К истории советской академической дисциплины «Основы научного коммунизма»

Чем интересна история советской академической дисциплины «Основы научного коммунизма»? Изучение обстоятельств ее появления хорошо раскрывает ситуацию в преподавании общественных наук в СССР в период «оттепели». Если сам по себе «научный коммунизм» больше не является подходящей областью для академической карьеры, он тем не менее чрезвычайно интересен как сфера, точнее дисциплина, в которой состоялось множество карьер и был создан большой объем академических работ. Ее изучение позволяет увидеть, как шло формирование общественных академических дисциплин в советском обществе.

Важно отметить, что под «общественными науками» в документах Министерства высшего и среднего образования СССР (МВССО СССР) и в массовой философской и образовательной литературе понимаются дисциплины, предназначенные в первую очередь для формирования «правильного», т.е. коммунистического, мировоззрения. Программа этих дисциплин содержала, конечно, сведения об истории и актуальном состоянии общества. Однако первичной была именно воспитательная функция. Слово «наука» использовалось здесь как синоним учебной дисциплины, инструмента образовательного воздействия, а не для обозначения объективного знания о какой-то части окружающего мира. Например, в таком рассчитанном на массовое использование источнике, как «Краткий педагогический словарь пропагандиста», определено, что «назначение курса обществоведения — формирование у обучающихся научного, коммунистического мировоззрения и высоких нравственных качеств» [18, с. 167]. Поэтому об истории или психологии, которые сейчас бесспорно были бы также отнесены к «общественным наукам», в данном контексте говорить не приходится.

Так, например, в ключевом для становления рассматриваемой дисциплины приказе министерства «О введении преподавания в вузах СССР курса основ научного коммунизма» (далее он еще будет упоминаться) говорится: «Задача высшей и средней специальной школы — подготовка высококвалифицированных специалистов для народного хозяйства, науки и культуры, формирование у них марксистско-ленинского мировоззрения и коммунистической сознательности, воспитание высоких гражданских качеств» [6, c. 14].

Этот комплекс дисциплин, тесно связанных с господствующей идеологией, фактически до сих пор представляет собой проблему для истории знания и своеобразное «слепое пятно» в истории философии и социологии в СССР. Провести разграничительную черту между «идеологией», выраженной в идеологических текстах, массовой «обществоведческой продукцией» и профессиональными текстами (например, из профессиональных философских журналов) невозможно. Фактически исследователь имеет дело с особым текстовым континуумом. Но это не означает, что философские тексты были исключительно приложением к массовым идеологическим документам. Развитие этих дисциплин стимулировало развитие академической философии; так, очевидно, именно после введения курса «Основы научного коммунизма» появился сектор, а затем отдел научного коммунизма в Институте философии Академии наук.

Ключевую роль в становлении этой дисциплины сыграл XXII съезд КПСС (1961), где была принята новая (Третья) программа партии. Этот съезд ознаменовал собой общее изменение партийного подхода к задачам агитации и пропаганды, и становление комплекса новых общественных дисциплин стало одним из эффектов этой трансформации. Фактически это уже «матрица» позднесоветских общественных дисциплин, которая сохраняется в учебных программах, учебниках, методиках российских вузов вплоть до настоящего времени, хотя ее трансформация уже в постсоветские общественные науки мало изучена [1–4, 7–9, 29, 30, 36].

В целом рассматриваемый период можно определить как период десталинизации в широком смысле слова. Считается, что практика преподавания философии в СССР начиная с 1938 года была предопределена Постановлением ЦК ВКП(б) от 14 ноября 1938 года «О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском “Краткого курса истории ВКП(б)”». Уровень преподавания философии был крайне низким. Занятия часто сводились к многократному повторению положений из этого учебника. Это падение качества многими связывалось в первую очередь с периодом культа личности, когда философское образование было стандартизировано и возможности для собственного методического и философского творчества преподавателей были сведены к минимуму.

С началом десталинизации началась модернизация преподавания общественных наук. Этот процесс шел в двух направлениях: совершенствование методики (и повышение методической подготовки преподавателей) и обновление номенклатуры дисциплин. Это обновление означало увеличение их числа и вызвало изменение структуры дисциплин внутри учебной программы.

Этот период трансформации формально начинается в период «ранней десталинизации», когда вышло Постановление ЦК ЦПСС от 7 июля 1954 года «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения». Оно инициировало так называемую «хрущевскую антирелигиозную кампанию», и одним из ее результатов стало введение в 1959 году в вузах СССР курса «Основы научного атеизма» [16]. Завершение этого периода можно соотнести с выходом в июне 1967 года Постановления ЦК КПСС «О мерах по дальнейшему развитию общественных наук и повышению их роли в коммунистическом строительстве». К этому же времени завершается становление массового советского вуза (современные российские университеты сохраняют некоторые его особенности до настоящего времени [8, 9]).

В период «оттепели» происходит становление позднего советского общества. Процесс перехода к новым типам взаимодействия между государством, партией и населением многократно описан различными исследователями. Это был переход от репрессивного (сталинского) к дисциплинарному обществу, в котором на место жесткого и часто избыточно-насильственного принуждения приходят более «тонкие» методы управления через нормализацию повседневной жизни и формирование «коммунистических» ценностных представлений и жизненных приоритетов [34, гл. 7]. Советский режим рассматривает теперь советское общество как совокупность множества коллективов, трудовых и иных (например, соседских). Каждый должен быть связан с каждым особыми моральными чувствами. Резко возросли требования к «моральному облику», к повседневному поведению советского человека. Точнее, приведение повседневности к идеалу советской добропорядочности, которое с конца 1920-х годов было одним из направлений воздействия государства на население, теперь получает подробное идеологическое обоснование на уровне базовых документов.

Перед советским обществом в целом и его идеологическими службами в особенности была поставлена цель создания условий для формирования «нового человека». Хотя сама идеологическая докса советского коммунизма всегда предполагала такую цель, в период «оттепели» создание «коммунистического» человека из риторической фигуры впервые выходит на уровень непосредственно поставленной цели общественного развития.

Кроме того, важно отметить рост исторического оптимизма, связанный с ожиданиями близкого достижения заявленных общественных идеалов. Прогрессистские настроения этого периода были связаны, по крайней мере для заметной части интеллектуально активных людей, с ожиданиями реализации прорывных достижений науки [40, Ch. 4]. Марк Липовецкий, анализируя эти характерные именно для того периода настроения, пишет об особой стихийно сложившейся «идеологии инженерно-технических работников», существенной частью которой было представление об особой и исключительной миссии носителей технического знания как социальных «прогрессоров» [37]. Наука должна была решить социальные проблемы путем рационализации и оптимизации самой человеческой природы. Как писал, например, М.Н. Руткевич, уже в недалеком будущем «весь комплекс форм общественного сознания… будет пронизан светом научного знания — и не только в трудах теоретиков, но и в сознании каждого члена общества» [26, с. 39]. В этот исторический период массовые ожидания вступают в резонанс с запросом на обновление, точнее на модернизацию, господствующей идеологии, которая должна была стать одновременно и более прогрессистской, «научной», и повернуться к человеку; этот общий процесс гуманизации и «окультуривания» общественных отношений и их идеологического выражения вошел в историю под названием «оттепель» [31].

Эти новые стратегические приоритеты общественного развития были прямо заявлены в Третьей программе партии, принятой на XXII съезде КПСС. Созидание нового человека, которое сделает возможным переход к полностью бесклассовому обществу, и построение коммунизма были определены как основная цель общественного развития [19, c. 183]. От советского человека требовалось стать моральным субъектом. Даже в идеологических документах коммунистическое общество, которое должно было быть построено в ближайшем будущем, описывается с помощью моральных категорий. Далеко не случайно на съезде обсуждался и позже был включен в его программные документы перечень правил поведения — «Моральный кодекс строителя коммунизма». Обращение высшего идеологического руководства к кодификации моральных норм было предопределено рационализацией и морализацией общественных отношений, воспринимавшимися в тот период как фактор движения в новое и совершенное общество. В «научности», т.е. в рациональности, идеология обретала и подтверждала свою моральную значимость.

Учреждение курса «Основы научного коммунизма» произошло именно благодаря этому «развороту» государственной идеологической системы к социальной этике. Об этом прямо было заявлено на Всесоюзном совещании заведующих кафедрами общественных наук 30 января — 2 февраля 1962 года. Это было первое мероприятие такого рода (затем они стали регулярными). Проведение этого совещания само по себе обозначило новое и более высокое значение общественных наук в жизни советского общества. В открывшем совещание пленарном докладе М.А. Суслов определил, что «пропаганда решений и документов XXII съезда партии будет на длительный срок центральным звеном всей идеологической работы, в том числе и идеологической работы в вузах» [7, л. 15; 13, c. 14–21].

Постоянные отсылки к необходимости использования преподавания общественных наук для разъяснения идеологии и распространения соответствующих мировоззренческих позиций, встречающиеся как в установочных партийных идеологических документах, так и иерархическим уровнем ниже — в указаниях Министерства образования или в специальной педагогической литературе, не следует рассматривать исключительно как рутинные «ритуальные» формулы. Они задавали рамки для выбора содержания курсов и содержательных требований к студентам. «Спускаясь» по иерархической лестнице, цели и перспективы, сформулированные ведущими идеологами государства, становились инструктивными указаниями на местах. Это не означает, что преподаватели воспринимали их как непререкаемое руководство к действию. В той же речи М. Суслов фактически предписал ввести в вузовскую программу новый курс: «Не следует ли поручить Министерству высшего образования, институтам Академии наук философии, истории, экономики, Академии общественных наук при ЦК КПСС, с привлечением кафедр… практически заняться сейчас тщательной подготовкой к преподаванию в вузах самостоятельного курса основ научного коммунизма, разработкой программ курса и подготовкой учебника?» [7, с. 49–50] Другой основной темой доклада была критика антикоммунизма.

Особую роль в учреждении этой дисциплины историк политической борьбы в СССР Пол Картер отводит ведущему идеологу партии, члену Президиума ЦК КПСС М.А. Суслову [12]. По-видимому, он был первым из высших руководителей страны, кто призвал к созданию новой учебной дисциплины именно с таким названием. Роль эта состояла не только в организации процесса введения новой дисциплины — была изменена дисциплинарная структура самого марксизма-ленинизма, в котором, кроме разделения на диалектический и исторический материализм, целиком унаследованного от сталинской версии марксизма-ленинизма, появился и третий раздел. Таким образом было завершено становление марксизма-ленинизма как «официальной» советской философии.

Согласно Картеру, Суслов предпринял такой нестандартный ход, чтобы укрепить собственные позиции как ведущего идеолога в ходе борьбы за переопределение целей идеологической работы в советском обществе, развернувшейся в период перед принятием новой Программы и нового, измененного устава партии, т.е. при подготовке к XXII съезду КПСС. Не претендуя на руководство внешней или внутренней политикой страны, Суслов стремился закрепить за собой статус ведущего идеолога. После 1957 года он начинает расходиться с Хрущёвым, который, возможно, готовит на его место «преемника». По мнению Картера, им мог стать либо старейший член Президиума ЦК КПСС Отто Куусинен, либо заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС Леонид Ильичёв. В отличие от Суслова, оба они имели философскую квалификацию. Куусинен был главным редактором нового и фактически первого учебника марксизма-ленинизма, вышедшего в 1959 году (для многих преподавателей основ научного коммунизма этот учебник станет позже важным источником). Однако более опасным аппаратным противником для Суслова был поднимающийся Ильичёв. В декабре 1961 года на Всесоюзном совещании по вопросам идеологической работы Ильичёв «в достаточно угрожающем тоне» [12, c. 108] выступил против Суслова. В частности, он требовал массовой переподготовки преподавателей общественных наук, которых он назвал «догматиками»; эти преподаватели рассматривались как сторонники Суслова. Соответственно, по мнению Картера, введение нового курса стало частью наращивания идеологической нагрузки высшей школы. Таким образом формировалась группа «низовых» профессиональных идеологов, создававшая социальную базу консервативной политики Суслова. Хотя новая дисциплина и не была учреждена «росчерком пера политического лидера» [12, c. 129], как об этом пишет Картер, без решения высшего руководства она не могла бы появиться. Можно сказать, что активность М.А. Суслова стала достаточным условием, при котором остальные необходимые условия создали «Основы научного коммунизма». При этом он опирался на распространенное среди преподавателей и ученых понимание настоятельной необходимости развития научного исследования общества, т.е. на массовый запрос на социологию. Подразумевалась, разумеется, особая — «марксистско-ленинская» — социология, противопоставляемая позитивистской социологии Запада. Эта идеологически выверенная социология строилась дедуктивно. Все высказывания о социальной реальности представляли собой разъяснения и конкретизацию положений базовых «классических» текстов, а не вытекали из ее изучения. Уже к началу периода становления новой дисциплины формируется разделение на «конкретные», т.е. прикладные, социологические исследования и их теоретическое осмысление, функцию которого выполняла дисциплина «Исторический материализм»; «перехватить» эту роль и должен был научный коммунизм.

В конце 1950-х годов начинается процесс конституирования советской социологии. История становления социологии в СССР сравнительно хорошо описана и концептуализована [1, 2, 3, 20, 30, 39]. Важно, что в период ее становления научный коммунизм рассматривается многими социальными теоретиками именно как необходимое общетеоретическое основание для эмпирических работ. К началу 1960-х и среди высокопоставленных академических и партийных функционеров формируется консенсус о необходимости развития социологии. Ее активными сторонниками становятся, среди прочих, академики Ю.П. Францов и А.М. Румянцев. Последний в 1968 году возглавит Институт конкретных социальных исследований АН СССР, решение об учреждении которого можно считать «официальным» утверждением социологии в СССР как отдельной и самостоятельной научной дисциплины [25, c. 159–162].

Запрос на развитие научной социологии встречал противодействие со стороны более консервативно настроенных носителей мейнстримной идеологии, которая фактически делала излишним сбор и анализ фактов о реальном состоянии дел в управляемом обществе [28]. На необходимости использования таких исследований настаивал влиятельный академический функционер Ю.П. Францов. В частности, в выступлении на общем собрании Академии наук СССР в октябре 1962 года он прямо связывал создание коммунистического общества с развитием конкретных социальных исследований, ссылаясь при этом на Ленина как автора самого этого понятия. Он обосновывал необходимость развития социологии именно для самой идеологии [33]. В другом докладе того же времени он говорит о «слиянии научной, теоретической и пропагандистской деятельности» [32, л. 13] и связывает разработку теории научного коммунизма с включением обществоведения в процесс решения коммунистами практических задач.

Такие рассуждения могли быть неубедительными для партийных деятелей, сформировавшихся в позднесталинском климате равнодушия к общественным наукам. Но и консерваторы должны были считаться с необходимостью хотя бы имитационной социологической деятельности. В 1956 году советская делегация приняла участие в III Всемирном социологическом конгрессе. В составе делегации не было «профессиональных» социологов. Поскольку этот конгресс был воспринят руководством страны как еще одна площадка «идеологической борьбы», игнорировать подобные мероприятия, так же как и явный рост интереса к социологии во всем мире, было невозможно. Стихийное развитие социологических исследований в СССР было частью этого глобального процесса, от которого советская общественная наука не могла быть изолирована. Условия идеологического противостояния во время глобальной Холодной войны заставили советское руководство институциализировать социологию хотя бы в качестве ответа на изменившиеся условия этой борьбы. «Запрос снизу» в этом встретился с движением «сверху».

Историк социологии в СССР Александр Бикбов связывает этот процесс также с «институциональной привязкой “советского строя” к “науке”» в 1960-е [1, c. 242]. Управление общественными изменениями теперь не могло не быть «научным». (Жесткая критика такой «мнимой сциентизации» марксизма-ленинизма, хотя относящаяся к завершающему периоду его существования, дана в работе [38].) 23 сентября 1957 года в Москве было организовано Международное совещание социологов по вопросу о мирном сосуществовании (его участником были, в частности, Реймон Арон и Хельмут Шельски). Вскоре, в феврале 1958 года, была учреждена Советская социологическая ассоциация. Хотя она была создана исключительно в качестве «интерфейса» в отношениях с «буржуазной» социальной наукой, она не могла выполнять только лишь имитационные и представительские функции неопределенно долго. СССР вступил во Всемирную социологическую ассоциацию. Вскоре начинается создание специализированных отраслевых лабораторий и центров, «деятельность которых носит отчетливо инструментальный характер и ориентирована в первую очередь на решение “социальных проблем” в трудовом секторе: эффективность использования рабочего времени… и т.д.» [1, c. 382].

Создание «научного коммунизма» открыло возможность для модернизации марксизма-ленинизма, в котором теперь формировалось свое собственное научное обществоведение, позволявшее потенциально непротиворечиво объединять «конкретные социальные исследования» и идеологическую доксу. Это движение к научному (позитивному) познанию общества также происходило в контексте десталинизации как освобождения общественных наук от схематизма. Как легко заметить, посредством рутинных отсылок к «культу личности» и деклараций о необходимости преодоления его пережитков авторы работ того времени обсуждали перспективы приведения общественных наук к более современным стандартам эмпиричности и теоретической строгости [26].

Еще одним принципиально важным фактором стало сравнительно неожиданное изменение внешнеполитической обстановки. Хронологически совпали два разнородных события: резкий рост числа иностранных студентов в СССР и начало открытого идеологического противостояния с Коммунистической партией Китая.

В феврале 1960 года в Москве был создан Университет дружбы народов, ориентированный на обучение иностранных студентов. В следующем учебном году был расширен прием иностранных студентов на различные специальности в разные вузы страны. Советский Союз начинал конкурировать на мировом рынке образовательных услуг. При этом среди студентов далеко не всегда оказывались люди, увлеченные социалистическими идеями, да и вряд ли это было бы возможно.

К 1962 году число иностранных студентов в СССР резко выросло. Согласно приводимым в отчете МВССО СССР за 1962 год сведениям, в СССР на 31 декабря 1962 года находилось 14 883 иностранных студента и аспиранта (в том числе небольшое количество стажеров), из них 10 300 — из социалистических стран. В специально созданный для этого Университет дружбы народов только в 4-м квартале 1962 года приняты 1162 студента (из них лишь 412 студентов — из социалистических стран), так что всего число иностранных студентов в нем достигло 1800 чел. [17, л. 65]. В марте 1963 года специальными распоряжениями МВССО СССР таким студентам были установлены особые стипендии. Они были для представителей почти всех стран бóльшими, чем стипендии граждан СССР. Иностранцев принимали на учебу в советские вузы из престижных соображений. Таким образом СССР фактически включался в мировой образовательный рынок. Лояльности советской идеологии от них при этом не требовалось.

Идеологические расхождения КПСС с руководством Китайской Народной Республики «зрели» с 1956 года, когда Мао Цзэдун и его окружение не поддержали хрущевский курс на десталинизацию. К началу 1960-х Коммунистическая партия Китая провозгласила себя лидером продолжающегося мирового революционного движения, и ее представители начали устанавливать связь с коммунистическими партиями других стран помимо Москвы. В 1963 году факт принципиальных разногласий был публично признан в Советском Союзе, произошел обмен «открытыми письмами» между Центральными комитетами КПСС и КПК. Особенно болезненным оказалось появление «Письма 14 июля», в котором КПК разъясняло свою позицию неприятия изменений в СССР [24]. Когда на упомянутом совещании 1962 года Суслов много времени посвятил критике политики Албании, он не видел со стороны Албанской партии труда опасности для глобального идеологического лидерства СССР, хотя и упомянул «маоцзедунизм». Теперь такая опасность появилась, и стало необходимым противостоять идеологическому воздействию Китая на иностранных студентов советских вузов и, в перспективе, на студентов вообще.

Приведу две иллюстрации значимости этой проблемы, вставшей перед кафедрами общественных наук. Специальное совещание «по вопросам усиления роли кафедр общественных наук в идейно-воспитательной работе со студентами-иностранцами» впервые было собрано в МВССО СССР 22 октября 1963 года. На нем представители некоторых вузов говорили о прямой «угрозе» со стороны студентов из Китая. Те распространяли текст «Письма 14 июля», при этом, защищая себя от подозрений, просили помочь вьетнамских студентов. Согласно стенограмме совещания, «когда китайцы распространяли письмо, многие кафедры общественных наук были обезоружены тем, что студенты так или иначе читали. Китай распространяет письмо, а преподаватели общественных наук, находящиеся на самой передовой линии борьбы, вынуждены были стоять в стороне» [27, л. 42]. Представитель Института радиоэлектроники и горной электротехники предложил просить помощи у комитета партии. В Ташкентском университете, по сообщению заведующего кафедрой общественного цикла Тутунджана, также возникло идейное противостояние со студентами из Китая: приехавшие кубинцы «были очень сильно прокитайски настроены», но после проведенной с ними работы делали «доклады по разбойнической деятельности руководства КПК» [Там же, л. 73]. Фактически, обсудив проблему, совещание не предложило никакого системного решения.

Этой же проблеме была посвящена коллегия Министерства 23 апреля 1964 года, на которой обсуждалась деятельность кафедры общественных наук МЭИ по обучению и воспитанию студентов-иностранцев. Это был по-настоящему интернациональный вуз: на 1 января 1964 года в нем обучалось 613 студентов из 40 стран (391 из них из соц. стран) [15, л. 106]. Студенты из несоциалистических стран занятия по философии, научному коммунизму и истории партии старались не посещать. Занятия были недостаточно обеспечены литературой. В результатах проверки кафедры было указано как на особую проблему на то, что некоторые до сих пор используют «Краткий курс истории ВКП(б)» на родном языке. Коллегия предписала преподавателям общественных наук заниматься со студентами во внеучебное время, проводить встречи, беседы и т.п., т.е. усилить присутствие преподавателей в повседневной жизни студентов. Такие стихийно возникающие приемы, фактически сводившиеся к увеличению неоплачиваемой внеаудиторной нагрузки для преподавателей, уже обсуждались на совещании 22 октября. При этом было указано, что в воспитательной работе «следует уделить максимум внимания разоблачению раскольнической деятельности руководителей КПК в международном коммунистическом и рабочем движении» [15, л. 110]. Далее на машинописном проекте резолюции министр В. Елютин собственноручно исправил предложения Коллегии: необходимо «раскрывать существо коммунистической (вписано: нашей) идеологии», «в воспитательной работе добиваться того, чтобы воспитывать всех иностранных студентов института в духе идеалов коммунизма (вписано: друзьями Советского Союза), активными участниками борьбы за мир и социальный прогресс во всем мире». Можно видеть откровенную «инструментализацию» преподавания общественных наук. Идеологический аппарат государства оказался под угрозой и был усилен еще одним блоком, т.е. новой дисциплиной и, соответственно, новым коллективом профессиональных идеологов.

В Постановлении ЦК КПСС 1967 года «О мерах по дальнейшему развитию общественных наук и повышению их роли в коммунистическом строительстве» также было указано, что работникам общественных наук «…принадлежит ответственная роль в борьбе… против великодержавной антисоветской идеологии маоцзэдунизма» [21, c. 6].

В целом приведенные эпизоды показывают, насколько значимым для развития научного коммунизма оказалось действие внешнеполитических факторов. Его становление — один из эффектов трансформации мировой культурно-политической ситуации, мировой социалистической системы. Пользуясь метафорой Галины Орловой, можно сказать, что кафедры общественных наук стали своеобразными «контактными поверхностями» с мировой социалистической системой внутри страны [22]. Во всех вузах страны именно на них теперь потенциально могли локализоваться идеологические конфликты. Важным тематическим разделом учебных пособий по «Основам научного коммунизма» становится критика антикоммунизма и различных ревизионистских и догматических отклонений. И такая глобализация содержания — еще одна существенная черта рассматриваемого периода. Все больше иностранцев приезжали в СССР, и высшие образовательные учреждения становились одним из мест взаимодействия с «внешним миром», перенимая на себя функции представительств советской системы.

Учреждение этой дисциплины происходило в несколько тактов. Сами научные коммунисты возводили генеалогию своей дисциплины непосредственно к В.И. Ленину [4, c. 3–7]. К. Маркс и особенно Ф. Энгельс пользовались этим словосочетанием, но у них это было одно из удобных обозначений своего подхода в мировом социалистическом и коммунистическом движении, а не наименование специальной дисциплины. В период сталинизма о «научном коммунизме» как об отдельной дисциплине не было речи: дисциплинарные рамки марксизма как сферы академических знаний были предопределены «Кратким курсом истории ВКП(б)».

Фактическим началом становления этой дисциплины можно считать принятие Третьей программы партии и обращение М.А. Суслова к заведующим кафедрами общественных наук, а датой «рождения» — начало обсуждения проектов программ, подготовленных специальными министерскими комиссиями и разосланных для обсуждений в вузы и отраслевые учреждения. В инструктивном письме министерства цели формулировались следующим образом: «В связи с предстоящим введением преподавания в высших учебных заведениях нового курса “Основы научного коммунизма” и назревшей необходимостью дальнейшего улучшения изучения общественных наук, Министерство… направляет Вам для обсуждения подготовленные программными комиссиями проекты программ по истории КПСС, марксистско-ленинской философии, политэкономии и основам научного коммунизма» [11, л. 34]. Это министерское «в связи» можно понимать следующим образом: перечисленные курсы уже есть в расписании, а новый курс нужно будет внедрить в устоявшуюся систему. Фактически с марта 1963 года начинается конкретное обсуждение этого курса и подготовка к его внедрению на местах. В это же время начинается его активное осуждение в специальных изданиях, наиболее активно — в журнале «Научные доклады высшей школы: Философские науки».

Приказ министра ВССО СССР № 214 «О введении в вузах СССР курса основ научного коммунизма» выходит 27 июня 1963 года. В этом приказе предложена новая структура всего комплекса дисциплин общественных наук, они по-новому соподчинены, и в рамках жесткого вузовского расписания учебного времени часы на новый курс «позаимствованы» у остальных курсов. Теперь студенты всех вузов при пятилетнем сроке обучения (10 семестров) должны были изучать историю КПСС (1–4-й семестры), затем марксистско-ленинскую философию (4–6-й семестры), политическую экономию (6–8-й семестры), и, наконец, венчали всё «Основы научного коммунизма» (9–10-й семестры) [6, c. 16–20]. Статус смысловой доминанты всей образовательной программы по общественным наукам будет окончательно закреплен введением в 1974/75 учебном году государственного экзамена по этому курсу. При этом на различные курсы по истории, в том числе по истории СССР, министерство отводило 300 часов спецкурсов и спецсеминаров, которые распределялись решением совета высшего учебного заведения.

О том, что введение нового курса было болезненным, можно судить по тексту дискуссии на заседании объединенной секции по научному коммунизму Научно-технического совета МВССО СССР и РСФСР, организованной Управлением преподавания общественных наук 22 декабря 1964 года. Здесь не только жестко обсуждался объем курса, но фактически возникал вопрос о перспективе его сохранения. Собравшиеся преподаватели и чиновники от образования находились под явным «внешним давлением» и проговаривались об этом во время заседания. В частности, преподаватель Ленинградского университета А.П. Белых заявил: «Заявления о ликвидации курса НК, к-рое идет в Ленинграде (со ссылкой на московские круги), мы можем расценить как отсутствие политического воспитания у разносчиков этого слуха и зараженность культом личности. Так мы должны расценивать этот слух» [10, л. 158]. Вел заседание А.А. Ковалев, заведующий кафедрой научного коммунизма — первой такой кафедрой, созданной в СССР. Он констатировал: «Возьмите последние годы. Возникло семь дисциплин общественных наук. Но раздаются голоса, что вообще это было временное явление — введение курса научного коммунизма, что не пора ли вернуться к старому. Многие появление этой дисциплины стараются подвести под скоропалительное решение» [Там же, л. 170].

С отставкой Хрущёва в конце 1964 года вновь входит в полную силу М.А. Суслов, и вопрос о сохранении курса в составе вузовских программ полностью «снимается». Наконец, 15–18 ноября 1965 года состоялось совещание Комиссии по идеологии ЦК КПСС по вопросу развития общественных наук. Фактически на нем окончательно утверждено существование этой дисциплины.

Итак, история учебной дисциплины «Основы научного коммунизма» — важная и показательная часть истории всего периода перестройки преподавания общественных наук в СССР в 1954–1967 годах. В этот же период окончательно оформились основные черты и концептуальная структура марксизма-ленинизма как «официальной» советской философии. (Любопытно, что, хотя развернутая характеристика марксизма-ленинизма тогда же была дана в получившей большую известность и влияние книге Бохеньского [35], «научный коммунизм» как отдельная дисциплина в ней еще не упоминается.) Марксистско-ленинская философия вместе с «Историей КПСС» стали основным содержательным источником для нового курса «Основы научного коммунизма». Разграничение предмета этих трех дисциплин в 1960-е годы станет одной из наиболее обсуждаемых специалистами методологических проблем.

В статье Романа Громова, посвященной институциализации философии и родственных дисциплин в советских вузах, введение «Основ научного коммунизма» в 1963 году представлено как событие, завершающее период активного формирования этого, по выражению Громова, «канона» общественных наук [7]. Однако по итогам не совсем успешного внедрения этого курса в первые годы он в принципе мог бы быть исключен из образовательной программы. Поэтому завершение описываемого периода корректнее соотносить с выходом упоминавшегося выше Постановления «О мерах по дальнейшему развитию общественных наук и повышению их роли в коммунистическом строительстве» [21]. Именно в этот период общественные науки, и среди них философия, окончательно оформляются в СССР как совокупность идеологически ориентированных учебно-академических дисциплин.

Данная статья является расширенным и переработанным текстом доклада на конференции «Стратегии институционального строительства в послесталинском СССР (1953–1968)» (июнь 2015 г., Москва). В статье представлены некоторые выводы исследования, осуществленного благодаря поддержке программы Карамзинских стипендий 2015 года Фонда Михаила Прохорова. Хочу выразить особую благодарность М.Л. Майофис и И.В. Кукулину.

 

Литература

1. Бикбов А. Грамматика порядка. Историческая социология понятий, которые меняют нашу реальность. М.: ВШЭ, 2014. 432 с.

2. Бикбов А., Гавриленко С. Российская социология: автономия под вопросом. [Статья 1] // Логос. 2002. № 5/6 (35). С. 186–210.

3. Бикбов А., Гавриленко С. Российская социология: автономия под вопросом. [Статья 2] // Логос. 2003. № 2 (37). С. 51–85.

4. Бурмистрова Т.Ю. Методика преподавания научного коммунизма. Л.: Изд-во ЛГУ, 1983. 95 с.

5. Бюллетень Министерства высшего и среднего специального образования СССР. 1963. № 8.

6. Всесоюзное совещание заведующих кафедрами общественных наук ВУЗов 30.01.1962 года: стенограмма // Государственный архив Российской Федерации. Ф. Р9606. Оп. 1. Д. 1209.

7. Громов Р.А. Философия как объект правового регулирования. Пути профессионализации философского образования в СССР // Логос. 2014. № 2 (98). С. 43–64.

8. Демин М.Р. Дилемма профессии: советские институты и современная университетская философия в России // Науки о человеке: история дисциплин / Сост. и отв. ред. А.Н. Дмитриев, И.С. Савельева. М.: Высшая школа экономики, 2015. С. 483–507.

9. Дмитриев А.Н. Переизобретение советского университета // Логос. 2013. № 1 (91). С. 41–64.

10. Заседание объединенной секции научного коммунизма научно-технических советов Министерств высшего и среднего специального образования СССР и РСФСР, 22.12.1964 // Государственный архив Российской Федерации. Ф. Р-9606. Оп. 1. Д. 1823. Управление преподавания общественных наук.

11. Инструктивное письмо Министерства высшего и среднего специального образования СССР № И-11 от 01.03.1963 г. // Государственный архив Российской Федерации. Ф. Р-9606. Оп. 1. Д. 1417.

12. Картер П.М. Шеф-идеолог: М.А. Суслов и «наука» о коммунизме в СССР / Пер. А.В. Шведова. М.: ТЕИС, 2003. 199 с.

13. XXII съезд КПСС и задачи кафедр общественных наук: материалы Всесоюзного совещания заведующих кафедрами общественных наук высших учебных заведений, 30 января — 2 февраля 1962 г. М.: Госполитиздат, 1962. 267 с.

14. Ковалев А.М. Наука о коммунизме // Коммунист. 1963. № 15. С. 106–113.

15. Коллегия Министерства высшего и среднего специального образования СССР, 23.04.1964 г. о роли Кафедры общественных наук МЭИ в обучении и воспитании студентов-иностранцев // Государственный архив Российской Федерации. Ф. Р-9606. Оп. 1. Д. 1670.

16. Костылев П.Н. Становление сообщества и принятие решений в религиоведческом образовании // Ценности и смыслы. 2012. № 2 (18). С. 77–82.

17. Краткий отчет Министерства высшего и среднего специального образования СССР за 4 квартал 1962 года // Государственный архив Российской Федерации. Ф. Р-9606. Оп. 1. Д. 1372. Л. 65.

18. Краткий педагогический словарь пропагандиста / Под общ. ред. М.И. Кондакова, А.С. Вишнякова. М.: Политиздат, 1984. 318 с.

19. Материалы XXII съезда КПСС. М.: Госполитиздат, 1961. 464 с.

20. Митрохин Н.А. Заметки о советской социологии // Новое литературное обозрение. 2009. № 98. С. 111–122.

21. О мерах по дальнейшему развитию общественных наук и повышению их роли в коммунистическом строительстве // Коммунист. 1967. № 13. С. 3–7.

22. Орлова Г.А. Контакты третьей степени: заметки о витринной науке // Новое литературное обозрение. 2014. № 4. С. 64–87.

23. Осипов Г.В. Возрождение социологии в России. Как это было на самом деле // Социологические исследования. 2008. № 6. C. 5–22.

24. Переверзев В.В. Начало открытой советско-китайской полемики и общественное мнение в СССР // Вестник Челябинского государственного университета. 2014. № 12 (341). С. 82–89.

25. Пугачева М.Г. Институт конкретных социальных исследований Академии наук СССР, 1968–1972 годы // Социологический журнал. 1994. № 2. С. 158–172.

26. Руткевич М.Н. Коммунизм и наука // Философские науки. 1962. № 3. С. 30–40.

27. Совещание по вопросу усиления роли кафедр общественных наук в идейно-воспитательной работе со студентами-иностранцами: стенограмма // Государственный архив Российской Федерации. Ф. Р-9606. Оп. 1. Д. 1532. Л. 42.

28. Тощенко Ж.Т. Эволюция теоретической социологии в России (1950-2000-е годы). Статья 1 // Социологические исследования. 2009. № 6. C. 16–27.

29. Филиппов А.Ф. Советская социология как полицейская наука // Политическая концептология. 2014. № 3. С. 91–105.

30. Фирсов Б.М. Разномыслие в СССР, 1940-1960-е гг.: история, теория и практика. СПб.: Изд-во Европ. ун-та, 2008. 544 с.

31. Фокин А.А. «Коммунизм не за горами»: образы будущего у власти и населения СССР на рубеже 1950–1960-х годов. Челябинск: Энциклопедия, 2012. 196 с.

32. Францов Г.П. О развитии и задачах общественных наук. Выступление в Академии общественных наук // Архив Российской академии наук. Ф. 1681. Оп. 1. Д. 92. Л. 13.

33. Францов Г.П. О задачах общественных наук в условиях развернутого строительства коммунизма. Выступление по докладу Л. Ильичёва на общем собрании АН СССР 19-20 октября 1962 // Архив Российской академии наук. Ф. 1681. Оп. 1. Д. 1. Л. 108.

34. Хархордин О.В. Обличать и лицемерить: генеалогия российской личности. СПб.: Европейский университет; М.: Летний сад, 2002. 511 с.

35. Bochenski J.M. Soviet Russian dialectical materialism [Diamat]. Dordrecht: Reidel, 1963.

36. Laruelle M. The discipline of Culturology: a new ‘Ready-Made Thought’ for Russia // Diogenes. 2004. Vol. 51. Iss. 4. Р. 21-36. doi: 10.1177/0392192104047878.

37. Lipovetsky M. The poetics of ITR discourse: in the 1960s and today // Ab Imperio. 2013. Vol. 1. P. 109-131.

38. Walker R. Marxism-Leninism as discourse: the politics of the empty signifier and the double bind // British Journal of Political Science. 1989. Vol. 19. Р. 161-189. doi: 10.1017/ S0007123400005421.

39. Zilberman D.B. The post-sociological society // Studies in Soviet Thought. 1978. Vol. 18. No. 4. P. 261-328.

40. Zubok V. Zhivagos’s children: the last russian intelligentsia. Cambridge: Harward University Press, 2009.

Источник: Идеи и идеалы. 2016. № 1 (27). Т. 1. С. 23–38.