Размышления о последних выборах

Я все больше думаю о французской поэзии — о драматической, как у Расина. Есть прекрасное драматическое высказывание Расина, по-французски “C’était pendant l’horreur d’une pro­fonde nuit”. В переводе «То было в ужасе глубокой ночи». Вероятно, Расин думал тогда об избрании Трампа — да, именно в ужасе глубокой ночи. Я чувствую своим долгом говорить, обсуждать это событие, событие в дурном смысле. Невозможно мне сидеть перед вами и обсуждать что-то интересное в академических терминах. То, что случилось глубокой ночью вчера, взывает к нашей мысли, требует нашего обсуждения. Для меня, как, наверное, и для многих людей, случившееся было неожиданным. Столкнувшись с чем-то неожиданным, мы попадаем под власть аффектов: мы чувствуем страх или подавленность, гнев или панику… Но мы знаем как философы, что все эти аффекты — не лучшая реакция. Не самое лучшее занятие — аффектировать прямо перед врагом. Думаю, поэтому необходимо научиться мыслить за пределами аффекта, за пределами страха, за пределами депрессии. Только так мы осмыслим ситуацию сегодняшнего дня, сегодняшнего мира, где и стало возможным то, что теперь возможно: Трамп стал президентом США. Сегодня я собираюсь дать если не объяснение, то прояснение, как такое могло случиться. Также я дам некоторые указания для обсуждения, что мы должны теперь делать. Мы должны действовать, чтобы не оставаться под гнетом аффекта, отрицательного аффекта, но должны выйти на уровень мышления, действия и политической определенности.

Начну из самой общей перспективы, не ситуации в США, но ситуации вообще в современном мире. Чем стал мир в наши дни, что такое событие стало возможным? Думаю, что самое важное утверждение, с которого нам и надо начать, — произошла историческая победа глобального капитализма. Мы от этого никуда не уйдем. В некотором смысле, с 1980-х годов до наших дней, уже сорок лет, можно сказать, почти полвека, мы стоим перед исторической победой глобального капитализма. Здесь много что значимо. В первую очередь, полное поражение социалистических государств, таких как СССР [в оригинале: Россия] и Китай, и в более общем смысле, поражение коллективистского понимания экономики и социальных принципов в этих странах. Это очень важный момент. Произошла перемена не только в объективной мировой ситуации, но и в самой субъективности людей. Более двух веков общественное мнение определяло свою судьбу по двум возможным направлениям. Конечно, мы очень обобщаем, но если говорить о субъективности, люди видели в своей исторической судьбе две возможности.

Более двух веков в общественном мнении судьба человечества определялась по двум направлениям. Примерно до 1980-х годов, конечно, обобщая, на субъективном общем уровне, историческая судьба людей виделась двумя способами. Был путь либерализма в классическом смысле. Слово «либеральное» имеет много значений, но я имею в виду первичное значение: частная собственность — ключевой момент социальной организации, пусть даже за это приходится платить чудовищную цену неравенства. Либерализм ищет в частной собственности ключ к социальной организации. И был путь социализма, путь коммунизма, хотя это разные слова, но мы берем самое абстрактное значение: главная цель всей политической деятельности — покончить с неравенством. Покончить с неравенством даже ценой кровавой революции. Итак, с одной стороны, миролюбивое видение истории как продолжение старой судьбы, где частная собственность организует вокруг себя общество, а с другой стороны, требование обновления, начатое Французской революцией, что исторический опыт человечества должен быть разорван: в прошлом останется неравенство и частная собственность, а в будущем будет коллективная жизнь. Поэтому спор шел о равенстве и неравенстве: за неравенство выступал либерализм в классическом смысле, а за равенство то, что могло иметь разные названия: анархия, коммунизм, социализм — важна была идея. Этот спор захватил весь XIX век и значительную часть XX века.

Итак, почти два века существовал стратегический выбор, не только выбор перед лицом местных политических решений, национальных обязательств и войн, но выбор исторической судьбы всего человечества: выбор того, как будет построено само человечество с его судьбой. С 1980-х годов до наших дней мы присутствуем при конце такого выбора. Сейчас восторжествовала идея, что нет никакого глобального выбора и что нынешние решения не имеют альтернативы. Так и говорила Тэтчер: «Нет другого решения». Нет другого решения, кроме либерализма, или, как сейчас говорят, неолиберализма. Это важный момент, потому что Тэтчер сама не говорила, что имеющееся решение правильное. Ее просто это не интересовало, она просто приняла, что есть только одно решение. Вы знаете, что современная пропаганда настаивает не на том, что глобальный капитализм совершенен: очевидно, что он весьма плох, все это знают. Каждый на планете понимает, что чудовищное неравенство не может быть сияющей судьбой человечества. Но ответ один: «Да, это неправильно, но альтернативы нет». Итак, думаю, наше время можно определить как попытку навязать всему человечеству в глобальном масштабе убеждение, что есть только один путь истории человечества. Теперь никто не говорит, что это блистательный путь, даже что это правильный путь, но просто говорят, что нет других возможностей, других альтернатив.

Итак, мы оказались в точке примитивного убеждения, что либерализм, господствующий в форме частной собственности и свободного рынка, — это единственно возможный путь для современного человечества. Что этот путь и определяет нашу человеческую субъективность. Чем в такой перспективе становится человек как субъект? Дельцом, потребителем, собственником, или ничтожеством, не умеющим покупать и продавать. Вот теперешнее строгое определение человека. Таково общее видение, общая позиция, общий закон современного мира.

Каковы политические следствия из этого для всей политической жизни? Каковы следствия этого господствующего видения мира, в котором перед нами открыт только один путь? Все правительства с этим согласны: в современном мире не может состояться государство, не принимающее такой позиции. Мы не знаем ни одного правительства, которое рассуждает как-то по-другому. Но почему? Почему, если мы посмотрим на политику «социалистического» французского правительства, на «диктатуру» компартии Китая, на правительство США, Японии или Индии, все будут говорить одно: мы можем существовать только в глобальном капитализме, только подобное будущее существует. Я думаю, что любые политические решения, которые сейчас принимаются на уровне государств, полностью зависят от этого чудовища, как я называю глобализованный капитализм с его неравенством. В некотором смысле нельзя считать нынешние правительства хоть сколько-нибудь свободными. Они встроены в глобальную предопределенность, и любые их действия зависят от жизненных токов этой глобальной предопределенности. Поэтому чудовище становится все чудовищнее. Мы должны знать, как сейчас обстоят дела с неравенством. Мы должны видеть, что весь современный капитал сосредоточен в немногих руках. Мы должны понимать, что сейчас 264 человека имеют в собственности столько же имущества, сколько 3 миллиарда других людей по всему миру. Это уже не былая монархия или какие-то еще формы: сейчас неравенство заявляет о себе громче, чем когда-либо в истории человечества. Никогда это чудовище не заставляло все человечество существовать в динамике растущего неравенства и при этом сокращающейся свободы.

Все государства относятся к этой ситуации одинаково. Все принимают этот чудовищный закон: французское правительство, китайская коммунистическая партия, администрация Путина в России, Исламское государство (организация, запрещенная на территории РФ. — Ред.) в Сирии и, естественно, президент США с его командой. Так постепенно, и это самый значимый вывод из избрания Трампа, вся политическая олигархия, весь политический класс оказывается одной всемирной группой. Эта группа только условно делится на республиканцев и демократов, социалистов и либералов, левых и правых и т.д. Все эти разделения в наши дни — чистые абстракции, а не реальности: за всеми стоит одна и та же экономическая и политическая ситуация. Политическая олигархия в западном мире в наши дни постепенно утрачивает контроль над капиталистической машиной — и это реальность. Все классические политические господствующие силы провоцируют, с нарастанием кризисных ситуаций и ошибочных решений, на глобальном уровне и на уровне наций ситуацию фрустрации, непонимания, озлобленности и мрачного бунта. Люди недовольны тем, по какому пути нас ведут все участники политического класса во всем мире: между ними есть различия, но они уже не заметны. Заниматься политикой в наши дни — значит отстаивать мелкие различия на общем глобальном пути. Но люди в целом подавлены всей ситуацией: они не знают, что делать, не находят ориентиров и задач в жизни, не имеют стратегического видения будущего человечества. В такой ситуации множество людей рыщут во тьме, принимая ложные нововведения, мракобесные объяснения, возвращаясь к изжитым суевериям. Перед лицом политической олигархии появляются активисты новейшего рода, которые поддерживают вульгарную демагогию насилия. Эти ребята ближе к бандитам и мафиози, чем к образованным политикам. И если выбор стал выбором между этими парнями и образованными политиками, то в результате осуществляется узаконенный выбор между политической вульгарностью и чем-то вроде субъективного насилия под видом политических «предложений».

В некотором отношении эта новая фигура в политике, Трамп, как и многие другие в наши дни, похож на фашистов 1930-х. Сходство есть. И прежде всего то, что главные враги для них — коммунистические партии. Это своего рода демократический фашизм, как бы парадоксально ни звучало это определение. Они находятся в демократической плоскости, внутри демократических институтов власти («аппаратов»), но они играют другую роль и другую музыку. Думаю, дело не сводится к Трампу, этому расисту, мачисту (от мачо), стороннику насилия, у которого нельзя не видеть полное презрение к логике и рациональности — фашистскую черту. Просто сам дискурс, сам способ речи этого демократического фашизма — это делокализация языка, его уместности — возможность говорить что придется против всего, что вздумается. Никаких проблем! Этот язык — уже не язык объяснения, но язык создания аффектов. Это аффективный язык, создающий ложное, но действенное единство. Мы здесь впервые столкнулись с этим в лице Трампа, но в Италии это было раньше в лице Берлускони. Берлускони был возможно первым деятелем этого нового демократического фашизма, с теми же свойствами: вульгарность, патологическое отношение к женщинам, возможность говорить и делать на публике такие вещи, которые до сих пор неприемлемы для массы людей. Но то же самое — случай Орбана в Венгрии, и думаю, во Франции таков же был случай Саркози. То же самое мы наблюдаем теперь в Индии, на Филиппинах, в Польше и в Турции.

В мировом масштабе появляется новая фигура, по-новому определяющая политику.

Часто эта фигура действует внутри демократической Конституции, но она ей чужда. Мы можем назвать таких политиков фашистами, потому что они ведут себя, как в 30-е годы: Гитлер тоже победил на выборах. Я называю этих ребят фашистами, потому что они играют в демократию, но враждебны ей: они в демократии и вне нее. Быть в демократии для них значит быть вне демократии. Все это пока в новинку, но и вписано в общую фигуру действий в современном мире. Перед нами не какое-то найденное в кризис решение, а новый акт мнимо демократической пьесы, в которой ничего не переменилось в сравнении с классической олигархией. Конечно, Трамп сначала обескураживает своей небывалостью. Но в действительности мы не найдем в его поведении ни единой новой подробности. Вряд ли чем-то новым можно считать расизм или мачизм: это чересчур старые дела… Стародавние. Только в сравнении с поведением классической олигархии его поведение выглядит неожиданным. Единственно новое в Трампе — этот самый «Трамп» в момент, когда он говорит абсолютно примитивные и устаревшие вещи, вышедшие в тираж. Просто в наше время возвращение к старым правилам существования может показаться кому-то новеллой. Но эта конвертация нового в старое — характеристика чего-то вроде нового фашизма.

Все сказанное описывает, я полагаю, нынешнюю ситуацию в ее политических производных. Мы должны представить себя находящимися внутри некоторой фатальной диалектики — и ее четырех условий.

Прежде всего, это небывалая брутальность и слепое насилие капитализма сегодняшнего дня. Конечно, в западном мире мы не видим их крайних форм, но если мы попадем прямиком в Африку, то столкнемся с ними; увидим их и на Ближнем Востоке, и в Азии. Перед нами одно из условий, причем фундаментальных, существования современного мира. Возвращение капитализма к своим первоначальным смыслам происходит в самой грубой форме — как возвращение к эпохе варварских покорений, варварских войн всех против всех за беспредельное господство. Так что первое условие — небывалая брутальность и кровавое насилие дикого капитализма.

Второе условие — разложение классической политической олигархии. Классические партии — демократы, республиканцы, социалисты — разлагаются, так что в результате появляется, наконец, некоторого рода новый фашизм. Мы не знаем, каким он будет, мы не знаем даже, каким станет Трамп. Мы действительно этого не знаем, а может быть и Трамп не ведает собственного предназначения. Но мы наблюдали ночью, что именно произошло. Был Трамп, не имевший власти, а теперь Трамп, ею обладающий. Он даже побаивается брать власть, и сам не вполне решился ее брать, потому что власть не позволит ему выступать так же свободно, как прежде. Преимущество Трампа и было в том, что он мог говорить все что угодно, но теперь у него администрация, армия, экономисты, банкиры — он теперь в совсем другой переделке. Ночью мы видели, как Трамп перешел из одной пьесы в другую, из одного театра в следующий. Во втором театре ему не столь вольготно, как в первом. Но мы действительно не знаем, какие возможности открываются перед таким парнем, когда он оказывается президентом США. В любом случае, перед нами реальный символ разложения классической политической олигархии и рождения новых фигур в новом фашизме, о будущем которого мы можем только догадываться. Думаю, что для человечества это будущее вряд ли будет просто «интересным».

Третье условие — фрустрация населения, неопределенное чувство расстройства всякого порядка. Так думают многие люди, особенно беднейшие люди из провинций, из деревень во многих странах или рабочие, потерявшие работу. Все это население вытеснено на обочину современного капитализма, вытеснено в никуда. Оно не знает, как будет существовать: это население сидит без работы, без денег. Оно не знает идеалов, не ведает экзистенциальных ориентаций. Этот момент — третье действительно важнейшее условие глобальной ситуации наших дней. Утрата ориентиров, устойчивости, ощущение крушения собственного мира без созидания какого-либо другого — это все разрушение, от которого так и веет пустотой.

Последнее условие, четвертое — утрата, полнейшая утрата стратегической альтернативы. Нет в наши дни другой стратегии и другого пути. Да, есть много политических задумок: я бы не сказал, что вообще ничего нет. Да, есть протесты, оккупаи, мобилизации, экологические акции и т.д. Так что люди сопротивляются и протестуют, да. Но нет стратегического маршрута, который можно было бы противопоставить нынешнему убеждению о всемогуществе капитализма. Никто не может убедительно обосновать другой путь. Нет того, что я бы назвал Идеей с большой буквы. Такой Идеи, которая могла бы объединить в мировом масштабе и со стратегическими целями все формы сопротивления и влияния. Такая Идея могла бы послужить мостом между индивидуальным субъектом и коллективной историко-политической задачей — возможность действия наперекор всему, исходящая от самых разных субъективностей, но в свете единой Идеи.

Итак, четыре момента, четыре условия: всеобщее стратегическое господство глобального капитализма, разложение классической политической олигархии, растерянность населения (утрата ориентиров) и отсутствие стратегической альтернативы — вот, как я думаю, квадрат нынешнего кризиса. Мы можем определить современный мир в терминах глобального кризиса, но не сводимого к экономическому кризису последних лет. Я полагаю, все это гораздо больше, чем субъективный кризис: судьба людей все менее ясна им самим.

Итак, что делать, как, бывало, спрашивал Ленин. Я думаю, ввиду избрания нового президента, избрания Трампа, мы должны честно признать, что одной из причин успеха Трампа стало нынешнее реальное, а не мнимое противоречие внутри одного и того же мира глобального капитализма, империалистических войн и утраты судьбоносной для людей Идеи. Конечно, я признаю, что Хиллари Клинтон и Дональд Трамп очень разные — я не собираюсь преуменьшать различие между ними. Но это различие значимо только на том уровне, где работает эта разница между новым фашизмом и старой политической олигархией. Конечно, любая политическая олигархия не так страшна, как новый фашизм, и я прекрасно понимаю, что Хиллари Клинтон предпочтительнее. Но не надо забывать, что эти различия проводятся внутри одного и того же мира. За двумя кандидатами не стояло различных стратегических видений мира. Я думаю, что успех Трампа стал возможен только из-за того, что настоящее противоречие современного мира не может быть выражено, не может быть символизировано противостоянием Хиллари Клинтон и Трампа. Хиллари Клинтон и Трамп принадлежат одному миру — при всех различиях, они люди одного мира. На самом деле, на первом этапе выборов, на праймериз, настоящее противоречие было между Трампом и Берни Сандерсом. Вот где настоящее противоречие — здесь мы видим действительное противостояние сторон! Конечно, мы можем сказать, что Трамп — это еще не совсем фашизм, как и то, что Берни Сандерс — это только отчасти социалист и что Сандерс поневоле должен был стать союзником Клинтон и т.д. Но я сейчас мыслю на символическом уровне, который не менее важен. На нем настоящее противоречие современного мира символизируется противостоянием Трампа и Берни Сандерса, а не противостоянием Трампа и Хиллари Клинтон. По крайней мере, в программе Сандерса мы видим пункты, которые идут по касательной к современному миру. Но таких пунктов вовсе нет в программе Хиллари Клинтон. Перед нами прекрасный урок диалектики — теории противоречий. В некотором смысле противоречие между Хиллари Клинтон и Трампом было относительным, а не абсолютным: это было противоречие с соблюдением тех же параметров и с сохранением той же конструкции мира. А вот противоречие между Берни Сандерсом и Трампом на самом деле полагало возможность действительного противоречия — противоречия между нынешним миром и тем, что идет по касательной к нашему миру. В некотором смысле, Трамп стоял на стороне темной и реакционной субъективности людей — той, что от мира сего, какой он ни есть. А Берни Сандерс — на стороне рациональной, деятельной и ясной субъективности народа, равняющейся на будущее, даже если оно еще не вполне очерчено — но оно, во всяком случае, вне сего мира.

Результаты выборов консервативны по самой своей природе, это чистый консерватизм — и результат ложного противоречия. Подобное противоречие — в каком-то смысле не вполне противоречие, а продолжение нынешнего кризиса (на всем протяжении выборов) в свете обозначенных мною выше четырех условий. В настоящий момент мы не можем ставить на Клинтон или схожую с нею фигуру просто в противовес Трампу. Стоит вернуться, насколько то возможно, к каким-то истинным противоречиям: вот урок этой страшной ночи. Мы должны проложить политический ориентир за предел собственного мира, пусть даже поначалу мы не будем видеть его вполне ясно. Когда мы возьмемся за эту задачу, мы еще не будем знать до конца, как это будет. Но начинать надо. Мы должны начать… Иначе куда нам идти? Не за Трампом же! Мы не должны только негодовать или отрицать. Надо начинать действовать, а лучшее действие — вернуться к подлинным противоречиям, к истинному выбору — к реальному стратегическому выбору между теми или другими ориентирами человечества. Мы должны вернуться к идее, что несмотря на чудовищное неравенство в лоне современного капитализма, несмотря на новоявленных гангстеров в классической политике, чему примером Трамп, есть шанс вновь создать политическое поле с двумя, а не одной стратегической ориентацией. Вернем ту ситуацию, что явилась попаданием в мишень в великих политических движениях XIX и начала XX века! Мы должны, скажу отчасти по-философски, двинуться за пределы Монады в сторону Диады. Не один ориентир, а два ориентира! Создание нового витка возвращения к новому фундаментальному выбору — вот неизбывная сущность политики. В самом деле, если существует лишь один стратегический путь, то политика постепенно исчезает с лица земли. В некотором смысле Трамп — символ такого исчезновения. Ведь в чем состоит политика Трампа? Этого никто не знает. Есть фигура Трампа, но нет политики Трампа. Поэтому возвращение к политике необходимо сделать возвращением к существованию реального выбора. Наконец, на уровне философских обобщений, это будет диалектическое возвращение к Диаде за пределами Монады, и мы должны как-то обозначить происходящее — через новые его имена.

Как вы знаете, я люблю слово «коммунизм», хотя это слово и опозорено кровавой политикой XX века. Что ж, имя — не более чем имя! Подберите то, что вам нравится. Но в этом старом и опозоренном слове есть смысл, который нас не может не привлечь. Этот смысл тоже строится на четырех моментах, четырех принципах, которые и могут быть положены в основу нового политического поля — поля двух стратегических ориентиров.

Первый пункт: ключ социальной организации не нужно полагать в мире частной собственности и чудовищного неравенства. Ничего хорошего мы не найдем. Значит, и двигаться в этом направлении необязательно. Лучше показать, как можно жить по-другому: для того, чтобы стать человеком и человечеством, необязательно опираться на частную собственность и чудовищное неравенство. Это первый пункт.

Второй пункт: не нужно, чтобы рабочие были расколоты на работников благородных профессий (те творят что-то «интеллектуальное» — управляют, участвуют во власти) и на работников ручного труда, имеющих дело только с «материалом». Специализация под такими табличками — далеко не какой-то вечный закон, и противопоставление интеллектуальной и ручной работы должно быть в долгосрочной перспективе исключено. Это второе условие.

Третий пункт: людям нечего размежевываться по национальным, расовым, религиозным и социальным признакам. Равенство должно проходить над всеми различиями. Всякое специально утверждаемое различие — просто барьеры равенству. Равенство должно оказаться диалектикой различий, и неверно думать, что различия никогда не дадут сбыться равенству. Пора убрать все размежевания, которые не дают Другому быть равным мне. Неравенство противно природе!

Четвертый пункт: нет закрепляемой «навечно» необходимости в государстве как в обособленной силе, защищаемой оружием.

Подытожим четыре пункта: коллективизм против частной собственности, полиморфизм рабочего против специализаций, конкретный универсализм против замкнутых идентичностей, свободное объединение против государства. Это пока еще тезисы, а не программа. Но по этим тезисам мы можем уже судить обо всех политических программах, решениях, партиях, идеях. Соответствуют ли они четырем принципам? Движутся ли они в фарватере этих принципов или нет? Наши принципы — протокол суждения обо всех решениях, идеях и предложениях. Если решение или предложение ставит нас в фарватер этих принципов, мы можем его одобрить, исследовать его реальные возможности и т.д. Но если оно враждебно этим принципам, это плохое решение, неудачная идея, плохая программа. Итак, у нас теперь есть принцип суждений в политическом поле — он и поможет выстроить новый стратегический проект. В некотором смысле, это возможность иметь адекватное видение движения в новом направлении, которое и должно захватить все человечество.

Берни Сандерс предлагает создать новую политическую группу и назвать ее «Наша революция». Успех Трампа открывает ворота для подобных амбиций. Мы можем довериться Сандерсу, мы можем признать его предложение выходящим за тот самый предел мира сего, мы можем уверовать, что его предложение уже близко нашим четырем принципам. Да, мы уже можем действовать.

Мы обязаны действовать, иначе мы так и останемся в идиотском изумлении перед буквально подавляющим нас успехом Трампа. Наша революция не против плоти и крови, но против их реакции, наша революция — идея «что надо».

Я уже на ее стороне.

Источник: Mariborchan