ документов. Общество, потерявшее социальную память, перестает ощущать себя субъектом истории, так же, как человек потерявший память, теряет свою личность, свое «я» [42].

 

4. Принципы актуализации ретроспективной информации

Помимо сохранения и упорядочения информации о прошлом, механизмы социальной памяти осуществляют также ее воспроизведение, т.е. актуализацию. В целях актуализации ретроспективная информация тем или иным способом извлекается из долговременной памяти, преобразуется и воспроизводится в текущем общественном сознании. Каждый такой акт от непосредственного воспроизведения документа в публикации, предмета в экспозиции музея, архитектурного памятника на улице современного города, трансляции «живых» мемуаров современными средствами массовой коммуникации до сложнейшей аналитической переработки ретроспективной информации в научном исследовании, можно рассматривать как обращение к «воспоминаниям» о важных для данного состояния общества исторических событиях. Механизмы социальной памяти обеспечивают участие ретроспективной информации в формировании «картины мира» (в «мировидении») современного человека [43]. Они придают ей историческую перспективу и целостность. Так документы (информация) и предметы материальной культуры, полученные в качестве социального наследства, начинают выполнять новую функцию — роль исторического памятника. Все объекты, включаемые в социальную память, приобретают в результате упорядочения и описания потенциальную возможность быть актуализированными. Но фактическое их воспроизведение в новых исторических условиях детерминировано господствующей идеологией (особенно в тоталитарных обществах) и нуждами текущей общественно-политической практики. В то же время можно обнаружить общие принципы актуализации ретроспективной информации, которые соответствуют как законам ассоциативных связей, так и принципам целостности воспроизводимых в общественном сознании образов прошлого. Рассмотрим их на примере актуализации документной информации.

Наиболее нагляден принцип смежности текущего и исторического времени или пространства. Историкам науки, библиографам и архивистам хорошо известно буквально взрывообразное увеличение количества публикаций, научных исследований, передач массовых средств информации с использованием документов, приуроченных к тем или иным памятным датам, юбилеям. Известно также резкое повышение интереса к истории тех или иных областей государства, которые в силу различных причин (например, экономического освоения) попадают в центр общественного внимания. Эти напоминания о смежных во времени и пространстве исторических событиях указывают чаще всего на преемственность ценностей прошлого и настоящего.

Актуализация в общественном сознании ретроспективной информации происходит также по принципу ассоциации сходства текущей деятельности с его прошлыми состояниями. Неслучайно крупные социальные потрясения (революции, войны) вызывают обостренный интерес к ассоциативно сходным событиям, происходившим в прошлом. После Октябрьской революции 1917 года публиковались массовыми тиражами документы и исследования, написанные на основании архивных источников, посвященные народным движениям под руководством Разина и Пугачева, восстанию декабристов, революционным движениям в России и за рубежом. В годы Великой Отечественной войны в самых трудных условиях осуществлялись исследования и публикации, посвященные деятельности отечественных полководцев, публиковались материалы войны 1812 года и др. Как всегда, настоящее искало моральное оправдание в прошлом.

Наконец, включение документной информации на ассоциативной основе происходит и по принципу контраста. Как правило, этот принцип позволяет подчеркнуть в общественном сознании отличие господствующих ценностей одного общества от ценностей иных обществ и формаций. Такую нагрузку несут некоторые группы религиозных, культовых памятников [44].

Известно, например, что космологические воззрения древних разительно отличаются от современных представлений о строении Вселенной. Тем не менее, изучение и публикация древних трактатов позволяют нам воспроизвести представление о мироустройстве людей Средневековья. Тем самым космологические, законодательные и религиозные памятники начинают жить современной жизнью, в корне отличающейся от той, в которой они были порождены. Тот контраст, который мы ощущаем благодаря документальному памятнику, делает наше историческое самосознание объемным, где достижения и заблуждения древних позволяют соизмерять их с достижениями и заблуждениями современников.

Принципы смежности, сходства и контраста характеризуют включение в общественное сознание ретроспекций на относительно кратковременной основе. Они лишь организуют в общественном сознании «опорные точки», благодаря которым отдельные фрагменты минувшего ассоциируются с настоящим. Гораздо большее значение имеет длительное удержание в общественном сознании целостных моделей прошлого. Происходит постоянное воспроизведение этих моделей от глобальных концепций всемирно-исторического развития до отдельных фрагментов сравнительно недавнего прошлого. Это позволяет обществу осознать свое место в истории человечества, обосновать значимость собственной культуры и соотнести ее с подлинными ценностями других культур. Так общественное сознание приобретает свойства исторического самосознания его народа. Главную роль здесь играет историческая наука. Именно в историческом исследовании с помощью документов и других источников производится наиболее полная символическая реконструкция — воссоздание прошлого в настоящем, превращение «отсутствующего в присутствующее».

В вышеопубликованной статье, социальная память рассматривается, как некий набор институтов и хранилищ, используемых для преобразования отложившейся, т.е. уже отработанной информации в форму пригодную для нужд современного общества — в форму памятников истории разного вида и назначения. Национальные институты социальной памяти постепенно срастаются в глобальную общечеловеческую систему, главным образом благодаря современным технологиям и в первую очередь Интернет. Социальная память человечества свершившийся в начале ХХI века факт. И хотя всеобщее (не единое!) общественное сознание землян разных рас, наций, этносов факт менее заметный, но единство общечеловеческой памяти предопределяет и его формирование.

Не отказываясь от институциональной модели социальной памяти, я в последние годы пытаюсь дополнить ее феноменологией исторического Образа, творчески формируемого и обогащаемого коллективными усилиями людей разных эпох и разных культур [45].

 

ДОПОЛНЕНИЕ 2014 ГОДА

Для современного читателя считаю нужным сказать, что и тогда в 1985 году, и сейчас переиздавая переработанную статью, я убежден в том, что к месту и неформально использовал марксистские произведения и терминологию. Дело в том, что именно историософия марксизма сформулировала наиболее мощные конструктивистские идеи. Марксизм, опираясь на анализ настоящего, (современного ему капиталистического общества) усматривал в прошлом закономерности (последовательную смену общественно-экономических формаций), а главное — пророчил будущее общечеловеческое устройство. Он предложил основной набор базовых элементов нового общества (отмена частной собственности, уничтожение классов, отмирание функций государства и т.д.). Конечно, история СССР показала не состоятельность этих конструкций при попытке внедрения их в историческую практику или несостоятельность тех деятелей, которые их интерпретировали и внедряли в жизнь. Но факт остается фактом: в марксистской доктрине знания о прошлом служили основой для создания «рабочей» модели будущего. В те, уже далекие годы, я, конечно, не мог написать о том, что марксизм не единственная конструктивистская историософская теория, внедренная в политическую практику Нового времени. Государство и общество США есть еще более яркий и к тому же более удачный пример рационально разработанного и вполне жизнеспособного социального проекта. США не сложились в результате длительной исторической эволюции, а были выстроены в кратчайший исторический срок практически на пустом месте с учетом достоинств и пороков традиционных европейских обществ ХVIII–ХIХ веков, с заходом в древнегреческую и древнеримскую политическую практику. То же самое можно сказать и о попытках конструирования нацистских и фашистских государств и обществ ХХ века, хотя к счастью, век их был не долог, но те глубинные преобразования, которые они успели произвести, и те тенденции, которые явственно обозначились в процессе этих социальных преобразований, говорят о конструктивных возможностях не только положительной, но и злой воли человека. Недаром конструктивистская специфика этих государств формировалась под знаком «консервативной революции» и ориентировалась на воссоздание ценностей и имперской атрибутики Древнего Рима, мифологии древней Германии и империи Карла Великого. После Второй мировой войны конструктивистские тенденции не только не замирают, а напротив еще больше усиливаются. На развалинах, потерпевших поражение государств, проективно и принудительно создаются новые общественные организмы: ФРГ, Италия, Япония. СССР так же пыталось по своему образу и подобию насильственно преобразовать большие (Китай) и малые государства в Европе и других уголках третьего мира. В наше время, после развала СССР развернулась борьба за образы новых (демократических) государств Восточной Европы, Центральной Азии и Дальнего Востока. Но если, например, США в момент обретения независимости и выработки основных социальных и политических институтов не имели за собой длительной традиции в виде многовековой общественной памяти и истории, то большинство европейский и азиатских стран такую традицию имели. Чаще всего, эта традиция (социальная память) воспроизводила традиции внешней агрессии и извечной готовности к мобилизации и обороне. Похоже, что эпоха традиционных, «самотеком» складывающихся обществ заканчивается. Предугадать что здесь напроектируют люди, какие социальные конструкции будут предложены и нагромождены невозможно, поскольку любое творчество, в том числе и социальное, не предсказуемо, частным примером которого является новейшая история России. За двадцать лет она прошла путь от деконструкции тоталитарного общества, до хаотичного строительства псевдодемократического общества, а затем и до его деконструкции. Теперь она свинчивается конструкциями в духе неототалитаризма. Суть современной истории России — отсутствие подлинных государственных талантов, социальных инженеров подобным «отцам-основателям» США, Дизраэли в Англии или Дэн Сяопину в Китае и др. Только люди подобного типа (хотя и самых разных политических убеждений) являются подлинными творцами истории. Им противостоят разрушители, «государственные убийцы»: Наполеон, Гитлер, Сталин, Мао Цзэдун… После них остаются миллионы трупов, пепелища, сотни миллионов нерожденных детей, обескровленные нации, нежизнеспособные государства [46].

 

Примечания

1. См. В.А. Колеватов. Социальная память и познание. М., 1984. С. 34-43.

2. Я.К. Ребане. О некоторых принципах подхода к анализу общественной информации «Ученые записки Тартуского гос. университета», 1966, вып. 187. Труды по философии и др.

3. Я.К. Ребане. Информация и социальная память: к проблеме социальной детерминации познания. Вопросы философии, 1982, № 8. С. 46.

4. Я.К. Ребане. Принцип социальной памяти. «Философские науки», 1977, № 5. С. 97-100.

5. Я.К. Ребане. Информация и социальная память. С. 47.

6. В.А. Ребрин. Методологические проблемы социалистического общественного сознания. Новосибирск. 1974. С.44-45.

7. Ю.А.Левада. Историческое сознание и научный метод. В сб. «Философские проблемы исторической науки». М., 1969. С. 203-213.

8. А.Н.Леонтьев. Избранные психологические произведения в двух томах. Т. 1. М., 1983. С. 31.

9. См. Л.С. Выготский и А.Р. Лурия. Этюды по истории поведения. М., 1930; А.Н. Леонтьев. Развитие памяти. М., 1931; .Р. Лурия. Об историческом развитии познавательных процессов. М., 1974, и др.

10. Л.С. Выготский. Собрание сочинений в шести томах. Т. 2. М.-Л., 1982. С. 214-215, 392-395; Т. 3. М.-Л., 1983. С. 86-90. Философское обобщение психологических теорий памяти было предпринято в работах М.С. Роговина: Философские проблемы теории памяти. М., 1966; Проблемы теории памяти. М., 1977.

11. И.Т. Фролов подчеркивает: «Историческое развитие человека и человечества не обладает той жесткой “запрограммированностью”, которая имеет место в биологическом (генетическом) наcледовании». (И.Т. Фролов. Перспективы человека. Изд. 2-е. М., 1983. С. 78-79).

12. В.Г. Афанасьев, А.Д. Урсул. Социальная информация «Вопросы философии», 1974, № 10. С. 64, 67.

13. А.В. Елпатьевский. Использование понятий теории информации в современном архивоведении. Труды ВНИИ документоведения и архивного дела (ВНИИДАД). Т. III. М., 1973. С. 269; М.П. Илюшенко, Т.В. Кузнецова, Я.З. Лившиц. Документирование. Документ и системы документации. М., МГИАИ, 1977. с. 15.

14. См. В.Н. Автократов. Некоторые аспекты исследования объекта и предмета архивоведения. Труды ВНИИДАД. Т. VI, ч. I, М., 1976. С. 28, 31.

15. Эти вопросы затрагивались нами в работах: «Архив как элемент социальной памяти». В сб. «Актуальные проблемы советского архивоведения». Вып. 2 М., МГИАИ, 1980; «Актуальные теоретические и методологические проблемы советского архивоведения». М., МГИАИ. 1984, и в докторской диссертации: «Социальные функции архивов СССР». М.,1987.

16. См. Психологический словарь. М., 1983. С. 247.

17. См. В.В. Иорданский. Хаос и гармония. М., 1982. С. 81.

18. См. «История первобытного общества. Общие вопросы. Проблемы антропосоциогенеза». М., 1983. С. 299.

19. Орудийную функцию знака в деятельности человека особо подчеркивал Л.С. Выготский. Если орудие труда служит проводником воздействия на объект деятельности, «направлено вовне», то знак есть средство воздействия на поведение человека, т.е. знак «направлен внутрь» (Л.С. Выготский. Собр. соч. Т.3. С. 90, 87).

20. См. Б.С. Илизаров. Источникометрические проблемы архивоведения (Методы измерения объемов письменной информации). М.: МГИАИ, 1981. С. 52.

21. На перспективность рассмотрения исторического источника (в том числе документа) в плане изучения общественной памяти первым указал С.О. Шмидт в работе «Современные проблемы источниковедения». В сб. «Источниковедение. Теоретические и методические проблемы». М., 1969. С. 28.

22. См. И.Л. Маяковский. Архив, библиотеки и музей. «Архивное дело», 1926. Вып. V-VI, С. 45-56. Вып. VII. С. 21-36.

23. См. Б.Ф. Поршнев. О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии). М., 1974. С. 27.

24. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 2. С. 90

25. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 16. С. 147.

26. Б.Г. Литвак. Очерки источниковедения массовой документации XIX — начала XX в. М., 1979. С. 4.

27. Я.Е. Водарский. Население России за 400 лет (XVI — начало ХХ в.). М., 1973. С. 27, 151.

28. В СССР,1985 год.

29. Народонаселение стран мира. Справочник. Изд. 2-е. М., 1978. С. 4, 163.

30. Исходные данные почерпнуты из сообщения ЦСУ СССР «Итоги Всесоюзной переписи населения». Экономическая газета. 1971. № 18. С. 12.

31. 8,5% приходится на детей, не достигших пятилетнего возраста.

32. В литературе даются разные цифры от 10 до 22 млрд. лет.

33. Я.Е. Водарский. Указ. соч. С. 152.

34. Я.Е. Водарский. Население России в конце XVII — начале XVIII века. М., 1977. С. 90.

35. См. А.Н. Медушевский. Развитие аппарата управления России в первой четверти XVIII века. История СССР. 1983. № 6. С. 141.

36. См. Н.П. Ерошкин. Крепостническое самодержавие и его политические институты. М., 1981. С. 63, 84.

37. Народонаселение стран мира. С. 281.

38. См. Л.С. Клейн. Археологические источники. Л., 1978.

39. Например, по данным немецкого археолога Г. Кюна мы судим о времени с 40-тысячного года до 10-тысячного года до н. э. всего лишь по 4 тыс. рисунков, сделанных людьми того времени (современниками ледникового периода), по 4 тыс. предметов искусства и 6 тыс. стоянок доисторического человека (см. Г. Херлинг. «Все чудеса» в одной книге. М., 1982. С. 161).

40. См. Ф. Сен-Марк. Социализация природы. М., 1977.

41. См. В.Б. Пиотровский. О значении культурного наследия в развитии культуры // Советская культура. История и современность. М., 1983. С. 23.

42. Показательна в этом отношении борьба за архивы во время Второй мировой войны. Немцы на оккупированных территориях тщательно собирали не только ценные музейные экспонаты, но и архивы. Так ими был захвачен и вывезен в Германию так называемый «Смоленский архив» (впоследствии был возвращен в Россию США). После войны был перевезен в СССР государственный архив фашистского Рейха, до сих пор находящийся у нас. Многие архивные материалы союзных европейских стран были захвачены, СССР в Германии, а потом возвращены Россией (комментарий 2005 года).

43. См. А.Я. Гуревич. Новые подходы к изучению источников по западноевропейской средневековой культуре // Актуальные проблемы источниковедения и специальных исторических дисциплин. Тезисы докладов. М., 1983. С. 161-162.

44. С.О. Шмидт. О критериях оценки исторических памятников // Вопросы научного атеизма. Вып. 20. М., 1976. С. 88-103.

45. См. например: Илизаров Б.С. .И Слово воскрешает или… Прецедент Лазаря. По материалам Народного архива. М.,-СПб., 2007; Его же. Почетный академик Сталин и академик Марр. О языковедческой дискуссии 1950 г. и проблемах, с нею связанных. М.,2013.

46. См. Илизаров Б.С.. Тайная жизнь Сталина. По материалам его библиотеки и архива. К историософии сталинизма. М.,2013.