Теснота

12 июня 2017 года в центре Москвы произошло своеобразное событие. На одной улице соприкоснулись плечом к плечу спонтанная акция политического протеста («митинг Навального») и исторический фестиваль «Времена и эпохи», тщательно и задолго до того подготовленный мастерами исторической реконструкции. Тверская улица не совсем подходит и не слишком просторна даже для одного из таких событий, а когда они вдруг оказались соседями, да еще одно из них — в плотном кольце полицейских, тут уж точно жди беды. Первые полтора часа, впрочем, митинг и фестиваль мирно сосуществовали, разделенные полицейской цепью. Группы митингующих на Пушкинской площади, пропущенные полицией сквозь оцепление, спускались по Тверской, продолжая скандировать речевки, кто-то заворачивал к древним кузнецам и рукописных дел мастерам, кто-то присоединялся к поднимающимся от метро «Охотный ряд» новым группам протестантов, опознавая их по государственным флагам в руках и разворачивался опять к выходу на Пушкинскую площадь. Там образовалась толпа, слишком многие пытались поймать онлайн-трансляцию происходящего в пятидесяти метрах выше по улице, за оцеплением, — и не могли это сделать из-за перегруженной сети. Иногда по возгласам «Позор!» можно было понять, что где-то там впереди происходит то, что точнее всего называется старым русским слово «винтилово» (не благородным же «арестом» или ироничным «прихватом» это полицейское действие называть). Первые полтора часа, впрочем, винтили на Тверской не очень активно. И в двух десятках метров ниже скопления политических энтузиастов происходила совсем другая, детализированная историко-реконструкторская жизнь.

Необычайной была Тверская улица в этот день! Дети мирно играли в древние игры в специальных загончиках под ногами у людей, обсуждающих перекрытия станций метро и возможность применения газа, девушка под аплодисменты размахивала с подоконника российским флагом над головами у полицейской цепи, человек в шлеме и кольчуге объяснял особенности устройства этой кольчуги на собственной груди, а рядом другой человек в одеждах средневекового проходимца охранял лодку викингов от порывающихся забраться в нее любителей кораблестроения, тут же разъясняя им же устройство палубы драккара, кто-то тут же на веранде маленького кафе ел, а кто-то (ниже по улице) азартно фотографировался в позе арестованного, упираясь ладонями и расставив ноги в стену автомобиля с недоброй памяти надписью «Хлеб», под прицелом автомата в руках реконструктора, реконструировавшего зачем-то СМЕРШ. Кузнецы стучали молотками. Вертолет наворачивал над головами. Кто-то говорил про Навального, кто-то обсуждал особенности русской фортификации времен Крымской войны, кто-то кого-то искал, как обычно бывает в местах массовых скоплений, и так далее; в каком-то из лагерей, кажется времен Русско-японской войны, растопили небольшую жаровню, и на Тверской был легкий запах дровяного дыма. Я рад, что видел и слышал Тверскую улицу — такой.

Через некоторое время, однако, атмосфера изменилась, началось агрессивное винтилово, люди стали разбегаться от неупорядоченных ударов полицейских, кто-то повалил и затоптал реконструкторские палатки и другой инвентарь, кто-то кому-то что-то грубо сказал — а те и ответили, и так далее; праздничная почти-идиллия пала под полицейским натиском. В результате теперь многие оказались вовлечены в долгую и довольно монотонную полемику: можно ли (и нужно ли) обвинять протестующих в том, что они испортили семейный праздник, или же наоборот реконструкторам (перед которыми, кажется, никто хотя бы формально не извинился за переживания, хлопоты и потери) стоило бы потерпеть некоторые неудобства, потому что, как кто-то где-то после написал, «сама история происходила вокруг них». Это лишь один из аспектов дискуссий о происшедшем событии, но я тут пишу только о нем.

Моральную дилемму — на чью сторону в этой полемике встать — тут сложно разрешить, потому что, с одной стороны, т.н. «протестанты» имеют гражданское право находиться на центральной улице своего города в государственный праздник, и даже если они при этом размахивают государственными флагами и что-то кричат, это не причина для полиции их бить и винтить (без этого и проблемы от соседства не было бы); с другой стороны, т.н. «реконструкторы» и посетители их фестиваля помимо их воли и желаний оказались втянуты в какое-то политическое действо, которое оказалось не только непонятным многим, но еще и небезопасным, и это некрасиво и невежливо; с третьей стороны, объявленный Алексеем Навальным экстренный перенос митинга с проспекта Сахарова в центр Москвы многими был сразу же воспринят как провокация полиции на устранение «несанкционированного мероприятия», а то, что полиция начинает рано или поздно всех без разбору и без объяснений винтить, воспринимается как само собой разумеющийся исход такой инициативы, так что Навальный должен был бы знать об этом наперед и сознательно или несознательно (что хуже?) как бы «подставил» и участников, и гостей их фестиваля под полицейские дубинки; с четвертой стороны, 12 июня все же — «День России», это день принятия Декларации о государственном суверенитете, и хотя посетитель фестиваля «Времена и эпохи» на Тверской в этот день не видел ни единого символа российской государственности (кроме флагов в руках участников «митинга»), ни единого лозунга и т.д., все же этот посетитель оказывался не просто на очередном «дне города» и мог бы, обладая способностями к политической рефлексии, осознать, скажем, что такая абсолютная деполитизация вроде бы, формально, главного политического праздника страны не сама собой произошла и что сам этот фестиваль расположился именно там, где он расположился, — в символическом центре столицы — именно потому-то и для того, чтобы этим центром не воспользовался в политических целях кто-то еще.

Об этом «возвращении политического», пока в лице Алексея Навального и протестного движения, которое он старается оформить, можно судить по тому, что в публичное пространство возвращаются жесты. Политика — не только «искусство возможного», но и искусство жеста. Жеста как действия, намекающего на другую возможность, о которой вроде бы все знали, но почему-то к ней не обращались. Эта возможность оставалась неиспользованной, иногда из-за ее величия, иногда из-за ее омерзительности, — а жест делает ее и видимой, и возможной. Осталась какая-то ностальгия по жестам — «разворот над Атлантикой» Примакова был жестом, и «мочить в сортирах» было жестом. За последние несколько лет такого яркого жеста как-то и не припомнить, куда-то они с тех пор поисчезали, — а Навальный возвращает жесты. Перенос митинга меньше чем за сутки до его начала, хотя и под вычурным предлогом (т.е. все-таки не «чистым волеизъявлением» лидера, а как бы в силу обстоятельств), — это был политический жест. Оказалось, что можно позволить себе выйти из привычным рамок «безопасного протеста» (безопасного для тех, против кого он направлен, но, как выяснилось 26 марта сего года, не для его участников, хотя они и проходят сквозь оцепление и рамки) — перенеся место действия ближе к символическому центру. Политика делается в центре. И тут оказывается, что центр уже занят другими людьми, к этой жестикуляции равнодушными. Те, кто захвачен и увлечен жестом лидера (с маленькой буквы, это техническое понятие — жест должен сделать кто-то один: коллектив, партия, движение, толпа не могут жестикулировать), втискиваются туда, как могут. Между ними и всеми другими возникает напряжение.

Власть жеста — власть политического — захватывает не всех, а на то, чтобы передать озадаченность, убежденность или хотя бы увлеченность словами, нужны как минимум время и взаимный интерес. Спряжение тесноты исключает и то и другое.

Но это же обычная городская теснота. Мы приходим на место, а оно ценно и поэтому уже занято, и приходится «потесниться». Эта теснота не обязательно превращается в «работу локтями» или давку. 12 июня, повторю, фестиваль и странный митинг-недомогание в течение довольно продолжительного времени сосуществовали, аккуратно разграниченные полицией, пока полиция не взломала это хрупкое компромиссное равновесие.

И вот тут можно поддаться вполне естественному (т.е. нутряному) возмущению и потребовать оставить это место, этот центр города в покое. Здесь уже играют дети и уже поставили свои палатки мужчины в костюмах викингов (а военные повара растопили свои полевые кухни и т.д.). Но как оставить «центр» в покое, когда именно он-то и нужен, и нужен именно сейчас, скажем, именно в этот (символический) день и именно под властью этого жеста (порыва, повода и т.д.)? Тесно будет всегда. Где политическое, там тесно, 12 июня там было в прямом смысле слова очень тесно.

Хорошо бы суметь как-то не распихивать других и не надеяться, что полицейское винтилово поможет справиться с этой теснотой. Впрочем, на массовых политических мероприятиях в российских городах часто можно наблюдать, как несчетное множество людей перемещается по улицам вежливо и аккуратно, уважая чужие границы и неуловимым образом пресекая чьи-то попытки внести суету и толкотню. Все это вполне возможно.