Арктика — общее и особенное

От редакции: Выступление на XXIII Международном симпозиуме «Пути России», секция «Сибирь и российский Север: локальности в мире миров» 18 марта 2016 года.

Дорогие коллеги, я прежде всего хочу вас поблагодарить, потому что выступаю в новой аудитории. Это всегда волнительно.

Моя тема родилась таким образом. Я восемь лет учился в ЛГУ и потом поехал в Магадан как эконом-географ. И региональные экономисты мне сказали: ты будешь нам объяснять зональность. И все мои восемь лет схлопнулись в одно слово — зональность. Я подумал: если для экономистов весь бэкграунд экономгеографа схлопывается в слово «зональность», значит, за этим словом стоит какая-то большая правда, и начал потом внимательно изучать материалы коллег и вести собственные наблюдения по этой теме. Это очень увлекательно. Россия с точки зрения взаимодействия «юг-север», ритма зональной, ландшафтной сменяемости — конечно, очень благодарный объект исследования. Европейцы нам очень завидуют, потому что мы можем этот зональный ритм так хорошо изучать и исследовать, у нас в руках такая богатая фактура. Особенно завидуют, конечно, Сибири, потому что Сибирь в этом плане из всех географических частей России самая благодатная.

И вы увидите дальше, что действительно многие исследователи опробовали эту самую географическую зональность на полигоне Сибири. Лев Семенович Берг, который был для географии чем-то вроде курочки, несущей золотые яички, в своей работе «Номогенез, или Эволюция на основе закономерности» говорил о том, что зональность, ландшафты принудительно воздействуют на человеческое поведение. В советское время это попахивало идеализмом, поэтому он не был очень популярен, но замах был какой: ландшафтно обусловленное поведение людей! Это сильно вдохновило позже Льва Гумилева, который тоже отдал дань ландшафтной зональности и отчасти на ней построил свою теорию этногенеза. Крупные ученые вообще вдохновлялись зональностью, талантливо писали, и зональность была им в помощь. Петра Кропоткина тоже не надо забывать, помните? Если вы на севере, значит, у вас развивается кооперативность, вы дружите друг с другом, а конкуренции у вас почти нет. Он изучал биологические виды Северо-Востока Азии и пришел к выводу, что у них развита, в пику постулатам Дарвина, большая кооперация, а по Дарвину между ними должна быть конкуренция. Так что Дарвин был неправ, потому что на Севере и в Арктике это как раз не так. И вот эта талантливая книга «Взаимная помощь как фактор эволюции» как раз об этом — об очень мощной идее Кропоткина о кооперативности северных сообществ.

Потом было «Заселение Сибири» Покшишевского. Он тоже показывал зависимость освоения русскими Сибири от зональности и что в тундрах Арктики, в таежных ландшафтах оно проходило совсем по-разному. Но мне ближе пример Александра Григорьевича Гранберга, директора нашего института — Совета по изучению производительных сил, который «нарезал» Сибирь — показал, как меняются экономические характеристики в разрезе ее широтных зон. Это его работа 1983 года. И в частном разговоре я ему говорил: наверное, это у вас для экономгеографов наиболее понятная работа, которая за вами пожизненно и останется. Он меня в этом не разубеждал.

Идея была в том, чтобы «нарезать» Якутию, Красноярский край, конечно, Тюменскую область — как самую благодарную с точки зрения зональности «юг-север-Арктика» — на ландшафтные зоны (умеренная, северная таежная и арктическая тундровая) и посмотреть, как нормативы, коэффициенты удорожания, все эти советские экономические положения, которые мы частично и сейчас используем, меняются при перемещении с юга на север в Арктику. Конечно, это была вдохновляющая идея.

Но у меня был собственный маленький опыт. Когда я смотрел разные индикаторы по регионам России, я удивился информативности показателя лесистости. Через него можно было анализировать, например, дорожную обустроенность. Понятно, что в степях оснащенность дорогами лучше, чем в лесной зоне. То есть зональный показатель лесистости очень четко разделял российские регионы: дорожно хорошо обустроенные регионы с плохой лесистостью — южные, понятно, что это степные зоны; лесные — которые похуже; тундровая зона — как другая степь, опять плохо обустроена.

И я, вдохновленный идеями академика Гранберга, изложенными им в работе «Экономика Сибири в разрезе широтных зон», взял двухтомник «Регионы России» и стал выявлять зонально чувствительные показатели. Потому что есть же показатели абсолютно зонально глухие, а есть — зонально чувствительные. И оказалось, что их не так много, но они есть, и Россию можно «нарезать» на пять профилей по меридианам «юг-север-Арктика» (см. табл.).

Один профиль — Юг, Север, Арктика, Самарская область, Татарстан, Кировская область, Республика Коми, Ненецкая автономная область. Дальше другой — Нижегородская, Ярославская, Вологодская, Архангельская области. Нарезаем Россию на меридианные профили, и вот получается пять профилей, и можно смотреть. И вот смотришь на всю статистику и говоришь: мне нужны только те показатели, которые зонально чувствительны, то есть которые при движении с юга на север в Арктику меняют значения, причем делают это линейно, не прыжками, а именно однонаправленно.

Получалось, понятно, что снижается плотность населения. Очевидна гендерная асимметрия, то есть женщин много больше на юге. Удельный вес внутрирегиональной миграции. Как мигрируют люди на юге Тюменской области? Они много мигрируют внутри самой области. Уже на Ямале они больше мигрируют из других регионов России туда или выезжают в другие регионы, а на юге Тюменской области крутятся внутри. Значит, при движении «юг-север-Арктика» у нас меняется доля внутренней миграции и она становится существенно больше. В арктических регионах возникает миграционная открытость. Доля предпринимателей закономерно снижается, конечно. Скажем, по сравнению с Татарстаном в Арктике существенно ниже уровень предпринимательской активности и по количеству малых предприятий, и по другим критериям.

Почти по всем этим профилям получается, что чем севернее, тем меньше доля предпринимательства и малого бизнеса на тысячу человек населения. При этом средний размер предприятий часто увеличивается. В Арктике для компенсации издержек нужен крупный масштаб деятельности. Доля занятых в бюджетной сфере растет, доля зарплатного дохода в общем доходе населения растет, и это тоже понятно, я назвал это коллективистским характером доходов жителей Арктической зоны, арктических сообществ. В денежном потоке доля текущих расходов домохозяйств снижается. Если сравнивать по этим профилям, то в структуре доходных домохозяйств на Севере доля сбережений все-таки оказывается большей, чем доля сбережений у южных сообществ. Растет доля инвестиций в здания и сооружения, но это менее важно.

Когда я это все увидел, мне захотелось посмотреть эту самую зональность на каком-то исследовательском объекте. Арктическая зона, конечно, предоставляет нам такую возможность в силу того, что существует статистика Госкомстата, по крайней мере ее разрабатывают, и есть глобальная перспектива, то есть существует общность арктических территорий. Вот и мы видим, что при движении «юг-север-Арктика» меняются многие показатели. Теперь посмотрите, как это работает в Арктической зоне.

С точки зрения глобального потепления, это работает хорошо, потому что приморская Арктика становится доступнее, чем «внутренний» север: в Арктике теперь льды меньше, тоньше, то есть Арктика выигрывает, а север проигрывает — зимники раньше тают и больше дней тотального бездорожья.

Фактически, многие арктические сообщества — это острова-изоляты, то есть районы с ограниченными сроками завоза, высокой интеграцией военной и гражданской деятельности. Экстремальность, риск, информационная неопределенность — это тоже очень характерно для Арктической зоны.

Теперь давайте снова посмотрим на арктическую экономику как целостность. Что отличает ее от неарктической? Роль государства в экономическом развитии больше в арктической экономике. Заметная институциональная отдаленность: правила игры устанавливают в метрополиях — Москва, Вашингтон, Осло, — и этими правилами на местах все недовольны. Монопольная власть — монопольные цены: я помню, как-то в 2000 году мы приехали в Тикси, цена буханки была, по-моему, 150 рублей, и это притом что здесь она была 25–30 рублей — дело в торговой монополии. Затем консервативные кредитные институты: коммерческие банки не очень любят кредитовать из-за больших рисков, высоких издержек транспортировки, велика также роль традиционной экономики коренных народов. Это объединяет арктические экономики по всему миру. То есть оказывается, что у этого зонального своеобразия нет никакой разницы, идет ли речь о российской территории или нероссийской.

Теперь следующий шаг. Эта зональная общность так велика, что все страны хором приняли свои национальные арктические стратегии. Вы видите, что они принимают эти стратегии почти синхронно. Американцы с россиянами шли ноздря в ноздрю, они следом за нами повторяли наши нормативно-правовые акты. Здесь важно и интересно, что в разных странах уже есть осознание этой особой арктической общности, и оно даже нормативно прослеживается в том, что все арктические страны принимают отдельные стратегии по этим своим территориям, признавая их особость и геополитическую значимость. То есть зональность уже воплощена в определенных документах.

С точки зрения сегодняшней экономики, нам важно сказать о мобильности и открытости сообщества. Мы с вами уже говорили о кооперативности по Кропоткину. Можно спорить, спекуляция это или правда, но такие вещи можно доказывать. Я доказывал на примере фольклора коренных народов Арктики: они говорят, что надо думать о соседе, надо делиться, надо не вылавливать всю рыбу из озера, а оставлять соседу, следующему и так далее. Там действует экономика дарения и отдаривания. На Аляске некоммерческий сектор практически самый большой среди других штатов. На северных, особенно арктических территориях некоммерческая составляющая дарения и отдаривания, по Кеннету Боудингу, очень сильно развита — сильнее, чем в южных регионах, где больше развивается конкуренция. Дальние партнерские связи фирм характерны для арктических субъектов хозяйствования, а для южных фирм более характерен короткий радиус межфирменных партнерств. Об этом было очень интересное исследование Евросоюза, посвященное сравнению фирм разных регионов Европы, показавшее, что северные арктические фирмы тяготеют к дальним партнерам, что в общем объяснимо: им нужно экономику подпитать информацией о других, дальних партнерах. Не о ближних, они тоже маленькие, а о дальних.

Грубо говоря, арктические сообщества формируются не по кровному принципу, как, например, африканские, а по другим принципам: либо по принципу стажа проживания, то есть «старожилы против новоселов», либо по принципу общности по промыслу или по проживанию.

Когда мы разрабатывали Стратегию социально-экономического развития Арктической зоны, то заложили идею: знание – присутствие – рост. Интеллектуальное присутствие в Арктике значимо, за него надо бороться, и мы должны больше думать о том, как укреплять инновационную инфраструктуру в Арктике. Тогда это были новые идеи. Сейчас, вы знаете, приняты три федеральных документа (Основы госполитики в Арктике, Стратегия и госпрограмма), и они провозглашают, признавая единство Арктической зоны с точки зрения природы, что надо, конечно, применять экспедиционный метод освоения, что необходимо научное присутствие, особый подход к управлению и особые условия развития арктического предпринимательства.

Признав зональность значимым фактором, мы должны идти дальше, а дальше что? Строительство зональных институтов, вообще говоря, — это очень большой вызов и очень большая сложность. И у нас возникла проблема с Федеральным законом «Об Арктической зоне». В разные годы было создано четыре его версии, это была целая двадцатилетняя эпопея. Обращаю ваше внимание: наверное, не так много у нас законопроектов в стране, которые 20 лет не принимаются, и я считаю, что одна из причин — это вызовы зональности, то есть воплотить зональность в законодательных нормах оказывается очень сложно.

И есть еще одно объяснение. У нас в стране хорошо развивается отраслевое законодательство и очень плохо — территориальное, зональное в том числе. Возникает вопрос: а почему так? Ответ такой: если вы будете заниматься нефтяным законодательством, у вас будут погоны, заработок, признание и почет, а если вы пойдете в территориальные законодатели, вам скажут, что вы разваливаете единую Российскую Федерацию, что вы сталкиваете юг и север, вы будете диссидентом, денег у вас не будет и погон тоже. Понятно, что молодые и талантливые ребята-законодатели идут в отраслевое законодательство, они развивают его, обслуживают интересы добывающих корпораций и свой талант конвертируют в реальные, осязаемые материальные активы. Если же вы занимаетесь территориальным законодательством, ваши перспективы существенно хуже. Это причина, по которой за 25 лет новой России наше территориальное законодательство практически не развивается.

Завершая, я хотел бы сказать, что законодателям очень нужна прививка зональности. У юристов без географов случается, как говорил Лев Гумилев по другому поводу, спотыкание. И обязательно нужно преодолевать когнитивный диссонанс. Тогда зональный закон имеет шанс все-таки родиться. А если они работают без учета зональности, отдельно от географов, у них ничего не выходит. Спасибо.