Финал и проблема трансформации Системы РФ

От редакции: Мы публикуем фрагмент новой книги Глеба Павловского «2016/Terminus. Неопропаганда, эскалация и предел наслаждений Системы РФ» (М.: Европа, 2016).

Третья из книг трилогии автора о Системе РФ («Система РФ в войне 2014 года», М., 2014 и «Об истоках российского стратегического поведения», М., 2015). Система РФ — это система поведения России, отличающаяся стилем эскалаций. Книга посвящена рискам ближайшего будущего России. Глеб Павловский считает, что население РФ наслаждается атмосферой экстремальности, и предупреждает о входе Системы в ее финальное состояние: «Театр 2016 года — это сцена Финала». Театру Системы посвящен один из центральных материалов, где описаны такие типажи, как Куратор, Приверженец и Откупщик. Книга содержит исторический очерк создания Неопропа — российской пропагандистской машины — глазами одного из ее строителей.

Тема конференции — «Россия-2020» — эксцентрична. Не оттого, что касается будущего, а потому, что привязывает к известной дате. Говорить о будущем России можно, только не пытаясь уточнять датировки. Было бы заблуждением искать в России устойчивый государственный ландшафт, внутри которого меняются лишь политические режимы. Это заведет нас в полемику о гипотетических моделях России. Но если рассмотреть поведение нашей государственности как «черный ящик», она тут же потеряет таинственность, и по ее реакциям многое можно сказать.

Я не знаю в точности, какова социальная и политическая система России, но знаю, что и как она будет делать.

Я говорю о Системе РФ как о модели поведения, ставящей ее граждан и ее соседей в трудное положение. Тема моего сообщения — ситуация, сегодня выглядящая отдаленной, но никем не отрицаемая, даже в Кремле: будущее прекращение функционирования власти в России, в нынешнем ее виде «путинского режима».

Финал Системы — вытесненная политическая проблема. Все в мире заканчивается. Финал процесса или системы в политике — заурядная политическая банальность. Но притом что ни сторонники Путина, ни его враги не отрицают конечности государственных состояний, никто не разбирает это легко предсказуемое явление. С его героями, его хищниками и его рисками.

В России не анализируют будущего — будущим тут пугают. Для разговора об «ужасах после Путина» в России всегда есть благодарная аудитория: уйдет Путин и придут еще худшие люди… произойдет революция, гражданская война… будет резня и погромы… к власти придут либералы, распродадут земли и сырье… от России останется Московская область… к власти придут силовики с националистами и развернут кровавый террор против либералов… Эта апокалиптика целиком литературного и кинематографического происхождения. Практика российского режима исключает реалистичные дебаты о будущих угрозах. Реальная экономика, общественная ткань России, непубличные факторы массового и индивидуального поведения не обсуждаются вслух и не приняты всерьез. Источник страхов будущего — в непроанализированном настоящем. Экстраполировать что-то на будущее в таких случаях бесполезно.

Реальным фактором стал вакуум предвидимого будущего, а следовательно, и нулевая готовность Системы к встрече с ее Финалом. Обсуждая «будущие действия Москвы», не видят, что в самой Москве не обсуждают даже последствий уже состоявшихся действий. А последствия генерируют будущее [1].

Имея дело с Кремлем, бесполезно угадывать и прогнозировать за него будущие скачки. Ненадежны и оценки возможных уровней эскалации. Зато можно и нужно различать а) коридор маневров-эскалаций и б) ситуацию в конце коридора.

Вопрос о Финале Системы связан с вопросом о ее трансформации, но это не один и тот же вопрос. Трансформация может ускорить Финал и им оборваться (плохой знак этого — Украина). А могла бы помочь Системе отойти от наихудших сценариев и стать Финалом-soft, щадящим для людей и «элит».

Эскалация исключает прогнозирование. Уже с середины военно-кризисного 2014 года видно было, что Система на Украине пытается отступить. Но тут выяснилось, что в ней нет навыка управления такими операциями. Деэскалация в Новороссии, скрытно начатая летом 2014 года, обернулась поэтому катастрофой малазийского Боинга, далее — наступлением под Мариуполем, с риском большой европейской войны, а год спустя завела РФ в Сирию и Ирак. Всякий раз мы видим эскалацию рисков, устрашающих население и лояльных функционеров Системы. И всякий раз Кремль не умеет погасить радикализм, раскормленный навыком эскалаций.

Прибегая к эскалациям, власть запрещает себе и другим взвешивать риски. В результате Система РФ непревращаема в иную правовую систему. Дело не в «генетическом коде», а в тех свойствах, которые обеспечивали ее выживание и глобальную эффективность в тройственной монополии суверенитета, агента мирового рынка и распорядителя обществом, неразличимо слитых в единой («гибридной») структуре Системы РФ. Такая структура подвижнее прошлой советской идеократии, однако исключает всякую нормализацию.

Система РФ нефункциональна и там, где она успешна, и там, где нет. Место институтов в ней заняли откупные организации — создаваемые ad hominem и присвоившие государственные прерогативы. Финал обнаружит негодность модели: та откажет при решении простой задачи, но заменить ее будет нечем. Главное, что можно сказать о финальной ситуации Системы РФ, — та наступит политически моментально; известные нам государственные субъекты будут к ней не готовы. «Час Х» — час дефицита политических инструментов, необходимых для срочных действий. Инструментальный дефицит поведет к панической интенсификации Системы в Финале.

Кинообраз Финала Системы не «Interstellar» (хоть точка сингулярности присуща тому и другому). По ту сторону Системы РФ нас не ждет новая удобная для жизни земля, а та же самая, но с обнажившимися реальными ее слабостями, непрочностью и угрозами. На такой почве негде возводить справедливую Республику или демократический Полис. Но она и будет нашим переходным состоянием.

Тот, кто хочет быть к нему готов, должен оценить будущие дефициты, распознав их в современном виде. Только тот, кто сегодня занят тем, чего некогда будет добыть завтра, тренирован для участия в чемпионате переходного будущего.

Массмедиа и Неопроп. И тут финал откроет ящик Пандоры. Страна столкнется с наследием своего неблагоразумия, не имея ключей к реальным решениям.

Разговоры о цензуре в российских СМИ укрепили иллюзию, будто дело лишь в ее отмене — это не так. Проблема Неопропа РФ только отчасти связана с политической цензурой (хотя цензура в ней тоже есть).

Задолго до президентства Путина российское ТВ превратилось в стрессогенный управляемый инструмент. Российская пропаганда, о которой так много говорят, — это удовлетворение массового спроса на hate vision.

Два года опаснейших импровизаций власти при неизменной поддержке населения России породили миф о всесильной российской пропаганде. Забыто, что пропаганда — лишь сервис политики. Она подсказывает тем, кто согласен вас поддержать, все необходимое: слова, нарративы, эмоциональный мотив. Рынок пропаганды в РФ — прежде всего рынок покупателя, а не продавца.

Например, если входом в финальную ситуацию окажутся т.н. «опрокидывающие выборы» (когда избиратель массово отказывает в доверии любым провластным силам), они не создадут круга новых государственных сил. Рассчитывать на честные выборы как генератор срочно необходимых инструментов политически ошибочно. Выборы начинают работать на самоочищение и обновление политики уже при довольно высокой правовой самодисциплине [2].

Можно предвидеть другие формы интенсификации Неопропа в Финале:

а) путем возвратной гласности, то есть кинжальной контркампании при уходе лидера либо вакууме контроля (наподобие «окна» конца 2011 года, после двух массовых митингов в Москве. Оно захлопнулось — уже к Рождеству 2012 года);

б) прекращение поражением, — когда в конфликте, инициированном самой Системой, она неожиданно проиграет. Момент проигрыша по слабости несносен для населения. В феврале 2014-го Кремль «уходил в Крым» от такой именно ситуации.

В Финале спрос на hate vision сохранится, как и те, кто сумеет его удовлетворять. Кадры Неопропа, сформированные за последнее двадцатилетие, лишены понятия о политическом благе и профессиональной этике. Они станут «демократами» лишь на то время, пока останется спрос. В Финале СМИ предложат аудиториям новые объекты для ненависти — виновников случившегося, «ангелов Зла» на фоне «рыцарей Света». Люди вместо программ, пароли вместо дискуссий. Речь пойдет не о концепции необходимых реформ, а о лидерах — «хороших людях».

Возникнут «ножницы» запроса на лидерство: кандидатам в политические лидеры будут успешно противостоять лидеры «социалки».

Спрос на лидерство. Путин оставит глубокий и многосторонний след в Системе РФ, а значит и в наследующем ей состоянии России. Монопольно олицетворяя государство, Путин создал привычку к государственности разговорчивой, но упрямой. Путин говорит с людьми только о тех проблемах, по которым готов предложить решение, а точней — себя как защиту от их нерешаемости. Этот след в государстве останется. Такой вид власти будут искать и, вероятно, потребуют и в «постфинальной» России. Отвергнув Путина, станут искать следующего — второго, третьего Путина…

Прекратившись как «путинский режим», Система РФ сохранится как предпочитаемое поведение и как способ ставить и решать задачи.

«Лидер социалки» — кто он? Двадцатилетний мейнстрим 1995–2015 годов сформировал унитаристскую коррупционную структуру государственных расходов. К ней привязана структура власти и жизнедеятельность массовых групп. Не входя в детали различий между российскими бюджетниками, контрактниками, служащими и т.п., обозначим весь ландшафт бюджетозависимого населения общепринятым в РФ термином социалка [3].

Термин предполагает зависимость населения, бизнеса и структур управления от расходов, привязанных к территориальному размещению получателей и обусловленных их (сословной) иерархией. Эту архитектуру не ликвидировать ни моментально, ни в среднесрочном плане, а ее слом привел бы к жесточайшим потрясениям.

Вверху пирамиды возникла государственно-политическая роль «Лидера — гаранта социалки» (или «президента бюджетников РФ»). Лидер социалки объединяет прерогативы верховного распределителя, контрольной суперинстанции и — главное — страхового гаранта выплат любой ценой. Законодательная власть не играет здесь почти никакой роли, а местная — лишь передаточную.

Место «Лидера социалки» Путиным занято символически — на деле работа премьера. И оно не слабей, чем конституционное его место [4]. В Финале здесь развернется борьба, искажающая позиции политических сил. Идею, что место Лидера — Гаранта «социалки» может быть деперсонализировано, отвергнут: политический соблазн захватить это место слишком силен. Отвергнут и замещение «социалки» системой платных услуг, — да столь массово, что идея станет самоубийственной для тех, кто ее заявит [5].

Фактор унитарного Центра. Центр — вот истинная новация Системы РФ и вместе с тем беда, ведущая к ее финалу. В Системе действует сверхфинансируемый монопольный Центр. Он подвижен, не связан доктринами и правовыми ограничениями. Дело не только в монополии на власть — Центр практикует управление эскалациями. Оно включает в себя:

а) создание

б) эскалацию ситуаций угрозы, одновременно с их неопропагандным утрированием. А далее

в) балансирование на грани потери управляемости, ради

г) предоставления населению «защиты» от катастрофы, реально грозящей или мнимой.

Центр в таком модусе и есть главный источник суверенных рисков. Но вопрос о центральной силе России еще обострится при наступлении финального состояния. Он тесно связан с русским вопросом, не решенным ни одной из прежних государственностей России, включая Систему РФ. Несозданность русской политической нации компенсировали принадлежностью русских к унитариям Центра (Петербурга, затем Москвы). Центр с его инфраструктурой остается единственным реальным русским средоточием. Лояльность Центру и одержимость его могуществом заменили нам политическую религию. При активизации этнократий, унитарная инфраструктура Центра представится мнимой линией обороны русских интересов.

Неоэгалитаризм и борьба за Центр в Финале. В ситуации Финала Россию накроет волна реакций на кричащие формы неравенства — социального, этнического и территориального. Эта волна неизбежна при отмене цензуры и выходе реальных неравенств наружу. Неоэгалитаризм тут же спроецируется на региональные бюджетные диспропорции.

Российская Федерация асимметрична. В нее входят, номинально на равных правах, т.н. «национальные республики», или этнократии; регионы, области и края (преимущественно русские) — плюс ряд крупных городов. В финальном кризисе вес этнократий вырастет. Они консолидируются первыми, превратившись в квази-«движения» общероссийского уровня, с диаспорами вместо сетей. Областям и русским регионам сделать это будет трудней, независимо от экономического веса [6].

Консолидация этнократий пойдет одновременно с деконсолидацией русских земель. Ответом на это едва ли станет формирование «русских движений». Более вероятно, что русские сплотятся вокруг идеи возрождения заново монопольного Центра.

Таким путем и прежде возвышалась центральная власть после каждого ее крушения. Отсутствие альтернативной концепции Центра и его замещений — стратегически слабейшее место либеральной оппозиции [7].

Финал на глобусе. Для нас и для остального мира вопрос о Финале сегодня звучит совершенно по-разному.

Для нас: возможно ли некатастрофическое преобразование Системы РФ в государство правовое, то есть безопасное для мирных занятий, жизни и собственности его граждан? Для внешнего мира: вероятен ли сценарий неограниченной эскалации со стороны Системы? Ждать им новых гибридных военных импровизаций с риском втягивания мира в большую войну? (Из которой победителем выйдет Китай.)

Первый вопрос выступает как вопрос о принципиальной преобразуемости нынешнего политического режима. Он включает в себя учет неразрушенных секторов экономической и социальной активности людей России (включая здоровые звенья аппарата власти). Второй вопрос — вопрос о новой концепции политики сдерживания Системы РФ.

Сдерживание извне более чем рискованно — из-за встроенного в Систему рефлекса встречных эскалаций. Реалистичней ставить вопрос о потенциале внутреннего сдерживания власти со стороны самого российского общества. Спроса еще латентного, ведь политически выявиться ему негде. Можно ли оценить спрос на внутреннюю политику сдерживания Системы? На политику создания преград произвольному и/или тираническому расхищению государственных шансов России?

Ключ к проблеме — внутри России и связан с темой предфинального и постфинального состояний Системы РФ. Возникающая при переходе государственность должна обстроить себя сдерживающими границами, увязанными с национальными интересами. Трудность задачи колоссальна. Но иначе неминуемо восстановится — не в прежнем, а в еще неизвестном, модернизированном виде — Центр Системы. (Где бы он далее ни разместился территориально.) Наибольшим стимулом к его восстановлению станет внешняя угроза, реальная или мнимая [8].

Будущая конфигурация власти должна быть готова к двоякому сдерживанию — внешнему и внутреннему. Доказав способность к государственной самодисциплине сдержек и противовесов (территориальных, земельных и демократических), российской власти предстоит практиковать и дружелюбное сдерживание иных мировых центров [9]. Вступая ли в коалиции с ними, придерживаясь ли китайского пути «блестящей изоляции»? Неизвестно. Обсуждать это сегодня негде, ведь речь о будущем миропорядке, каким тот сложится (либо нет) после конца Системы РФ. Постфинальная Россия должна стать частью и одним из спонсоров будущего миропорядка.

Для России проевропейский и прогосударственный консенсус — это одно и то же. Готовить людей, власти и общество к такому консенсусу — значит быть политически готовым к финалу Системы РФ.

Украинский кейс Финала. При несходстве культур, государств и стран России и Украины, внезапность испарения украинского государства (которое можно прямо датировать январем 2014 года) является одной из моделей финала Системы.

Украина многим похожа на РФ, хоть в ней не было аналогов Ельцину или Путину. Украинская политическая культура не знала и магии Центра (на месте которого находился символ-миф украинства). Россия и Украина политически разнотипны, но видна и неполнота их различия.

Подобно украинской, Система РФ государственно отклоняет реальное внутреннее разнообразие, множественность укладов жизни, отчего так же нереформируема, как Украина. Там и тут мы имеем дело со слабой властью, которая, присваивая инструменты силы (финансовой, военной, культурной), слабеет, а не становится сильнее.

На Донбассе мы видели некоторые, еще неопознанные элементы будущего финала Системы РФ. Непрямое сходство — выпадение ключевых фигур там, где нужны люди, принимающие управленческие решения. Даже если решения были, люди не находились. Звенья управления в критических точках ДНР/ЛНР никогда не заполнялись окончательно. Хорошо знакомая нам управленческая ситуация: там, где нужно быстро принять компетентное решение, исчезает лицо, которое вправе его принять.

Кураторы. В Донбассе революционную легитимность власти узурпировали кураторы. ДЛНР дала вырисоваться фигуре куратора — роль, которая внутри Системы РФ слаборазличима, между тем огромная часть функций государственного управления в РФ замещена курированием. Особенность курирования — именно в нечеткости управленческой схемы, при невозможности коррекции исходного решения.

Куратор — это политический бюрократ. Он руководит проектом и определяет курс через команду привлеченных исполнителей — нечеткую номенклатуру личных «агентов». Публичной ответственности за действия привлекаемых им (курируемых) агентов он не несет. Лишь аппаратные слухи позволяют гадать об успешности либо безуспешности его интриг [10]. Временно примкнувшие попутчики следуют его указаниям, лишь пока им это выгодно. Выбрав момент, они уходят на собственную орбиту — вплоть до криминальной. История кураторских игр с группой БОРН, покушение на Политковскую и нападение на Олега Кашина показывают потенциал бесконтрольности развития кураторских «схем».

Куратор привлекает к своим задачам всякого, кто готов вести с ним дела. Он сам диктует нормы и правила в поле его задач, как колонизатор в колонии. Поле его компетенции не жестко очерчено. Куратор правомочен раздвинуть его в «серые» зоны, где только найдет себе средства приструнки (см. институт «подвала» в Донецке и Луганске). Если в поле курирования кто-то отказывает в повиновении, куратор волен наказать строптивого агента. Но не судебно и не бюрократически, а с помощью другого агента, привлеченного к этой задаче, ad hoc.

Кураторство обрастает непубличной практикой устранения конкурентов с помощью кураторского ресурса. Наиболее злокачественны союзы куратора с местными авторитетами: каждый использует куратора как личный ресурс, нарушая всякую управленческую логику. Что, разумеется, подрывает любой шанс регулярного госстроительства на территории. Политическая схема обеспечения интересов власти, воплощаемая куратором, склонна к распаду и деструктивна.

Революция воскрешает Систему. Скомканная «либеральная революция» Украины, перешедшая в распад государственности, — один из сценариев финала Системы. Прецедент Украины важен для РФ также исходом «государственных» экспериментов в Новороссии.

Неудача революции на базе телеаудиторий особенно хорошо видна на примере донбасского ополчения — с его переходом от личной жертвенности к политической незначительности, территориальному бандитизму и убийствам.

Прогностично и то, как на Донбассе проваливались все «новые революционные идеологии». Значительная часть местных активистов и волонтеров были идейно индоктринированы, но никто не сформировал действенной политической или хозяйственной повестки.

Для спонтанно возникшего революционного интеграта Донбасс не нашлось ни идейного лидера, ни повестки. Это нечто обещает и к постфинальной ситуации в РФ.

Новороссийская Система ДЛНР примитивно, зато реально смоделировала и революционный сценарий Финала головной Системы. Провалился «православно-хозяйственный социализм», «национал-большевизм», утопия «военной демократии вооруженных мужчин». Ни одну программу не довели даже до апробации. (Здесь, кстати, разительное отличие от всех прежних эпох революционного эксперимента в России 1905–06, 1917–22 и 1990–95 годов.)

Переходная agenda. Политическое прогнозирование в России склонно к недопустимой операции (фантазийного) «замещения» прогнозистом места действующей власти. «Я бы сделал не так, как эти» — притом что эксперт не может, да и не притязает замещать их место. Для нашего политического прогнозирования обычна ловушка экстраполяций. Фокусировка на персоналиях, важных сегодня, — к примеру, на Путине. Политическое поле искусственно сужено вокруг мнимой причины, потеряв глубину и запертое на травмирующую персону. Это ведет к тому, что мы проскакиваем проблему переходного состояния — важнейший, но недолгий период с его задачами.

Россия — «чемпион неразличения» переходных моментов с их специфическими повестками. Из-за этого ее мысль сосредоточена вокруг горьких утрат, десятилетиями их пережевывая. Нас одолевают домыслы «упущенных возможностей» (которые, якобы, мы потеряли, отдав в «плохие руки») и фантазии о будущем без плохих парней. Описывая реальность, мы «политологически негодуем» на властвующих — так, будто сами размещены среди них. Мы примысливаем возможности власти за нее, не покидая инертного статус-кво.

Сторонников легализации status quo обличают сторонники его криминализации, но нет дебатов о политике перехода. О состоянии, которое уже не будет прежним, но будет содержать максимум незакрытых еще возможностей. Окно возможностей и есть поле действий переходного периода. Действий, которые могут быть сделаны лишь единожды. Упущенное окно закрывается. Пропуск повестки дня переходного состояния следующим ходом неминуемо воспроизводит тот или иной клон самой Системы РФ.

***

Система РФ предполагает государственно инфантильное и национально безответственное сообщество. Сегодня нами движет не злая воля, а неразличение предельных рисков, с бесчувствием к наносимому людям ущербу. Эти риски и причиненная боль остались вне внутренних дебатов России, оппозиционных также. Финал Системы не несет нам ни морального, ни воспитательного сообщения. Он наступает не чтобы судить и наказывать или «вернуть на европейский путь». В Финале вообще еще нет национально ответственного субъекта, ни властного, ни общественного. В Финале еще нет и публики — то, что сегодня так именуют, лишь тень политической коллективности. Она не сможет действовать в качестве суверенного общества. Пока это так, не сложатся и очертания широкого прогосударственного консенсуса населения, власти и оппозиции.

Примечания

↑1. Так, принятие Москвой разрушающих российскую экономику «самосанкций» — классика прогнозной недооценки рисков для будущего Системы.

↑2. Вообще, следует внимательней изучить украинский опыт 2004–10 и 2014–15 годов. Украинские движения (не хочу спорить с определением их как «революций») начинались с центрального требования честных выборов — и победили. Прошедшие затем выборы можно считать настолько «честными», насколько вообще на это способна новая — слабая — власть. Но за ними не наступило ни обновления кадров, ни укрепления институтов демократии. Причин этому много, включая войну. Но факт, что постсоветское общество, близкое по типу РФ, не самореформируемо, даже принося ради этого тяжелые жертвы.

↑3. При этом для Системы РФ привычно унизительное обращение с «нашим простым», «рядовым» человеком. Нет такого русского термина, чтобы описать всю несущественность человека-населенца в действующей Системе. Социальная гидропоника РФ одновременно является ее сточной системой. Даже в относительно беззлобные времена она рассматривает всех и каждого просто как резервуар для сброса своих рисков, потерь и других отходов.

↑4. Уже обращалось внимание на то, что в Системе РФ произошел сдвиг от рационально-правовой модели легитимации Путина к харизматической (Е. Шульман). Сдвиг не выглядит окончательным и слабо обоснован, но феномен налицо. Можно говорить о гибридной легитимности Путина как фронтмена Системы, где на пересечении рационально-бюрократических и харизматических аспектов сформирован двуполюсный синтетический (гибридный) центр легитимности. Путин не зафиксирован на одном из полюсов и снует от одного к другому и обратно («политика зигзагов»). Сегодня Путин выступает как харизматический лидер, однако его харизма «доказуется» спектаклем его (предположительного) умения вечно побеждать на выборах. Возможность такой персонократии — реакция на определенного типа спрос.

↑5. В состоянии Финала спазм принуждения к политике будет крайне болезнен. Навыка нет, есть фантомный рефлекс «применить власть» и найти «верного человека». Коалиция бюджетников РФ, оставшаяся без Гаранта, попытается немедленно назначить Гаранта — Преемника. Отсюда тема лидеров бюджетного комплекса важна и нужна уже сегодня.

↑6. Все вообще пространственные различия — между городами, общинами, регионами — в Финале политизируются. Возможно, уже теперь надо создавать общественные инстанции, которые бы искали и отрабатывали схемы согласования трудных вопросов.

↑7. Опасными в Финале станут любые проекты, требующие исключительного или силового ресурса. В том числе — новые конституции. Все они могут легко превращаться в поводы к насилию, возобновляют спрос на экстраординарную власть.

↑8. «Антироссийские санкции» — действенная, неопровержимая аргументация в пользу монопольного, ожесточенного, играющего с эскалациями Центра.

↑9. Трудный вопрос сдерживания внешних угроз при прохождении Системой РФ фазы Финала. Отсутствие сил сдерживания и тем более — прецедент внешнего вмешательства (кейс Украины!) могут стать толчком к спазматической реанимации прежней Системы.

↑10. Любопытен двойной климат «несекретной секретности» в зоне гибридной войны. Всем «все известно», и ничто не признано и не названо своими именами. Государственность ДЛНР строилась во мгле секретных спецопераций, где всегда неясно, что может быть публично упомянуто, а что нет. В итоге: и решения, и их непринятие приписывались мистическим московским кураторам, что нельзя было проверить, но сомнения в чем жестко пресекались.