ТВ: без анализа

Все мы были свидетелями беспрецедентно успешной деятельности российского телевидения по проектированию и осуществлению операции общенародного одобрения политики российской власти в Крыму, да и по отношению к Украине в целом. Медийное участие в значительной мере было определяющим в формировании практически консолидированного взгляда жителей России на содержание произошедших событий. Что-то чрезвычайно значимое было, видимо, задействовано в явных и скрытых кодах отечественной культуры, в ее невидимых ментальных предписаниях и системах ориентации, чтобы в столь неожиданной степени объединить практически все слои и субкультуры российского общества. Затронуть некие неведомые, но искомые телепроектантами глубины подсознания и безошибочно актуализировать их. Сделать это удалось чрезвычайно быстро, эффективно и на этом этапе очень экономно.

Подавляющее большинство нашего народа и даже большая часть элиты теперь глубоко за то, что произошло в начале года, и гордится тем, каким образом присоединение Крыма было произведено. А осуществить это можно было только благодаря полному контролю за массовым пониманием происходящего. Для этого были отформатированы — вытащены на поверхность оперативного сознания и наполнены сфокусированным содержанием — ныне действующие системы представлений людей: ценности, мировоззренческие взгляды, модели будущего, а также еще то многое, что отвечает за программирование восприятия действительности многими миллионами. Это был своего рода триумф общенационального изготовления «правильных картин мира». Их наполнения и многих вариантов использования.

Вместе с тем обращает на себя внимание одна поистине уникальная особенность этой сферы деятельности. В силу как раз беспрецедентной собственной мощи, масштаба и последствий воздействия на людей и, конечно же, крайней деликатности этой миссии телевидение всячески уклоняется от знаний о самом себе. Скрывает, микширует, а подчас и направляет по ложному следу любые общественные трактовки этой темы. В частности, граждане не должны сосредоточиваться на том, что ТВ — среди прочего — является институтом гражданского общества. Но еще и средством государственной, рыночной, культурной, психологической политики, обладающим множеством иных функций. Видимо, именно по этим причинам — подальше от своего предназначения — телевидение с точки зрения правительственного попечения передано в инженерное по своей сути Министерство связи, которое занимается в основном вопросами технологической доставки сигнала. А вот телевизионный контент — это, дескать, ответственность только самих каналов.

В связи с отсутствием профессиональной экспертизы такой ответственной работы многие десятилетия принято воспроизводить редуцированные модели объяснения природы телевидения. Во-первых, общепризнано, что это трансляция новостей (важных, объективных, многоаспектных); это политика — отражение интересов власти, влиятельных групп, имеющих особые полномочия лидеров, а также взглядов их критиков. Во-вторых, это экономика: размещение рекламы, а вследствие этого все усилия ТВ служат продаже посредникам востребованного зрителями контента. В-третьих, принято считать, что это журналистика, у которой есть свои специфические обязанности, а значит, все гигантское многожанровое производство смыслов рассматривается исключительно через одну призму — задачи именно этой профессии. В-четвертых, это способность связать воедино разделенную на многие сообщества публику, невидимым образом организовав ее — в присутствии «ящика для глаз» — в определенные группы, которые думают, переживают, любят или ненавидят одно и то же. Сидя порой за тысячи километров друг от друга, люди, не зная этого, представляют собой аморфную массу или, наоборот, сверхсплоченное войско, способное умереть за общие идеалы. В-пятых, сами производители программ уверяют и себя, и власть, и общество: зрители в своих предпочтениях и выборе абсолютно свободны, потому что в любой момент могут выключить телевизор. В культурологическом плане это по сути прекраснодушная профессиональная обманка. Современный, живущий в виртуальном мире человек уже не в состоянии жить без включенных телевизора, Интернета, телефона, смартфона. Если он в какие-то моменты своей жизни не подключен к этим всемирным коммуникациям — значит, он (в глубинном психологическом смысле) выключен из пребывания в имеющей для него какое-либо значение реальности. По своему собственному самоощущению, подсознательно, он — не живой!

После того как профессор штата Аризона Дэвид Элтейд в своей работе «Логика медиа» термином «формат» обозначил то, что является первичным по отношению не только к любому демонстрируемому телевидением событию, но и к любой его эфирной презентации, именно формат стал способом опознания, структурирования реальности. Своего рода окном ее узнавания нами, зрителями. Мы видим то, что уже отформатировано, — то, что нам дают увидеть. И это всегда не сырое событие, а определенным образом обработанное — поданное и истолкованное. Людям довольно трудно самостоятельно различать подлинную и телевизионную версии происходящего. Дистанцироваться от посредников. Их восприятие и оценки строятся по принципу «что показано — то и было на самом деле, остальное — недостоверно». Поэтому авторы, редакторы, режиссеры, продюсеры, конструируя тот или иной формат, всегда держат в голове концепт создаваемого ими телевизионного продукта.

Вот лишь некоторые способы форматирования смыслового пространства на примере информации о событиях, происходящих на Украине, — как они были представлены в последние месяцы российскими телеканалами.

Контроль за повесткой дня. Тема Украины стала абсолютно доминирующей на любых информационных платформах нашей страны: во всех ежедневных новостных выпусках на всех затрагивающих эту проблематику каналах, в обзорных ежедневных и еженедельных аналитических передачах, а также в сюжетах бегущей строки — причем независимо от формы собственности данного ресурса. Было проведено радикальное увеличение масштаба представляемого события (количества отводимого на это времени, величины и подробности сюжетов, их жанрового разнообразия). Селекция неукраинских новостей привела к тому, что одни просто изымались из эфира, а те, что оставлялись, казались незначимыми, строились таким образом, чтобы восприниматься в качестве третьесортных. Аспекты рассмотрения украинской темы были дозированы и многократно повторялись. Поэтому когда бы зритель ни включал телевизор, он был тотально ангажирован собственным переживанием только что и одновременно давно им виденного. Круг приглашенных спикеров также практически не менялся. Одни и те же 15–20 человек переходили с канала на канал, становясь общенациональными ораторами по поводу любой детали украинских событий.

Однозначная интерпретация происходящего. В российском эфире полгода присутствует только одна — официальная точка зрения, которая сводится, по сути, к двум основным суждениям. «Западные страны, и в первую очередь США, намеренно с помощью фашистских и экстремистских группировок, разрушая государственность братской страны, передали власть от законно избранного президента хунте». И другая — «русские и русскоговорящие люди подверглись беспрецедентным в наше время преследованиям, а защитить их в этой ситуации может только скорейшая федерализация регионов и Россия». Вся информация об актуальных событиях на Украине фокусировалась под одну версию их описания. То же самое происходило с попаданием в эфир и с монтажом всего демонстрируемого в эфире визуального материала. Зрители не должны увидеть разницы между 500-тысячным митингом в Киеве и 3-хтысячным в Донецке. Как известно, после присоединения к России Крыма и Севастополя в составе Украины остались 24 региона. Но в эфире речь идет только о Донецкой, Луганской области и изредка о Харькове и Одессе.

Запрет на альтернативные точки зрения. Вся информация, поступавшая из разных мест Украины, отбиралась таким образом, чтобы альтернативные взгляды (свидетельства, доказательства, иллюстративный материал) вообще не появлялись. Дискуссии в ежедневных политических ток-шоу (подобной их интенсивности никогда не было за минувшие двадцать лет) кроились таким образом, чтобы спорили между собой лишь разные варианты одной сущностной позиции одного мировоззрения, а высказываемая с экрана оценка, как и само мышление спикеров, никогда не выходили за его пределы. Это позволяло не только имитировать достоверность, но и показать отсутствие или очевидную слабость любого инакомыслия. На контрасте это подчеркивалось жесткими, филологически заостренными репликами ежедневного Владимира Соловьева.

Эмоциональное усиление. Весь материал представленных в эфире сюжетов должен вызывать ответную эмоциональную реакцию зрителей. Призван непременно раздражать, порой шокировать их. Выпадать из нейтрального, обыденного психологического поля, вызывать сильные чувства в качестве ответа на высказываемые с экрана суждения. Полыхающие кадры, черный дым до горизонта, бесконечные покрышки, «коктейль Молотова», особый закадровый голос, сам смысл представленного сюжета должны строиться на усилении эмоционально окрашенного изображения поясняющим его текстом. Используемый язык должен быть на пределе возбуждения. Во всех случаях зритель призван находиться в состоянии, когда он не имеет права оставаться равнодушным, не может повернуться спиной к телевизору, заниматься своими обыденными делами, не реагировать на идущее к нему с экрана послание. Он просто обязан отвечать эмоцией на эмоцию. Протестовать, ненавидеть, одобрять, восхищаться.

Моральное отторжение. Все информационные и аналитические выпуски включены в моральный контекст: кто-то, в сущности наш противник, захватил братскую страну, мучает там простых людей, не дает им жить и работать, совершает святотатство — запрещает говорить и думать по-русски, жить по-русски, преследует всех тех, кто не принимает философию Майдана, кто не согласен с нелегитимным захватом власти в Киеве. Тут срабатывают механизмы моральной мобилизации, особенно сильно действующие, когда речь идет о где-то существующих жертвах, насильниках, о политиках, лишенных совести. Одновременно с этим косвенно ставятся под сомнение нравственные убеждения людей, смотрящих на Запад, готовых продвигать чужой порядок на «родную Украину», устанавливать там чуждые нам, а следовательно, находящиеся вне гуманистических устоев правила жизни.

Имперские архетипы. Одна из глубинных ценностных ориентаций носителей российской культуры связана с их, порой подсознательной, принадлежностью к большой и великой империи. Это чувство, даже когда оно не выходит на поверхность, не верифицируется, является довольно важным основанием для российской ментальной идентификации. Согласно ее предписаниям, «у меня лично могут быть неприятности, неудачи, многие истории моей семьи на протяжении минувшего столетия состояли из трагедий, но зато я горжусь величием моей страны и тем, что враги России ее по-настоящему боятся». Имперский архетип воспитывался веками, передавался от сословия к сословию, он до сих пор пронизывает убеждения самых разных слоев и групп нашего общества. Он в мгновение был актуализирован, вытащен на поверхность и сразу же стал одной из основных платформ одобрения действий российской власти.

Отказ от когнитивного диссонанса. На протяжении двадцати лет российские зрители получали из средств массовой коммуникации самые разные, подчас противоречащие одна другой установки и импульсы. Их учили уважать и, одновременно, ненавидеть бизнес, частную собственность, оставаться к ним равнодушными, думать о поведении во время войны в большей степени, чем о правилах жизни в мирное время. Молодые девушки, основные зрители кино в нашей стране, все-таки не готовятся к тому, чтобы уметь быстро передвигаться в окопах. Они хотят знать, как им вести себя с родителями, работодателями, друзьями. Телевизор во множестве сериалов и неигровых лент учил зрителя восторгаться Сталиным и тут же рассказывал о невероятных злодеяниях в годы его правления. Объяснял причины разрушения социалистической системы и одновременно превозносил советские идеалы. Тут действовал настоящий, давно описанный мировой наукой когнитивный диссонанс, когда один элемент знания противоречит другому, микширует или гасит его. По отношению к украинской проблематике этот механизм трансляции смыслов российским телевидением был полностью отменен. Никаких диссонансов! Никакой борьбы точек зрения. Одна магистральная дорога представленного на экране способа интерпретации событий.

Отказ от концепции двух Россий. Как известно, в нулевые годы нового столетия воспроизводилась идея большого и малого российского народов. «Абсолютное большинство граждан» противопоставлялось так называемому «гражданскому обществу». Если первое составляло две трети населения страны, то второе — не более 15–20 процентов (остальные — неопределившиеся). В начале 2014 года неопределившимся уже нельзя было быть ни при каких условиях. Каждый должен выбрать, с кем он и против кого. Поэтому так быстро стала иссякать социальная аудитория «рассерженного среднего класса». Тех, кто еще недавно неоднократно выходил в Москве на Болотную площадь и проспект Сахарова. Из оппозиционеров они в моральном поле российской общественной жизни были быстро превращены в «национал-предателей». Сосуществование с ними теперь уже не кажется свойством современного гражданского самосознания, а они сами представлены лишь неравноправными сторонами воинствующего конфликта.

Подавление оценки экономических последствий. В отечественном эфире не появлялся серьезный анализ того, во что обойдется государству и гражданам страны, в частности, присоединение Крыма или оппозиционные выступления некоторых групп в Восточной Украине. Основной мотив транслируемой оценки — все это будет недорого, увеличение затрат продолжится недолго, а санкции европейских стран и США совсем не страшны. Каждый зритель, сидящий у телевизора, должен быть уверен: мы без особого напряжения выживем самостоятельно, без Запада, а события последних месяцев сделают нас только сильнее, все дополнительные затраты как следствие процессов последних месяцев на гражданах России никак не отразятся.

Сильной империи всегда необходимо обладающее непререкаемым авторитетом первое лицо. Только президент страны, в отличие от любого другого человека в настоящее время, может быть любым — европейцем и патриотом, жестким и мягким, может гневно обличать США или поддерживать Обаму, может призывать к единению и одновременно свидетельствовать: «Не надо никого шельмовать, у нас не 1937 год». Это лидер, который находится как бы над схваткой, вне критериев разведения на лагеря, над всеми противостояниями. Только он имеет право наказывать и миловать. Лично с ним у десятков миллионов человек должны ассоциироваться стиль и основные принципы устройства нынешней жизни.

Значимое умолчание. Безусловно, важнейшее значение имеет также и управление тем, о чем не говорится в традиционных российских медиа. А не говорится о важнейших для понимания сегодняшней и завтрашней реальности вещах. Нет анализа природы «оранжевой» революции 2004 года, а также исходных факторов формирования философии Майдана декабря 2013-го. Не попадают в эфир социологические данные о том, как граждане Украины относятся к тем или иным поворотам собственной истории, если они противоречат российской официальной доктрине. Никогда не упоминается то обстоятельство, что почти 78 процентов граждан суверенной страны являются этническими украинцами, а следовательно, вольны через свой язык строить свою государственность. Не публикуются какие-либо объективные свидетельства «жестоких притеснений» русскоязычных граждан — они только объявляются. Нет даже попыток ответа на вопрос: отличаются ли молодые украинцы от своих родителей, которые воспитывались в СССР, по своим ценностям, взглядам, ориентирам? Нет информации о лидерах идущей на Украине президентской кампании; их программы в России вообще не презентируются. Нет обсуждения промахов строительства украинской государственности после 1991 года. Отсутствуют какие-либо обсуждения стратегического вопроса: как Россия может помочь братскому народу? Никогда на российском ТВ не возникает тема специфики украинского национального характера, того, чем он отличается от русского.

Думаю, что намеренная недооценка воздействия «ящика для глаз» — важнейшая составляющая его нефиксируемого воздействия на мысли и чувства людей, сопоставимая по своему значению с влиянием Церкви в Средние века. Попадая в лавину виртуального предложения, зритель призван оставаться под его обаянием, не рефлексируя то, что на самом деле с ним происходит. Не только не задумываться об этом, но и ни в коем случае не подозревать о том, что им кто-то искусно манипулирует. Это ведь действительно сверхщепетильная сфера. Считается, что жизнь — это нечто реальное, материальное, всамделишное, а значит, совершенно отдельное от эфемерного, развлекательного — как его ни демонизируй — телевизора. Он способен в той или иной степени лишь отражать какие-то элементы жизни.

Отечественные теледемиурги работают в основном по наитию — как настоящие художники, не нуждающиеся в каких-либо научных исследованиях, в специальной поддержке. При этом их объединяет непреложная профессиональная установка: никогда итоги своей работы и своих конкурентов в публичном пространстве не рассматривать. Не оценивать. Не критиковать. Объявлять только цифры рейтинга. Такая профессиональная конвенция строго выдерживается вот уже двадцать лет. По отношению как к старым, так и к новым медиа. Телевидение никогда не упоминается нашими руководителями и очень редко становится предметом выступления лидеров любых элит. Есть негласный общенациональный договор — говорить о нем можно лишь как о средстве получения информации, типе журналистики, но практически никогда как о самом влиятельном институте формирования человеческого капитала.

Интересно, что ни политологи, ни социологи, ни психологи, ни представители каких-либо других областей знания не призываются государством и гражданским обществом разобраться в особенностях, но главное — в механизмах достижения эффективности и анализа последствий того производства, которое сегодня определяет практически все аспекты нашей жизни. Как измерять создаваемый здесь контент, как объективно его описывать, оценивать, проектировать? Что позволительно с моральной точки зрения здесь делать, а что нет? Какие тут имеются профессиональные табу, тематические или жанровые самозапреты?

Мне кажется, что телевидение чуть ли не одно из самых засекреченных современных производств. Притом что изготовление массовых представлений людей о происходящем находится, казалось бы, на самом виду, доступно абсолютно всем, является чемпионом по величине затрачиваемого на него времени. А еще постоянно модернизируется для того, чтобы оставаться лидером всех видов потребления. В этой ситуации нет никаких убедительных объяснений того, почему отсутствует рефлексия относительно его участия в создании смысловых пространств, коридоров и практик нашего постижения реальности.

Приведу в связи с этим несколько примеров, почерпнутых из исследований конца 2013 года. Благодаря специальным телевизионным усилиям 69 с небольшим процентов наших граждан считают себя сегодня не европейцами, а жителями уникального государства-цивилизации. Трое из каждых четырех соотечественников в разных пропорциях и вариантах не принимают рыночные отношения и частную собственность, в полном противоречии с действующей Конституцией Российской Федерации. Среди всех российских правителей ХХ века к Горбачеву сейчас относятся в два раза хуже, чем к Сталину. Итоги деятельности последнего Президента СССР — по данным социологических опросов — не принимают 64 процента граждан нашей страны, а «отца народа» — всего 38 процентов. Почти 76 процентов нашего населения твердо уверены, что прокуратура должна жестко контролировать НКО, которые она сама определит через категорию «иностранных агентов». Только 20 процентов граждан голосуют за высказывание «правды, какой бы она ни была».

Это лишь несколько штрихов гигантского мировоззренческого айсберга, который никогда не становится темой заседаний, например, Совета национальной безопасности. Есть такое убеждение, что если государство или бизнес-сообщества владеют каким-то медийным активом, то это и есть как бы независимое средство массовой информации. Но все мы прекрасно знаем, что объективность, свобода предъявления разных взглядов на происходящее не связаны ни с формой собственности, ни со способами доставки, ни с отношением с рекламодателями, а также с целым рядом других вещей, которые здесь очень важны.

Совсем не случайно на российском телевидении, например, никогда не было самостоятельных общественных советов. Они там никому не нужны, потому что эти производства действуют с определенной контентной задачей, которая через науку, исследования, аналитику не должна рефлексироваться. Важно подчеркнуть: телевидение — это создание целостных «картин мира» людей, а не только их политических воззрений. Именно поэтому главный в рамках телевизионного контента продукт нашей страны — это, конечно, создание телесериалов. Мы производим в два с половиной раза больше этой продукции, чем в Европе, в полтора раза больше, чем в Латинской Америке или США, догнали и уже обошли по ее объему Китай. Но — и это очень показательно — в нашей стране нет заказа на фундаментальные исследования этого продукта, которого только нового у нас производится 3,5 тысячи часов в год, а с повторами показывается около шестидесяти названий в сутки.

Так изготовляются представления людей о прошлом, настоящем, о государстве, семье, жертвенности, терпимости к насилию — о чем угодно. Но нет анализа ни педалируемых в сериалах тем, конфликтов, предлагаемых героев, ни принципов развития сюжетов, ни трансформации жанров — ничего. Мы не знаем, как воздействуют на зрителей все эти истории, каких граждан они формируют. Как участвуют в развитии нашего гражданского общества и других сфер жизни в целом. Это как если бы во время военных действий, в ситуациях, связанных с безопасностью страны, вообще отсутствовали военные эксперты. Или как если бы их не было в экономике — буквально тысяч в сотнях вузов и банков, в корпорациях и офисах. Прекрасные журналисты тут не могут заменить исследователей. Нет социологов, психологов, людей, которые специально занимались бы этим, могли ставить задачи, фиксировать последствия.

У меня есть ощущение, что даже те, кто по «долгу службы» призван этим заниматься, не имеют объективных данных о системном воздействии телевидения или имеют достаточно превратные. Проблема — как выйти из этого замкнутого круга, тупика или хотя бы попытаться обозначить эту проблему? Легче постоянно находиться в пространстве политической интерпретации воздействия ТВ. А вот профессионально — что это такое? Как старые и новые медиа действуют, как они устроены? Какие здесь рычаги, что можно делать? Не по недомыслию же в нашей стране нет серьезного анализа экономики медиа. Что вообще это такое — пресловутые «рейтинг», «доля», «неформат»? Простые измерительные процедуры, мощнейшие цензурные ограничения или способы программирования смыслового пространства нации? Мы до сих пор с этим не разобрались.

Источник: Искусство кино. 2014. № 4.