Сократ и порядок современной жизни: отзывы на выступление Грегори Властоса «Сократ и Вьетнам»

Ольга Алиева: Грегори Властос и его Сократы

Мало кого из философов-платоноведов критикуют с таким же усердием, как Грегори Властоса, — и мало на кого столь же часто ссылаются.

Основоположник аналитического подхода к текстам Платона, посвятивший ему большую часть своей академической карьеры [1], Властос признавался, что его «философским героем» всегда был Сократ. Именно Сократу, а не Платону посвящена последняя книга Властоса, вышедшая незадолго до его смерти в 1991 году, Socrates: Ironist and Moral Philosopher.

О каком Сократе идет речь? Их у Властоса, как минимум, два: Сократ ранних диалогов (Socratese) и Сократ средних (Socratesm). Этих двух персонажей Властос считает «тезками»: философии их настолько различны, что едва ли могли бы ужиться в одной голове, — «разве что это голова шизофреника». На самом деле все еще более запутано, поскольку за обоими Сократами маячит «Сократ исторический» — одна из величайших головоломок в истории философии. Властос сам признается, что с радостью бы оставил исторического Сократа историкам, занявшись исключительно философией и «Сократом Платона», однако, не может этого сделать, так как «проблема Сократа» будет за ним «ходить по пятам и лаять», пока не «заставит обернуться и занять оборону» [2]. Наконец, где-то в этом Зазеркалье обитает и такое существо, как «Сократ Властоса», упоминания о котором можно нередко встретить в академических публикациях.

Решение «проблемы Сократа», предложенное Властосом, было и остается если не бесспорным (далеко не бесспорным!), то во всяком случае волнующим. Уже несколько десятилетий исследователи не знают недостатка в предметах для критики. Socrates scholars критикуют Властоса за излишнюю зацикленность на Платоне: если уж искать исторического Сократа, то у «сократиков». Филологи — за пренебрежение традиционными историко-филологическими методами анализа текстов. Диалектически настроенные читатели Платона видят у Властоса попытку вписать напряженную драматургию диалога в косные рамки силлогизма (впрочем, разве этим еще Аристотель не занимался?). Даже ученики и последователи Властоса расходятся с ним едва ли не по всем вопросам. В общем, «проблема Сократа» нередко превращается в «проблему Властоса». В этом, несомненно, есть смысл: недаром все знавшие Властоса сравнивали его с Сократом — та же настойчивость в вопросе о том, как следует жить, та же любовь к спорам [3].

Между тем часто как-то забывается о том, что, собственно, такого важного в Сократе, чтобы всем его искать. Публикуемый здесь текст — своего рода ответ Властоса на этот вопрос. Исторический, литературный ли, Сократ — это прежде всего моральный образец, совершенный философ. Таким он вошел в историю философии; все остальное — производные от этой его функции. Конечно, такой текст не может быть академической публикацией — он ей и не является. Это обращение к выпускникам отделения классических и современных языков и литературы Калифорнийского университета в Беркли: «отеческий совет», как говорит сам Властос. Речь была произнесена 20 мая 1987 года, а опубликована лишь в 1994 году [4], т.е. уже после смерти самого Властоса.

Отеческий совет Властоса заключается в том, что ученый обязан протестовать против совершаемой государством несправедливости. Вправе ли мы для доказательства этого тезиса ссылаться на Сократа — тем более, для доказательства «от противного»? Комментарии к речи «Сократ и Вьетнам», публикуемые здесь вместе с переводом, показывают, что вопрос этот довольно спорный — впрочем, как и сам защищаемый тезис. Кроме того — и это тоже видно из комментариев — решение вопроса о справедливости Сократа неизбежно коррелирует с нашим собственным отношением к политической активности. Вскрывая свои политические установки, как это делает Властос, ученый рискует быть обвиненным в политической ангажированности и спекулятивности. Однако, создавая видимость беспристрастности и пытаясь шагнуть за пределы своего времени, он оказывается в такой ловушке, из которой лишь один путь, — в архив.

Иван Болдырев: Место рациональной дискуссии

Текст Грегори Властоса — еще одна попытка объяснить, почему интеллектуал должен быть политически ангажирован. В отличие от Сартра, который, чтобы обосновать свой пафос политического соучастия, брался выяснить существо литературы, Властос апеллирует к историческому контексту и не боится задавать вопросы по поводу сегодняшнего дня. Иногда это может казаться неожиданным, особенно из уст хранителя классической древности. Но я хорошо помню сам, как один из моих учителей, филолог-классик, раз и навсегда упразднил мои стереотипы, когда после семинара по платоновской хронологии говорил в курилке о Фуко и наших диссидентах конца 80-х. И не был он простым архивариусом, а если бы и был, едва ли сам разобрался бы в своем предмете. Ругались ли древние греки матом? Конечно. Был ли у римлян свой КГБ? Попкультура? Порнография? Еще бы. Речь, разумеется, не идет о какой-то радикальной модернизации античного опыта, такая модернизация была бы пустым удвоением, и в этом зеркале мы не увидели бы ни древних греков, ни самих себя. Просто любовь к классической древности и изучение ее есть разновидность духовной дисциплины, как искусство, как математика. Кому-то легче понять разыскания Властоса, а кто-то найдет больше смысла в интеллектуальной одиссее Александра Гротендика. Но учиться говорить «нет» все равно придется. И Властос прав в своем простом, но оттого не менее важном убеждении: главный элемент этой долгой, многотрудной учебы — исторический опыт. Мы должны хорошо понимать, чем была послевоенная маккартистская Америка, с тотальным подозрением и к коммунистам, и к евреям, с антисемитизмом в академических кругах, с ксенофобией по отношению к чернокожим. Нам должно быть хорошо известно, против чего выступали и Гротендик, и поколение 1968 года в Европе. Мы, наконец, должны понимать, в какой среде жили наши — нет, не деды, а отцы и матери, в какой мрак невежества погружаемся мы теперь, когда новоиспеченный министр культуры с неприкрытым цинизмом включается в борьбу за историю, отыскивая за границей таких же бравых феодалов, бессмысленно бряцающих оружием, какими издавна населено и наше многострадальное отечество.

Но все эти соображения не должны скрывать от нас главного: у Сартра, у Властоса, у Гротендика была аудитория — главный герой этого текста. Это они, читатели Temps modernes, студенты Властоса в Беркли, слушатели лекций Гротендика по теории категорий во Вьетнаме и еще тысячи и тысячи тысяч сразу, как шибболет, опознают в этих выступлениях и формах жизни нужную им среду, где есть место и рациональной дискуссии, и щедрости нравственного чувства. Все просто: не нужно думать и чувствовать одинаково, но нужно иметь возможность думать и чувствовать. И нужно, чтобы те, кто пока довольствуется «разрешенным», могли узнать, что где-то на земле, быть может, совсем неподалеку, с ними поделятся «ворованным воздухом».

Алексей Глухов: Замечание к публикации Г. Властоса «Сократ и Вьетнам»

Текст Грегори Властоса «Сократ и Вьетнам» (в прекрасном переводе Ольги Алиевой) — замечательный документ политической и интеллектуальной истории XX века. Обращение Властоса к студентам университета Беркли (1987) заставляет вспомнить ректорскую речь Хайдеггера (1933) и курс Фуко о парресии, прочитанный там же в Беркли в начале 80-х [5]. Властос выносит приговор политической активности Сократа, Хайдеггер цитирует слова Сократа из «Государства», Фуко называет Сократа ключевой фигурой в истории парресии (откровенного политического высказывания). Это три разных Сократа. Хайдеггер спорит скорее с Платоном, а не Сократом, не придавая большого значения различиям в позициях учителя и ученика; для Властоса и Фуко эти различия крайне важны. Фуко в своем последнем лекционном курсе совершает классический постницшеанский акт «преодоления платонизма»: противопоставляет Платону другого ученика Сократа — Диогена. Киник, бросающий вызов обществу, согласно Фуко, оказывается подлинным наследником Сократа. Благодаря героическим усилиям киников сократическая парресия сохраняется в истории до наших дней в авангардных политических и художественных движениях. Именно сократическая активность такого рода дает сегодня чуть ли не единственную надежду на реанимацию политического бытия — в этом с Фуко согласилась бы и Ханна Арендт. Главный тезис Властоса, выдающегося представителя англосаксонской школы платоноведения, прямо противоположен тому, что можно услышать от европейских философов. По мнению Властоса, Сократ недостаточно участвовал в политической жизни полиса и поэтому не заслуживает имени самого справедливого человека, которым его награждают в платоновских диалогах. Финальный вывод суров и категоричен: Сократ не может быть примером достойного гражданина для подрастающего поколения.

Если бы речь Властоса ограничилась только этим, было бы непонятным, зачем вообще вспоминать этого древнего грека в обращении к современному юношеству. Остаточная связь повода для речи и ее предмета сохраняется в социальной позиции, которая, по мнению Властоса, объединяет Сократа, современного профессора, исследующего жизнь Сократа, и нынешних студентов, изучающих жизнь Сократа под руководством профессора. Все это люди ученые — настоящего, прошлого и будущего. Нынешние студенты, ученые будущего, должны сделать правильный выбор: следовать ли им примеру ученого прошлого (Сократа) или ученого настоящего (например, того же Властоса). Политическая «проблема Сократа» (так назывался лекционный курс Лео Штрауса) [6] становится профессиональной. «Отеческий совет», с которым обращается Властос к молодежи, состоит в том, что ученый обязан протестовать против несправедливости, совершаемой государством.

С этим финальным выводом невозможно не согласиться. Однако насколько оправдано то, что для его доказательства методом «от противного» выбран пример Сократа? Аргумент Властоса основан на допущениях, разделяемых не всеми историками философии. Например, Властос проводит жесткое различие между двумя Сократами: участником ранних и участником более поздних текстов платоновского корпуса. Сократ-1 (историческая фигура) был скромным моралистом, тогда как Сократ-2 (философский персонаж) был вдохновенным выразителем грандиозных идей другого философа — Платона [7]. Все претензии Властоса, упоминаемые в тексте «Сократ и Вьетнам», адресованы исключительно к историческому Сократу. В жизни (а не в диалогах Платона) Сократ, по мнению Властоса, занимался исключительно этикой, сторонился политики. Но справедливость — это то, что связывает человека и государство. Получается, что сократовская этика не имела никакого отношения к справедливости. Все известные примеры справедливости Сократа по отношению к своим согражданам Властос попросту не засчитывает. Тем не менее, остается еще ряд сведений, заслуживающих упоминания. Сократ был мужественным воином, отстаивал свободу родного полиса на поле брани с оружием в руках. Не отдавал ли он таким образом свой долг гражданина полису? Но, может быть, по афинским меркам мужество защитника города ценилось ниже участия в институализированной общественной жизни? Властос цитирует вторую речь Перикла из «Истории» Фукидида, которую считают манифестом классической афинской демократии. Именно отсюда он извлекает сведения об обязанностях гражданина.

Однако гений Фукидида проявился в том, что после этой ура-патриотической речи в «Истории» приводится еще одна речь Перикла, произнесенная при других обстоятельствах, во время эпидемии чумы, усугубившей тяготы военного положения. В этой речи об Афинах и афинянах высказываются поразительные вещи. В час испытания Перикл не просит сограждан участвовать в общественной жизни — он требует жертвовать своей частной жизнью ради спасения отечества. Перикл откровенно говорит, что внешняя политика Афин крайне агрессивна. Афины — город-тиран, а афиняне — тираны по отношению к другим грекам. Наступил момент истины, и политику приходится идти на разоблачение собственной красивой сказки о том, что первенство Афин основано на культурной доминации. У афинян не должно быть ни малейших иллюзий, как с ними поступят враги после военного поражения. Только неприятная правда, парресия, только осознание того, что почетной капитуляции не будет, мотивирует афинян на спасение полиса.

Два примера агрессивной внешней политики Афин, приводимые в тексте Властоса, в этом контексте не единичные исключения, а сквозной принцип политического бытия афинской демократии: чтобы быть лидером, нужно вмешиваться во все подряд, подчинять всех своей власти. Властос возмущается тем, что Сократ не протестовал против частных случаев применения принципа, но отказывается допустить, что Сократ стремился изменить сам принцип. Протест против конкретного решения государства (например, против захватнической войны в Индокитае или на Средиземноморье) немыслим без фундаментальной гражданской лояльности этому государству. Легальный протест работает на режим, поскольку он делает своей целью исправление недостатков ради усовершенствования режима, а не революцию. Это хорошо иллюстрирует собственная биография Властоса, который, будучи приезжим, несмотря на всю свою протестную активность, выбрал США в качестве постоянного места жительства. Сократ был афинянином и в мирное время почти не покидал стен города. Но значит ли это, что он был фундаментально лоялен демократическому режиму? Был ли Сократ, самый необычный среди всех граждан, демократом? Это почти неразрешимый вопрос, особенно если не принимать во внимание «платоновского Сократа». Но и без этого несомненно, что Сократ считал афинский режим порочным.

Властос спешит навесить ярлык «пораженчество» на цитату из «Апологии», но не дочитывает мысль до конца. По словам Сократа, не только он сам, но и вообще никто другой, занимаясь в Афинах политической деятельностью, основанной на справедливости, не сохранил бы себе жизнь. Это не страх смерти, а приговор системе. В этой системе нет никакой возможности для справедливого политического бытия. Коррумпированная демократия — лишь прикрытие тирании. В этом признается сам отец афинской демократии «золотого века», о том же говорит Фуко, когда фиксирует причины перехода в истории парресии от «момента Перикла» к «моменту Сократа». Лишь потому Сократ переносит парресиастическую игру в область этики, что на политической сцене в эпоху демагогов после смерти Перикла откровенное слово не имело шанса быть услышанным. По мысли Фуко, этика Сократа была прямым продолжением политической жизни в условиях ее публичной невозможности, и только поэтому она могла получить развитие в кинизме и прочих формах «воинственной жизни». Сократ создает справедливый политический образ жизни, автономный от порочного государства.

В отличие от Фуко Властос строго разделяет этику (область «научной специализации» Сократа) и политику. Но это академическое различие не выдерживается в истории. Именно исторический Сократ, а не философский персонаж стал объектом насмешек комедиографов в конце 420-х годов. Скромный моралист Сократ, «профессор этики», каким его рисует Властос, не стал бы объектом насмешек в аристофановских «Облаках», если бы его деятельность не имела общественного резонанса. Это все равно, как если бы самим Властосом заинтересовался Голливуд. Не менее сложной проблемой оказывается объяснение причин суда и казни Сократа. Если моральное наставничество и политическая жизнь не соприкасались, с чего им конфликтовать? Свой текст, посвященный разрешению этого парадокса, Властос заканчивает так: «Если бы Сократ ограничился философствованием в частных беседах с другими искателями истины, ему нечего было бы опасаться того, что его оригинальные религиозные взгляды создадут для него проблемы с законом. Поскольку он не писал книг, мнения, которые он обсуждал с друзьями, не дали бы повода для судебного преследования. Таким поводом стала его агрессивная общественная миссия…» [8]. Т.е. казнь философа (исторический факт) объяснима только через отказ от модели исключительно частного наставничества, которым только и занимался Сократ-1. Скромный моралист перед смертью превращается в напористого миссионера. Или он всегда таким был? Или мы должны признать, что не знаем, что такое Сократ? Платон явно не знал и остался заворожен незнанием.

Властос изображает Сократа ученым, чуть ли не коллегой по факультету. Он делает из Сократа свое подобие, а затем недоволен, как древний грек исполняет роль либерально настроенного профессора. Ради интереса стоит почитать введение в книгу Socrates: Ironist and Moral Philosopher, где перечисляются этапы блестящей академической карьеры автора. Лишь в идеальном мире англосаксонских университетов область научных интересов (этика для Сократа, классическая филология для Властоса) и политика не обязаны соприкасаться. У Сократа не было защиты университетских стен. Не было прочного и социально признанного положения профессора. Сократ взвалил на себя неслыханное дело — божественную миссию, во исполнение которой был готов, как овод, преследовать афинян своими вопросами. Овод не протестует, но это не значит, что не влияет. Сократ прекрасно осознает политическую силу всякого знания. Его тезис — знаю, что ничего не знаю, — можно интерпретировать как демонстративный отказ от использования знания как инстанции власти. Но ему не пришло бы в голову, что ученому требуется еще и протестовать, чтобы участвовать в политике. Знание всегда сила. Успешно занимаясь наукой, ученый всегда уже политик.

Для Властоса существует лишь одна образцовая «сцена политики» — публичный протест. Это хорошо видно по автобиографическим фактам, упомянутым в обращении, — это следствие фундаментальной лояльности автора действующему режиму и в конечном счете зависимость от него. В Афинах публичный протест реализовывался в Народном собрании, в современной демократии — на улицах и площадях. Наличие (или вернее сказать — насилие?) единственной образцовой сцены, на которой разыгрывается вся достойная политическая жизнь, имеет непредвиденные последствия. Сцена определяет возможности борьбы, но сама определяется действующим режимом. Власть выбирает время и место встречи, стремясь превратить конфликт в очередное подтверждение своей незыблемости. Двойная игра, в которой протестное отрицание сочетается с фундаментальной лояльностью единственной сцене политики, допускает лишь два исхода: негативное самоутверждение либо конформизм. Чем это чревато для борца за свободу, рассказывает Калликл, персонаж платоновского диалога «Горгий»: чисто негативная концепция свободы в конечном счете ведет к тирании. Подлинная свобода этим всегда опасна. Сократ не протестовал в случаях, упомянутых Властосом, потому что для Сократа политическое пространство определяется им самим, а не полисом. Это не выделенная сцена или набор официальных мест (собрание, суд), но вся его жизнь в ее непрерывности, весь его философский биос. Догматическое разделение двух Сократов мешает Властосу увидеть, что платоновский диалог «Пир» рисует ситуацию накануне Сицилийской экспедиции. Платон как бы отвечает Властосу: Сократ не протестовал в собрании против Алкивиада, но стремился образумить его по-дружески. Это та же борьба против несправедливости, но другая сцена, независимая от полиса. Сократ был единственный в Афинах действительно свободный, «атопичный», т.е. не привязанный к определенному месту в полисе, человек. Но только свободный может быть справедливым. Справедливость Сократа по отношению к согражданам состояла в том, что он открывал им свободу, но удерживал от тирании.

Юрий Шичалин: Филологический разночинец

Грегори Властос — один из популярных по сей день американских исследователей Платона и Сократа. Из статьи видно, что Властос считает свои занятия классической филологией. Властос популярен не только в Америке. Популярность и авторитет работ Властоса в Европе — печальное свидетельство того, что Европа теряет вкус не только к классической филологии, но и к истории философии.

Практически все, что пишет и о чем рассуждает Властос, вполне доступно дилетанту, не только не заглядывающему в греческий текст Платона, но и не испытывающему такой потребности. Бойкий текст Властоса «Сократ и Вьетнам» в бойком переводе Ольги Алиевой — прекрасное тому подтверждение. Из работ Властоса мы знаем, что философский метод Сократа — величайшее достижение человечества, потому что этот метод доступен всем. Читай переводы Платона и делай, как Сократ, нет: делай лучше, чем Сократ. Сократ не использовал демократические институты Афин, не хотел выступать перед толпой, — а ты можешь это сделать. Сократ посвятил всю свою жизнь индивидуальному наставничеству, а ты, как Властос, можешь «вовлечься в протестные движения»… Это отвлекает от серьезной научной работы, и ты сам понимаешь, что поиск научной истины и политическое дебоширство несовместимы, — но в конечном счете это не столь важно: бойкое обсуждение неких научных или околонаучных проблем обеспечит популярность и признание.

Платон изобразил Сократа, который не был публичным политиком. Не все ли равно, зачем он это сделал и каким был подлинный Сократ: побеседуем с персонажем и — обличим Сократа. Сократ, ты мой любимый философский герой, но ты, Сократ, не прав: ты развращаешь молодых людей, отвлекая их от борьбы с несправедливостью…

Значит ли это, что я отрицаю необходимость бороться с несправедливостью? Нет, решительно не значит. Но едва ли учить этой борьбе следует с помощью убогих интерпретаций великих фигур и текстов Европы.

Подход Властоса напоминает мне нашу разночинскую, а потом советскую, так сказать, литературную критику: Онегин, ты не прав — не надо было убивать Ленского, но мы надеемся, что ты, Онегин, одумаешься и станешь декабристом; Обломов, ты не прав — не нужно лежать на диване, а нужно бороться за народное счастье: из таких, как ты, могут выйти революционеры… Конечно, образы Онегина и Обломова — совсем не то, что образ Сократа, но подход, по существу, — тот же самый. Впрочем, сходным образом Властос подходил и к христианству: Христос, ты прав — нужно делать христианскую революцию; а вот Платон был не прав — он критиковал современную афинскую действительность, но не делал революционных выводов [9]…

Обсуждать статью Властоса подробнее нет ни желания, ни времени: как написано в полученном мною варианте перевода, «дедлайны довлеют над ним ежедневно». Я думаю, эти «довлеющие дедлайны» — своего рода символ данной публикации.

Примечания:

↑1. Vlastos G. Platonic Studies. Princeton University Press, 1973. Vlastos G. Plato’s Universe. Seattle: University of Washington Press, 1975. Vlastos G. Plato: A Collection of Critical Essays. 1: Metaphysics and Epistemology. [S. l.]: Doubleday, 1970. Vlastos G. Plato: A Collection of Critical Essays: Ethics, Politics, and Philosophy of Art and Religion. Notre Dame, Ind.: University of Notre Dame Press, 1978.
↑2. Vlastos G. Socrates, Ironist and Moral Philosopher. Cornell University Press, 1991.
↑3. Davidson D., Ferrari J. Gregory Vlastos, 27 July 1907 — 12 October 1991 // Proceedings of the American Philosophical Society. Vol. 148 (2). Philadelphia: Independence Square, 2004. P. 255−259.
↑4. Vlastos G., Burnyeat M. Socratic Studies. Cambridge University Press, 1994.
↑5. Foucault M. Fearless Speech. Semiotext(e), 2001.
↑6. Strauss L. The Problem of Socrates // Interpretation. Winter 1996. Vol. 23. No. 2. P. 129–206.
↑7. См., например: Властос Г. Сократ // История греческой философии. В 2 т. Т. 1 / Под ред. М. Канто-Спербер. М.: ГЛК, 2006. 138 с. илл.
↑8. Vlastos G. Socrates: Ironist and Moral Philosopher. Cambridge University Press, 1991. P. 297.
↑9. Cf.: Vlastos G. The Ethical Foundations // Towards the Christian Revolution / (Ed.) R.B.Y. Scott and G. Vlastos. Chicago, N.Y., 1936. P. 52.