SPOLIA

                                                                                                          моему отцу

если собрать в кучу,
было сказано вот что –

она не способна говорить за себя,
потому в ее стихах обязательны рифмы

и фальсифицируются отжившие формы

ее материал
не хочет ей сопротивляться
дает поцелуй без любви, лежит без движенья

таких как она ставят на табуретку,
прочти нам про друг прелестный

из таких, как она, в советское время делали переводчиков
умеренных аккуратных

где ее я, положите его на блюдо
почему она говорит голосами

(присвоенными, в кавычках:
у кого нет я, ничего присвоить не может,
у кого нет я, будет ходить побираться,
подражать углу, коту, майонезной банке,
и все равно никто ему не поверит)

я бублик, я бублик, говорит без-себя-говорящий.
у кого внутри творожок, у меня другое
у кого внутри огого, натура, культура,
картофельные оладьи, горячие камни,
а у меня дырка, пустая яма
я земля, провожаю своих питомцев

когда меня дожуют
с востока и юга
рты моих едоков, зубы моих постояльцев

когда все крошки вылижет быстрый нолик,
острый язык огня пройдет по сусекам –

я не останусь воздухом волноваться
звукоулавливаться,
меркнуть нагретой рябью,
пить с непросохших губ молоко и водку

у кого нет я,
может позволить себе не-явку,
хощет отправиться на свободку.

*

Шел трамвай десятый номер,
На площадке Пушкин помер,
Умер, шмумер, свесил ножки,
Вышла горсточка морошки.
Полубогий теоморф,
Разгребай горящий торф!

Рядом с Чердынью и Бельском
На вокзале Царскосельском
Иннокентий Анненский
Умирает от тоски.
И глядит несытой зверью
Весь заплаканный барак
На застрявший в подреберье
Красногубый габриак.

Я не буду быть хорошим,
Восклицает гимназист,
Пусть их пользует Волошин
С бородой как банный лист.
Кипарис, вокзал, массандра,
Вышел Блок и был таков,
Где под солнцем Александра
Ходит конем Поляков.

Светят каменные бабы,
Распадаясь на куски,
Летчик Чка читает Шваба,
Собирает колоски.
И с машины поисковой,
Окуляры в окоем,
Большеглазова с Барсковой
Переходят на прием.

Анна Ванна, Анна Ванна,
Я погонщик каравана,
Время видеть поросят!

Умирать как убираться,
Не особо упираться,
Воскресать как воскресят.

*

видимое обидимое
невидимое невредимое
всякое побратимое
забродившее в воздухе
задержавшееся в пути
зажатое
в зубах
словодело
словодерево
одеревеневшее
одержавшее
неодержавленное
удержавшееся на весу

хранимое в тайных

полутрещина, полулюдына

*

пусть сама она выйдет и что-нибудь скажет
(а мы послушаем тебя)

она не выходит
это у нее не выходит

говорение от сердца
(чайковской! я скрывать не стану)
у нее неискренне выходит
и даже кажется, что это говоренье
чего-нибудь повторенье

это она все что-нибудь стилизует
наряжает мертвое как живое

где неповторимая интонация,
трепетное дыханье,
узнаваемая с трех нот
уникальная авторская манера?
(труды не поэта, но инженера)

(не лирика, а механика
показатели не барышни а механика)

и все время какие-то проекты,
словно быстрый холод вдохновенья
на челе у ней власы не подымал

— ладно, я пригов —
скажу, от вас упрыгав

*

когда ла-ла она расцвела
в последний раз расцвела
в нашем дворе расцвела
сирень во дворе цвела

и с неба звездочка упала,
и лишь бы не было войны,
и на площадке танцевальной
музыка с утра

май, май, тройцын день
и танцплощадка, плащ-палатка, духовые,
вот наша песня
живы мы и все живые
а если мы мертвы – завидный гроб

(а так цитаты она любит оттого,
что без любви она не может)

я люблю страна твои просторы
я люблю твои столы и горы
и неправдоподобного уицраора
и последнего царя
и китеж, китеж конечно
и над отечеством свободы золоченой
восходит омрак облако заря

как рано запада звезда скатилась под откос
я буду помнить день труда и тень твоих волос
когда тогда в последний раз
когда тогда при нас

а кто последним добежит тот сифа и не мужик
и всяк бежит, бежит

*

и я решил
мне было подсказано

курчавые мраморные перья
снежные эмалевые девы
в золотых народных тюбетейках
рассудительные ласковые дети
синеглазые вы летчики танкисты
пулеметчики, наводчики, уланы,
кистеперые гвардейцы офицеры
косматые сраженцы-ополченцы
и особенно собака-пограничник

цветы сливы в золотой вазе
раннее утро в крыму
балерина, раскрученная влево
хоккеист, не заслуживший кубка
белый профиль в синем медальоне
ясный очерк в золотом овале
самолет, перечертивший облак
геркулес, доверенный омфале

наверно забыла

в переходе на кольцевую линию

*

Ты помнишь ли Мария
наш темный коридор
послевоенную Россию
военный городок
под радиолу танцы смирные
на расстоянии руки
но золотом и смирною
полны товарняки
какие люди годные
до жизни фронтовой
в твои колени голые
стучали головой
как чай светил там ситечком
вспотевший от жары
и под убогим ситчиком
железные шары
ты помнишь как заплакана
стояла у крыльца
когда у Васьки-дьякона
накрыли подлеца
как вели его веселого
оглянувшегося раза
а потом контрольный в голову
и газик дал газа
как при звуке выстрела
в двери ты вошла
жизнь себя убыстрила
надвое пошла.

*

мой брат сказал, что ты фашист
запевай, и я запою
мы вернемся, когда распустится лист,
но я на своем стою

тогда в лесу распустится лист
и олень пойдет по тропе
и антифашист перейдет на свист
а лес пойдет на пе

слова привязаны к вещам
веревочкой простой,
а люди в землю к овощам
ложатся на постой

а эти ходят по дворам
со списком и мелком
и лижут край оконных рам
гниющим языком

фашист мышаст ушаст душист
и мшист и голенаст
но воздух знает что не фашист
никто из вас и нас

сними веревочки со слов,
оставь их лежать в углу
и лес отзовет своих послов,
и весь я не умру.

*

по большой наморщенной водице
под вечерней звездою
от того бережочка
отплыл деревянный ящик

капитана на нем не слышно
матросов на нем не видно
всего и видно что слабое свеченье

(близится оно к нашему дому)

всего и слышно что тихое шуршанье
словно в трюме не спит крошится
пересыпается горсть за горстью

всего и слышно, как воск трещит и каплет
и вода кафизму за кафизмой
читает потом смывает
потом читает и смывает

прости меня, прости меня, друг милый
пускай погибну
не в этом дело

не беги по берегу за мною
по-без дороги
ноги сбивая
не ищи мой деревянный ящик
на отмели
в камышатах

главней всего не снимай с него крышки
отрекись от старого мира
не снимай с меня крышки

не возвращайся к маме
не говори по селам
меловыми окаменевшими устами
дорогие товарищи братья и сестры братие и дружино

*

выйди от меня я человек грешный
говорит орлица встречному ветру

выйди от меня я человек нетвердый
говорит рукам красная глина

выйди от меня
я не человек вовсе
я простое записывающее устройство

тррррррр чирр чивир
пить пить пить пить

*

и выпал свет. и стало как-то:

лазурь сошла как катаракта

*

под низким небом веретенным
идет паром на ближний берег
две легковушки, мотоцикл ява
баба в платке, лица не видно

молодые красивы, старые краше

магазин без названья
буханки хлеба на полке
стоят, как в строю рядовые
еще горячие на ощупь

и каждый нехотя остынет

за заводской проходною
шиповник в малиновых манжетах
в безумьи показывает место
откуда исходит запах

где же ты лектор из райцентра

дорогая, как долго
небольшая наша машина
едет-едет по мосту
не сходит с этого места

*

ясно горят высокие башни
на них говорят высокие флаги
строятся в ряд небесные звезды
летят быстроходные самолеты

идут на парад тяжелобрюхие танки
боевые колесницы
дельфины-герои
ласточки-смертницы
львы, отобранные по росту и рыку
люди люди и люди

над ними плывет вишневая яблонь
белой акации душистые гроздья
гофрированные бумажные маки
головы,
насаженные на палки

*

вдруг-свеченье нескольких лиц в метро
лампочки в грозу на проводе черном

*

Когда вместо нежных каракул,
Где буря и мельничный шум,
Ты видишь, что умер гомункул
И ручки прижаты к ушам,
А справа и слева арапы
Все туже сдвигают стежки –
Ты встанешь в преддверии РАППа
И вовсе забудешь стишки.

—

Густая советская роза
Муштрует упрямый дичок,
А он до последнего раза
Все глубже в кусты и молчок.
И тех-то без лепета мочишь,
И этих без опыта чтишь,
Но если вглядеться захочешь,
То близится ёж, а не чиж.

—

Смотри, как ученый сапожник
Подметкою мерит стопу.
Ему подражает сутяжник
И автора ставит к столбу.
Да это же пушкинский мельник!
Партер занимает места
И перевоспитанный ельник
На цыпочках сходит с листа.

*

……….

<тут в бублике дырка>

*

и я решил мне было подсказано перечислить

и я перечислил
и вспомнил
и сам расстроился
взял и умер

умер
и ничего не вышло
кроме книг
которые когда-нибудь вышли
через пятьдесят лет

и бывшие
окончательно стали небывшим

*

пусть она выйдет и что-нибудь скажет
(война говорит: ку-ку!)
и сердце как пес поворчит и ляжет
и сын родится в полку

два друга жили как я и ю,
и если один говорил из них да,
вставала во тьме земляная вода
потом про нее спою

нет говорил другой
ни от каких причин
не бывает детей в боевом строю
состоящем из многих мужчин

но нечего было сказать друзьям,
когда появился я
меж древесным стволом и ружейным стволом
качайся зыбка моя

*

а какие были яблоки до первой мировой
рассказали бы на ярмарке, – да кто же там живой

*

щелк
щелчок (затвора)
щелка (в которую подглядеть и увидеть это)

фотограф снимает
(вещи снимает с места)

пере-мещает
и пере-мены пере-меривают пространство
(где покойники смешалися с живыми)
по-мещики и пере-мещане
вы-дворяне и по-купцы
творяне и бубенцы
студенты
крестьяне
(прадед григорий о двух руках,
правую позже отъест машина фабричная,
прадед с лицом которого я не знаю)
гуляки с зеваками, шествующие под ручку

и ни к чему не приставленные евреи
(мы-евреи)

о какое смущенье
от всего смещения этого

щелк

знакомый дом зеленый сад любимый город

брошка у ворота, волосы стянуты в пучок
бабушка моя (чуть старше чем я)
кормит белку с руки в подмосковном парке

солдат одинок, пьет газировку с сиропом

школьная форма, примерка, фартук крылат, подол неподъемен

под праздник дома и улицы в лампочках иллюминаций

пятилетняя мама с шелковым бантом
смотрит

щелк
щелк

широкобедрые лодки на берегу
днища на солнце горят
карусель на цепях над обрывом

при дороге цыганский табор, надутые дети в платках

дом старых большевиков, две старухи на лавке
(одна моя)

крым, тридцать восьмой, водопады курортниц в пестром
(какая ты)

игра в крокет на подмосковной даче

двадцать лет спустя в сорок третьем
в ялуторовске, в эвакуацию
был петух обезглавлен и мертвый летел через двор

голова осталась в траве

и говорят все радиостанции советского союза

экспедитор запутавшийся в цифрах

медсестра дошедшая до берлина

семнадцатилетняя нянька

чистильщик ботинок из второго подъезда

геолог после второй отсидки

врач-гинеколог

преподаватель архитектурного института

какой-то вася с солянки

сотрудница санэпидемстанции

убитый на войне двадцатилетний Лёдик

его отец-доброволец в разбомбленном эшелоне

его мать дожившая до самой смерти

девочка, которая все это запомнит

родственники из саратова и ленинграда
хабаровчане и горьковчане
и те, которых забыла

и пушкин пушкин конечно

за огромный праздничный стол
девятого мая садятся все
настежь окна работает радиоточка

и сама виктория за столом сидела
синий платочек пела и шуберта пела
как будто не было смерти

*

так с чем же граничит Россия сказал больной
сам знаешь с чем граничит – сказал больной
и каждая пядь ее земли,
и каждый шаг в ее пыли
это шаг перед досмотром
по нейтральной полосе

и небо придвинулось близко
и смотрит во все глаза

о это место, место, где не-границы нет
где всюду пересадка на тот и этот свет
где надземен и подземен каждый переход
и страж граничный заглядывает в еще не закрытый рот

здесь дыры есть норы есть поры
то есть ворота в теле страны
проваливаться в которы
посторонние не должны
и каждая не колодец
(слезы его утри)
а угольная шахта
с канарейкою я внутри

*

учу обойтись без я: но кто без меня обойдется!
я пойдет за тобой, отсюда до смертного часа
будет стучать тебе в уши, покуда не скажешь «вот я!».

я говорю не за рупь, не часок скоротать до парома
(это ты говоришь, а не я – я твой родной язык,
у тебя во рту ему тесно, в моем он начал болтать)

пока мы спим, я думает о тебе

*

Так долго, и дольше, и за окружной,
А я и дороги не знаю,
Я сплю-засыпаю, хмельной и блажной.
Весна и погода сквозная,
На даче, где праздник, давно заждались,
Моргнули огни, и снова зажглись,
Катить и катить призывая,
Как будто везде кольцевая.

Вот вроде летим над самым Кремлем,
Круглы купола под левым крылом,
И смотрит с моста партработник
На то, как зажжен поворотник.

Но что-то бежит, как сон из под век,
Просыпчивое как просо,
И римской свечой мы восходим наверх,
Под горло втянув колеса.
Сквозь веки слежу, как тогда за женой,
И вижу, что катимся по окружной,
Природа сияет как фотка
И белая волга как водка.

И тут же мы выехали на откос,
Где майские кущи погуще, —
Шофер безволос, он беловолос,
Он пьющий, и он непьющий.
То виден, то не, то снова возник,
Маячит в зрачках его воротник,
А что головы не вижу,
Так я и гляжу пониже.

Черемушный дух, как твой самосад,
Как детка, ближняя ветка.
В глубоком сиденьи костюм полосат
И страшно ясна этикетка.
С приборной панели зеленым огнем
Помаргивают циферблаты,
Считая, на сколько мы тут отдохнем,
И сколько собрать оплаты.

Костюм расстилает клеенку в траве,
Росой намочив отвороты.
Костюм разливает на равные две,
Заводится с пол-оборота –
И первая-первая горло дерет.
Вторая-вторая совсем не берет.
А третья ныряет, как берег
И можно доплыть до Америк.

Пустой собутыльник ведет разговор,
И все на меня косится, как вор,
Хотя ему нечем коситься,
Ни глаз, ни рта, ни косицы.
Зато хорошо видны обшлага
Косые во тьме как рамы,
До них как до смерти: четыре шага,
Дыхание, градусы, граммы.

Костюм разрешает тебе покурить
И сразу же к дедушке в Гомель.
Ты где отслужил? А поговорить?
А с девушкой бы познакомил?

Потом он сказал: покуда дыши,
Ходи по земле, считай барыши
И помни: дышать пригодится,
Как снова решишь прокатиться.

… Поехать в Москву, вернуться с женой,
Пускай приучается к дому,
В столице сто лиц, а за окружной –
Другое; и все по-другому.

*

мытищимежрайгаз куда нетвердый разум
слетает повисеть над раем или газом

меж заросло но пионы цветут как подорванные

*

пора объясниться давай-ка встанем

земля не умеет встать

нет у нее дальних и ближних планов
нету сознания собственной правоты
ей себя не жалко в ответ она не ответит
не бежит не лежит
не делает особенных ошибок
никого не оставит вовне

земля открывает рот не чтобы сказать
она не мешает себе в себе увязать

*

бабочки резные дверцы
не откроются вперед-назад
чтобы ты вытягивала сердце
и на цыпочках заглядывала в сад

не качнется анфилада
не прогнется антресоль
напоследок зренье добежав из сада
разуму сказало: хватит не мусоль

и теперь короткими ночами
еле свет успев перевести
суд идет мы с ним еще в начале
копошится мозг в кости

прокурор с промокшими висками
сыплет воду в слюдяной стакан
и она лежит на скатерти кусками
неграненых умбрий и тоскан

мозг в кости перележавший кашей
запевает и поет
о какой-то старой жизни нашей
превращенной в анекдот

так как будто мы не мыши не обмылки
не обмирки сброшенные в таз
и пивные толстогубые бутылки
протрубили и за нас

*

воздушной тенью бородина
перемелькнется прозрачный бор
москва как шашечка пройдена
отодвигается тянет вбок

там неделима как виноград
сирень стаканчатая впотьмах
в косых дымках боевых наград
салютом пойманная на взмах

не мать честная не равелин
а тьма на стеклах парадняков
и наоконное наберлин.
но я проснулся и был таков!

я видел череп той головы
его глазницы зубцы и швы
и он не чепчик а погремух –
в ночах черемух в короне мух

идут цесарками зульфия
зухра мария и россия
бегут помарками по траве
в открытый рот родне-голове
садятся курами на насест

но я очнулся еще не съест

*

глухими моторами шевеля
вскипает во мгле водяная земля
и влажные скрупулы пыли
ложатся на морду кобыле

ездок запоздалый по мелкой воде
то мчится то скачет то спит в бороде
телега гремит и грохочет
дитё просыпаться не хочет

успокойся дитя не бойся дитя
то ветер копает в осоке
то цапля кричит журавель молчит
доедем в привычные сроки

за пазухой томно, под сердцем тепло
дрожит словно влага в копытце
пускай говорят что уже рассвело
младенец и так не боится

но там в глубине где порода тверда
родится во тьме земляная вода
она возвратится из плена
и стульям уже по колена

*

если собрать в точку
было сказано вот что:

она не-способна говорить за себя,
поэтому ею всегда правят другие

потому в ее истории столько повторов
и фальсифицируются отжившие формы

и не понять, откуда какая цитата,
из тридцатого или семидесятого года
потому что она цитирует всё одновременно

и не чтобы напомнить, а чтобы наполнить дыры

(что особенно жутко)

ее материал
ее МАЗы алмазы каменные пещеры
древесные леса золотые горы
снежные барсы пустынные розы газовые потоки
которые так нужны мировой торговле

ее материал не хочет иметь с ней дела
дает без любви делать с собой что надо

непонятно, чего ей надо

где твое я, почему его не видно
почему за тебя говорят посторонние люди
или ты говоришь
голосами шутих и трусов
выйди из себя
поставь этот словарь на полку

она не выходит
это у нее не выходит

вот ее огромные пароходства
ширококрылые самолетства
шерстобитные сталелитейные молочные производства,
многоокие градостроительные предприятия,
ткачихи, поющие над неработающими станками,
зоны вольного винопитья
супре – прости господи – матические открытья,
господаюнкера, автоматкалашников,
большой балет, вытанцовывающий из загашников
за решеткою призрак убитого летнего сада

этастрана
рай уснувший в объятьях ада

*

пусть она постоит в цвету
и постою на этом
облетающим, ненадолгим розовым цветом
с теми кто на посту

проститутки, белеющие тенями
в тенях деревьев на шоссе ярославском
ослепляемые фарами
подходите к машинам
осторожно, как олени к кормушке

вагон-ресторан, пластиковые ромашки,
меню с золотыми буквами на обложке
официантка, укушенная в шею

все, кто говорит, как я еще не умею

пылевая буря на полустанке,
где с тобой не покурим
протяженность полей, усырённая непокоем,
подполковник в отставке

дальнобойщик в своей кабине, теперь проверим,
действительно ли она высока, как терем,
и что свет изгоняет тьму между вытегрой и любанью.

положите мне руку на я, и я уступлю желанью