Философия философии зайца
Тезисы докладов, не вошедших в основную программу конференции «Философия зайца».
3 957 
© flickr.com/photos/21804434@N02
Анастасия Смолина, доцент Волгоградского института бизнеса
«Заяц не кролик»: динамика сокрытого/выразимого (истины/правды) в анималистических символах
«Отсюда другие уши торчат» — так говорят, когда в рассматриваемой теме проглядывает нечто совсем иное, «уши» другой реальности. Т.е. вопрос одновременно скрывает и приоткрывает нечто, символически обозначаемое «ушами» — лишь частью целого «животного». Этот вопрос «подрагивает» от того, что прячется за ним (и от чего видны лишь уши), и наиболее близкий символ сокрытого в данном случае — заяц (дрожащий, с длинными ушами, сигнализирующими о целом теле зайца, обычно прячущегося).
«Сокрытое» здесь, однако, не означает «невысказываемого»: оно открыто в интерпретации, хотя сокрыто в демонстрации (феномене). По какой-то причине оно не может быть явлено сразу, но может лишь открываться через пристальное рассмотрение «другой» реальности за «явленной» (реальностью).
Поэтому истина (= заяц, чьи уши свидетельствуют о наличии другой реальности) не может быть ἀλήθεια в буквальном смысле, она остается «сокрытой истиной», проявляющей себя в несовпадении с явленным.
Однако явленная реальность, как брат-близнец сокрытой реальности, хотя обладает схожими признаками, но при этом отличается нарочитостью, свойственной открытой демонстрации, а также пародийностью («злой близнец», трикстер). Явная реальность — не истина, но правда, которая выпрыгивает неожиданно и заставляет с собой считаться. Это не «заяц» — но «кролик». Об этом свидетельствует образ кролика в современной культуре как предприимчивого, хитрого, но не прячущегося и не убегающего, а «скрыто нападающего» на своих противников (Братец Кролик, Багз Банни). Кролик изгоняет злодеев (не-истину) из реальности, однако сам не ведет к сокрытой истине, но лишь обустраивает, обозначает комфортную реальность своей правдой. Тем самым кролик делает явленное законченным, не имеющим «второго дна» (или «скрытых ушей»). Потому что это были бы уши «истинного близнеца» — зайца, «трансцендентального конкурента» кролика. Как истина — «трансцендентальный конкурент» правды.
Сергей Панов, доцент университета МИСиС; Сергей Ивашкин, доцент Института истории культур (УНИК)
Транзит «зайца» в русской поэзии: символ, индекс, симптом «прозы мира»
Мифопоэтика гармонизировала мир через отождествление его с комплексом постоянных свойств человеческой природы, которые проявляются в любых внутримирских ситуациях: в сказках заяц мог представлять трусость, хитрость, смекалку и т.д. в типовых повторяющихся сюжетах выявления характера в единстве стимула и реакции.
Символизм (А. Блок «Зайчик») переосмыслит этот характерологический схематизм в особой жанровой разработке смены внутренних состояний как способа организации стихийной жизни: воспоминание о лете — страх попасть волку в лапы — превращение воспоминания в мечту о лете — словесные жесты желания, вытесняющие травму реальности: «только б потеплее», что означает в авторском плане производство призывов желания всякий раз, когда реальность обнаруживается в аффекте неудовольствия: «Очень неприятно / По воде ступать!» Блоковский зайчик — одна из вариаций символистского героя, для которого символистское жизнетворчество создает условия превращения любой реакции в стимул, а стимул — в вербально-аффективную формулу.
Постсимволизм (И. Северянин «Заячьи моноложки», «Триолеты о зайце») снимет символистский схематизм настроений, аффектов и актов воображения в наделении зайца точкой зрения, ценностного горизонта, на основании которого становится возможна критика «прозы мира» («Заячьи моноложки»). В «Триолетах» заяц как возможность этой прозы становится объектом авторского оценивания, индексирующего в этом образе эффекты европейского нигилизма (Передонов, сытость).
Сказка «Заяц и еж» Д. Хармса развернет ценностную сценографию в феноменологической перспективе. Зрелый Хармс в своей «терапевтической» прозе, призванной освободить сознание силой рефлексии от всех биосоциальных реакций, выявит сюжет автоматизма «естественного» сознания, всегда работающего в режиме денегации (отрицания проступка или внутреннего несовершенства в сам момент его события): заяц становится сюжетным симптомом денегации трусости, а еж — симптомом разоблачающего собственное бессилие учительства. Но сама позиция Хармса — с двойным дном: он намеренно свертывает оценивание «естественных» установок сознания в свидетельство дрозда, дабы обрести более высокую позицию по отношению к низменной прозе мира в «задохнувшемся смехе».
Евгений Тюгашев, доцент Новосибирского государственного университета
Философия «зайца» в зооморфной матрице философской культуры: случай А.Ф. Лосева
В мифологическом мышлении рефлексируется зооморфное кодирование социальной деятельности. Образы богов-животных, в основном через механизмы тотемического порождения (в т.ч. символического порождения), рассматриваются как модели повседневной деятельности, что находит отражение в зоононимах, зооморфных метафорах и символах. Мифологическая по происхождению зооморфная организация социальной деятельности сохраняет свое значение в современности благодаря социализирующей функции фольклорных и художественных образов животных.
В социально-рефлексивном процессе образы животных используются в качестве средств отражения и самоотражения, что и позволяет говорить о зооморфном коде. Зооморфное кодирование социальной деятельности является одним из видов социального кодирования культуры. Бестиарий культуры можно рассматривать как зооморфный уровень социокультурной матрицы, конституирующий восприятие конкретной социальной деятельности и классифицирующий ее различные модальности.
Зооморфное кодирование является традиционным для метафилософской рефлексии. В рамках философского бестиария различные философские учения позиционировались образами совы, собаки, змеи, черепахи, паука, осла и других животных, которые рассматривались как воплощения или символы мудрости. Представляет интерес, что отмечалось сходство между поведением данных животных и характером соответствующих философских учений, а также вытекающим из них философским образом жизни.
Ранее нами было показано, что философская культура России (зооморфным образом которой является медведь), также имеет зооморфный уровень социокультурной детерминации [1]. Зоонимы В.С. Соловьева и Н.А. Бердяева корреспондируют соловьиной и медвежьей модальностям индивидуальной психологии, психологии философского мышления и ритмики философских произведений.
В бестиарии русской культуры заметное место занимает заяц. Архетип зайца, по нашему мнению, персонифицирован в личности и философском творчестве А.Ф. Лосева. В данном случае мы наблюдаем несовпадение зоонима философа и зооморфного кода его философии, обусловленное, по-видимому, духовным влиянием матери.
Примечание
Комментарии