Военные письма и фрагменты дневников истфаковцев МГУ периода Великой Отечественной войны
Военные письма и дневниковые записи М.Я. Гефтера и его коллег-истфаковцев МГУ — ценнейший материал по истории советского самосознания эпохи Великой отечественной войны (1941–1945 гг.).
7 974 
«Мы шли навстречу ветру и судьбе…»: Воспоминания, стихи и письма историков МГУ — участников Великой Отечественной войны. М. 2009. С. 149–158.
Гефтер Михаил Яковлевич
Письмо о строительстве оборонительных рубежей*
Дорогая Сима!
К сожалению, на твои вопросы я могу ответить не полностью и без уверенности в точности дат и численных данных; память, особенно спустя десятилетия, не очень надежная вещь.
1. Комсомольская мобилизация для создания оборонительных рубежей на дальних подступах к Москве прошла буквально в считанные часы: днем было получено задание, вечером, помню, я собрал на Стромынке всех истфаковцев-мужчин, на другой день к вечеру мы уже грузились в эшелоны. Было это где-то 26—28 июня, во всяком случае до формирования народного ополчения (в момент нашего отбытия А. Захарьян сказала мне, что намечается призыв в ополчение). Речь Сталина 3.VII.41 мы слушали урывками в пути после Сухниничей. Двигались небыстро, встречая эшелоны с ранеными и беженцами, направлявшимися на восток. Сухиничи при нас бомбили.
2. На станции прибытия разделились. Физики в одну сторону, истфак и мехмат в другую. Так образовался из историков и мехматовцев батальон МГУ СУ-9 («СУ-9», то есть 9-й строительный участок, входил в состав 3-го района 8-го Полевого строительства Главоборонстроя. Технической базой 3-го района был московский трест «Строитель» — одна из самых старых в Москве строительных организаций). В задачу нашу, наряду с другими формированиями, входило строительство противотанковых рвов большой глубины по рубежу реки Десна, в северном выступе тогдашней Орловской области (ныне Брянской), примерно на параллели Рославля (в тылу его). Первоначальным местом обитания была деревня Снопоть, работы же велись за деревней на другой стороне Десны. Работали 14 часов в сутки, иногда больше. Непривычка к тяжелому физическому труду и необычайно жаркое лето причиняли немало трудностей, начиная с почти повального мышечного заболевания при высокой температуре, которое переносили на ногах, нередких солнечных ударов. В начале возникала и некоторая напряженность во взаимоотношениях, но она была быстро преодолена откровенным разговором на взводных комсомольских собраниях. Не сразу удалось организовать собственными силами и службу питания, но и это не помешало общей атмосфере напряженной работы и дружного согласия. В первые дни августа, когда разразилась катастрофа в районе Рославля (гибель 28-й армии), через нас шли отступавшие группы бойцов; наш же батальон торопился окончить рубеж обороны, работа велась сутки без перерыва, к ее участию удалось привлечь и больных. Деревню Снопоть мы покинули, в нее вошли немцы, на нашем же рубеже их наступление было остановлено, кажется, частями 43-й армии. Командование объявило благодарность строителям. Так завершился первый, самый трудный этап в жизни батальона МГУ**.
3. Батальон состоял из двух рот — историков и мехматовцев, в каждой было по пять взводов. Общая численность, полагаю, была первоначально не меньше 300 человек (минимально 200); впрочем, это требует проверки по документам. Затем были отправки больных и уставших. Часть мехматовцев отозвали в Москву для направления в военно-воздушную академию. Студентов возвратили на занятия в сентябре. После этого на строительстве оставалось лишь небольшая группа историков-выпускников (нашего курса), разделившая вместе с другими строителями рубежа Десна-Днепр и воинскими частями, среди которых были и наши ополченцы, тяготы и горечь октябрьского отступления 1941 г. Человеческих потерь тогда наша группа не понесла.
P.S. Добавляю:
К п. 1. Кроме общежитских, естественно, были и студенты-москвичи; их обзванивали по телефону и вызывали по живой цепочке связи, организованной уже в первые дни войны. Кажется, днем отправки было 30-е июня (примечание Р. Горелик [1]).
К п. 2. Работали все упорно и слаженно, но были, конечно, и выдающиеся труженики. «Первой лопатой» батальона считался М. Булатов, представленный к ордену. Вообще, 4-й взвод (истфаковский 4-й курс), которым командовал В. Стрельников, был из передовых. Назову еще Ваню Кору среди пятикурсников, из них же Ю. Цветкова, Е. Хроменко, В. Вайсмана, Ю. Масленникова. Других, к сожалению, не помню.
К п. 3. Истфаковской ротой командовал В. Вирен (он же командир 5-го взвода), мехматовской либо Л. Овсянников (он же командир 10-го взвода), либо Ю. Бондин (командир 9-го взвода). Одним из лучших мехматовских командиров взвода был А. Кронрод***.
Письма М.Я. Гефтера Б.Г. Тартаковскому****
Москва 20.VI.[1944]
Дорогой Борька!
Знаю, что сердит на меня люто, и никакие оправдания мне не помогут, кроме обещания впредь быть аккуратным и письмообильным. Торжественно обязуюсь! Впрочем, не в оправдание, а для справки, и как тема статьи «Куда смотрит начальник полковой почты» — одно письмо написал и собственноручно отправил. А время летит жутко. Кажется, только на днях мы с тобой прощались, хвалили впопыхах и напоследок бесстыдно подсмотренные стихи и шутили по поводу твоей дальнозоркости насчет чешского, румынского, венгерского. Все оказалось ближе, скорее, неожиданнее, проще. Казалось, что в день выхода на границу сердце лопнет от восторга, ничего, стукает себе преспокойненько на месте, и жизнь течет в прежних будничных рамках. Я начинаю подозрительно относиться ко всем великолепным картинам исторических событий прошлого во всем этом, наверное, была солидная доза будничного, и чем ближе к гуще событий, к центру, тем больше. Все это, конечно, весьма неново, но часто мне сейчас приходит в голову. Что касается «второго», то наш друг Илья Лохматый оказался, как всегда, прав, как ни ждем, а откроется, скажут: «Неужели уже?». Могу похвастать: на основании собственных «точных» расчетов (a la Хлебников) в конце апреля установил, что открытие состоится 20.V или 10.VI. Даже поспорил на пирожные, что сейчас в Москве в эру коммерческих магазинов штука достаточно рискованная. «Второй» это, или еще нет, или на 1/4 второй — это пусть спорят Бейлины-Библеры [2]. Факт налицо — открыт, и, добавим, прочно и надолго. Военные историки уверяют, что принцип обеспечения введен в стратегию Фошем. Во всяком случае, у англо-саксов это альфа и омега всей стратегии и военной психологии. Я не думаю, чтобы у них сейчас были сдерживающие пружины политики (они, конечно, есть, но проявляются в другом — в бесцельных призывах к оккупированным народам не нести лишних жертв и выжидать). Но в области непосредственных действий им, по-моему, более мешает культ военной техники и неумение дерзко, смело действовать крупными пехотными массами. Сравни состав их главнокомандования с нашим: у нас сплошь общевойсковики (редкое исключение — танкисты), а у них Эйзенхауэр — танкист (если он вообще что-либо знает в военном отношении), Меддер — авиатор, Монтт — танкист, etc. Немцы действуют крайне осторожно. Весьма логично предположить, что для союзников самое лучшее было бы сковать немецкие силы где-нибудь у Кана и произвести новое вторжение поближе к Германии. Но мне почему-то кажется, что союзники этого не сделают, а будут расширять район высадки, после Карантене устроят второй «котел» в Бретани, срежут ее под основание до Нанта и, опираясь на С. Назер, Брест, Шербур, Гавр, обеспечат себя от возможного пароксизма подводной войны (в чем, наверное, особенно заинтересованы американцы). Если… все планы не сломает фронт, где имеет честь служить один мой близкий приятель, гвардии капитан. Удар на Варшаву может все решить и весьма многое изменить.
Почин этого года исключительно удачный. Хотя, конечно, чертовски обидно, что из-за любезных янки приходится снова хоронить наших на Карельском перешейке, но зато выглядит сегодня на нормандском фоне весьма поучительно и знаменательно. Мы здесь запасаемся картами, рассчитываем, подсчитываем, орудуем и «указательным … [неразборчиво]», а вы там, наверное, уже наизготовке. Но меня сейчас стратегический азарт не очень пробирает. Больше интересуюсь сейчас другим — внутренними процессами. Тем более, что ничего путного по этому поводу у нас не сказано и, понятно, не написано. Что мы, например, знаем о том, что делается в Англии? Силы реакции там, в отличие от американцев с их … [неразборчиво] дубовостью, столь неоформлены, замаскированы, неразличимы, слиты с правительственной верхушкой и связаны исключительно с дисциплиной правящего класса, что наши международники вынуждены выезжать на болтунье и дуре леди Астор. Единственный источник, из которого можно кое-что почерпнуть, это, как ни странно, Джонн Б. Пристли «Затемнение в Грэтли. Ты, кажется, читал в Москве. Сейчас новая, очень любопытная вещь его — «Дневной свет в субботу» — жизнь авиационного завода в период «мертвого затишья» 1942 г. Мораль вещи — банкротство старой системы управления, оздоровление правящего класса за счет связанной происхождением и положением с народом технической интеллигенции, — конечно, примитивна и смешна, ее еще Уэллс пытался «втолковать» Сталину. Но картинки быта очень и очень любопытны. Внутренние антагонизмы показаны резкими, контрастными чертами. Аспор очень любопытно стремление «бонз» из министерств и аристократов-промышленников под маркой интересов обороны заменить квалифицированную часть рабочего класса женщинами и мелкой буржуазией и многое другое.
А Америка? Казалось, самая простая для понимания, даже примитивная страна с обнаженными политическими отношениями и примитивным и откровенным мышлением. Так нет, прямо на глазах превращается в «страну загадок»: Михоэлс приехал оттуда с твердым убеждением, что Америка идет, и довольно быстро, к фашизму. Реакция там становится с каждым днем сильнее и, что самое важное, довольно успешно вербует на свою сторону рядового американца, который больше всего боится конца войны и военного бума и дрожит в предчувствии послевоенного кризиса. Поэтому он во внешней политике за Рузвельта, т.к. он, и только он, может обеспечить Америке бездонный «русский рынок» (см. откровенную речь Джонстона). А во внутренней политике против Рузвельта, против различных повинностей и ограничений, за «свободу частной инициативы» совершенно магической сейчас лозунг в США. Рядовой американец по психологии и даже по поведению сейчас — это наш «летун» 30-х годов. Его объединяет с Морганом стремление нажиться на войне как можно больше в предвкушении «черных дней». А американец-изоляционист разве это не загадка? Чем сильнее становится империализм в Америке, чем большее место он занимает в мировой экономике, политике, тем сильнее и развязнее становится изоляционизм! Я, например, не прочитал ни одной толковой строчки, объясняющей сие явление. Думаю, что сейчас нужно было бы, если не 3/4, то по крайней мере 1/2 наших экономистов, политиков, историков засадить за изучение новых, вызревающих и развивающихся отношений, явлений, чтобы теоретически подготовится к разнообразным сюрпризам. Разрыв между нашей политикой, ее дальновидностью и нашей теоретической мыслью, пропагандой достиг сейчас безобразных размеров. И если это проявляется даже при анализе отдельных фактов, событий, то что уж говорить о большем — о вскрытии глубоких, подводных течений, о широких обобщениях. Помнишь (это при тебе, кажется, было), как у нас на кафедре основ два вечера бесплодно [написано сверху] проспорили о характере современной войны. Бесплодно, потому, что добиться какого-нибудь толка можно только в том случае [написано сверху], если не войну механически на составные части (отечественная, англо-американская … [неразборчиво], народно-освободительная в Европе), а взять целиком как некое весьма противоречивое, но все же единство, качественно новое явление в истории. Могут сказать, перефразируя того же Эренбурга, что, как не настало еще время для «Войны и мира», не пришло еще и для теоретических тем, а так же истории обобщений. А я думаю, что тут дело не в объективной невозможности, а в самых худших, похабных чертах наших теоретиков — трусости и испартомании. Если «Войны и мира» еще нет, то есть хотя бы черновики к нему — Гроссмана и др., а у наших — еще и проблеска мысли не видно. Мы, правда, предприняли робкую попытку — провели теоретическую конференцию профессоров о морально-политическом разгроме фашизма. Было, к удивлению, много интересного: и мыслей, и споров*****. На днях пробуют свои силы в теории аспиранты: конференция на тему «Национальный вопрос во Второй мировой войне», обещает быть свежей и спорной — в смысле обилия дискуссионных положений. Вообще, у нас с тех пор, как ты уехал, событие за событием. Постараюсь восстановить в некоторой последовательности. При тебе еще началась история со студенческим докладом «звезды» неэвакуировавшейся части истфака — Восленского [3]. Сюжет доклада: крах внешней политики Гитлера. Претенциозный набор самых разных отчаянных глупостей, объективно смахивающих в некоторых местах на апологетику, а в целом кустарный образчик либерально- буржуазной критики фашизма в духе «контраверз» нашего общего «сундука» Льва Николаевича. Сей муж науки, считая себя с некоторых пор непогрешимым, взял доклад под защиту, устроил глупейшую и неприличнейшую сцену на партсобрании и потребовал разбора и расследования. Короче говоря, «дело Восленского» превратилось в «дело Иванова» [4]. Иванов мобилизовал все свои силы — тихой сапой мешал работать комиссии Ефимов [5] (самая премерзкая личность, какую создал творец), а Зубок, уверенный в «силе и могуществе» Л.Н., уже после того, как комиссия (Хвостов, Толстов, Белкин [6], я) дала характеристику докладу, нашел его не только правильным, но и удачным. Причем все они рассчитывали на поддержку управления пропаганды. Кончилось все общеуниверситетским партсобранием, на котором им так вложили, что Иванов поспешил уйти из университета, а Ефимов и Зубок клялись и обещали исправится. Но все это, конечно, гораздо шире и принципиальнее самого случая — это была, если хочешь, «битва за марксизм», который к тому времени стали медленно, но упорно выживать с истфака. А в самой основе этого (в чем я глубоко убежден) — лежала идейка, пусть прямо [написано сверху] не сформулированная никем из этой шайки, об «идеологическом сближении» с союзниками.
Во всяком случае, до этого «дела» и партсобрания угодничество перед союзниками достигло таких размеров, что студенты стали об этом громко говорить. Да, что говорить, когда уже на самой комиссии Иванов предлагал вычеркнуть из проекта выводов фразу «о политике невмешательства», «по причинам всем понятным», после чего Белкин на него так напустился, что, если б это было в году 20-м, кончилось бы, наверное, смертоубийством.
Ну, а сейчас за идеологический фронт ЦК взялся столь решительно, что все эти голубчики начиная со своего атамана Тарле сразу присмирели. Правда, на совещании историков, которое сейчас идет под руководством Андреева, Маленкова и Щербакова, в центре вопросы истории СССР. И смешно, и грустно, что в 1944 г. тем же седовласым, битым Покровским и недобитым им, приходится вновь объяснять, что такое царизм и что такое Октябрьская революция. Тарле на всех исторических углах в последнее время кричал, что необходимо пересмотреть догматические взгляды, например Россия — жандарм Европы или Россия — тюрьма народов [написано сверху], на русскую историю, перестать огульно ругать Николая I и показать его прогрессивное значение, а Шамиля, к примеру, наоборот, разоблачить как реакционера и теократа и т.д. и т.д. Вот до чего докатились.
В Лелином учреждении тоже большие изменения. Про скандал с III т. «Философии» в «Большевике» читал? В результате Митин слетел, и вместо него некий Кружков полужурналист, полуфилософ. Юдина постигла та же участь. Директор института философии теперь Светлов, Иовчук — редактор … [неразборчиво]. Все ждем решений ЦК по истории; наверное, днями будут.
Ну, а истфак явно становится на ноги, переселился на старое место (где был физфак — Ленинская и коридоров нет). Возвращаются Гуральский, Степанова. Отпочковано отделение Востока из трех кафедр — Ближнего, Среднего и Дальнего (Смирнов [7], Рейснер [8], Жуков [9]). Война из-за этого отделения со Смирновым была тяжелая и крайне напряженная, но теперь дело уже сделано. Стараемся вызвать Кара-Мурзу. Есть прожект сохранения кафедры под руководством Дмитрия Захаровича. Все гуманитарные факультеты перевели на четырехлетку. Как к всякой неосмысленной ломке, приложил к этому руку Иван Дмитриевич. Пройдет пара лет, и, наверняка [написано сверху], восстановят пятилетку. Пока школа не будет учить латыни и давать твердые знания по элементарному курсу истории.
А пока все ломается вновь, программы, учебные планы. Нынешний 4-й кончает в феврале. К чему и для чего это — одному Богу [в рукописи написано с маленькой буквы] известно. Распределение в этом году просто фантастическое. На каждого человека по несколько заявок и требований, одно лучше другого. Нам уже приходится уговаривать различных представителей — не трогайте вы «этого», оставьте в школе: не на что ведь больше не способен. В аспирантуре мест много, а людей оставляют мало, так что у наших именно в этом году большие шансы на поступление.
16 мая праздновался юбилей. По сему случаю впервые после бомбежки открыли отремонтированную комаудиторию. Было весьма торжественно (прочтешь в «Московском университете»), наших собралось видимо- невидимо, болтали невыносимо, но было весело и хорошо.
В последнее время я начинаю убеждаться, что наших все же много осталось. Что ни день, то кто-нибудь появляется на Герцена, 5. Цилю [10] стараемся вызволить из «кировского сидения», в аспирантуру подала Дина Цейтлина [11]. У Тоси родился сын — здоровенный молодой человек с отчаянной глоткой, она на лето выехала в Бологое. О приезде Тамары Портновой [12] мечтает постоянно Илька [Последние три слова сильно стерты и, возможно, неправильно прочитаны], хотя вообще это заслуживает пера покойных Ильфа и Петрова.
Борька, милый, пиши чаще и на меня не сердись. Трудно исправляться на третьем десятке. Крепко жму руку и желаю фронтового счастья.
Твой Миша
Москва, 24.XI.[1944]
Дорогой Борис!
Долго тебе не писал, страшно виноват перед тобой, но начинаю не с оправданий. Не обессудь, каждый человек немножечко эгоист, и я спешу поделиться с тобой моей и Лелиной радостью — сегодня, пару часов назад, у нас родился сын. Мне очень приятно сообщить об этом одному из первых тебе — мало уже нас осталось, старых друзей, у которых все общее — радость и горе. Да, Борис, вот я уже отец семейства. Юность — беспокойная, но хорошая, уже где-то позади. Впрочем, по существу она кончилась осенью 41-го. Мы с тех пор очень взрослые люди, несмотря на старые студенческие выходки, то, что некоторые руководящие товарищи скептически называют «университетским демократизмом». Сына решили назвать Валентином, в честь нашего Вальки [13]. Одобряешь? Сын наш — солидный мужчина, весит 8 с небольшим фунтов, подает голос и пишет с помощью мамы письма. Лелька очень помучилась, но вела себя геройски, не жаловалась, даже не стонала вначале. Я очень переживал, Бог весть что думал, так что к моменту радости выдохся совсем. Сейчас занимаюсь пеленочной проблемой.
Такова жизнь. Ухают пушки (но уже не слышно), а жизнь идет своим чередом. «Люди рождаются, стареют и умирают», — так, кажется, сформулировал когда-то смысл человеческой жизни любимец Валентины Дынник [14] — Анатоль Франс. Люди, которые заняты целый день, так что к концу дня валятся на кровать, не замечают даже, как на глазах и их руками история меняет свой путь, мир — свой облик. Помнишь, романы из времен декабристов — Чаадаев в палатке около Парижа, мечтающий о будущем, размышляющий о судьбах мира и т.д. А сейчас? Русский парень «без языка», который пешком проходит добрую половину Европы, партизанит в Югославии, командует словацкими повстанцами — описать бы такое в 39-м, эстеты бы сказали: «Излишество романтики, чрезмерность выдумки, новые «красные дьяволята»».
А что сейчас в Европе? Своеобразный, ни на что прежнее не похожий тип народной, демократической революции в эпоху империализма, при наличии 24-летней диктатуры пролетариата, в лице своей армии входящей в Европу и наряду с этим во внешнеполитический союз наш с крупнейшими империалистическими государствами. То, что наши коллеги в былые времена пышно именовали «ветреницы истории», а мы называем диалектикой. Как легка она в трех своих законах и как трудна, сложна, запутана в жизни! Я все-таки завидую тебе: никакое книжное знание не заменяет жизни — нашей и чужой. Да, начинается, видно, новая большая полоса в нашей жизни, мы будем очень близки к Европе, по-своему повторяя 1814—1815-й годы. И это не может не иметь взаимных последствий. И они есть. Нам больше известны и нами легче замечаются последствия у них, и труднее — у нас. Та «драчка», которая во время твоего московского «сидения» началась у нас на истфаке, в сущности была одним из проявлений этого своеобразного и не очень приятного явления. И, как всегда, в идейной борьбе легче всего открываются люди. Так произошло при тебе с Ивановым, который нашел достойное применение своему академическому сану в закупочной комиссии в США. С Ефимовым же произошла история прямо фантасмогорическая — позиция этого титулованного субъекта привлекла внимание к его личности, тем более что представился удобный случай, перевод из кандидатов в члены партии. Не буду описывать тебе всех поисков, важен конечный результат: сын генерала, в 1918 г. — участник контрреволюционного переворота английского ставленника Бичерахова в Баку, белый офицер, награжден Анной 4-й степени и почетным Георгиевским оружием, в 1921 г. пытался вступить в члены партии и т.д. и т.д. Исключили с треском. Вот почему он требовал так ретиво выкинуть отовсюду «классовую борьбу» во имя союзнических отношений. Она для него, действительно, была воспоминанием не из приятных. Таковы наши персональные «успехи». А принципиально — то, что мы выдвигали, как казалось некоторым дерзко и неуместно, становится сейчас общим местом. На последнем пленуме МГК необходимость усиления борьбы против буржуазной идеологии в связи с расширением наших военно-политических связей прямо и без околичностей (!) записана в резолюции. Но в университете от борьбы уже кое-кто устал и верх берут умиротворители, внутренние… [неразборчиво], типа Ивушки (получившего на днях второй орден — Трудового Знамени), как мы их называем. Глава их сидит на Бутягинском кресле, и оказался мелочным, мелким, чтобы не сказать, низким человеком. Грустно, все-таки, правда, конечно, свое брала и берет, но путь к ней часто длиннее, чем он мог бы быть.
У нас были перевыборы, и я, следуя твоим советам, энергично отбился. Секретарь — Круглова, партийная дама, лет 45, довольна мрачна всегда. Поживем — увидим, что представляет собой на деле.
Университет почти отремонтировался. Даже истфак нам помазали снаружи, но, так как грянули холода, вид у него нечто среднее между благородной зеброй и банальной головой в лишаях. Но внутри сверкает. Приехала Ирина Адлер — с маленькой спопрячкой (!) и прежним несколько утомительным энтузиазмом. Так и пахнуло от нее прежним истфаком, монтажами, вечерами. Да, перед университетом водрузили памятник Ломоносову. Меркулов изобразил его чуть-чуть не сидящим на глобусе, с изящно выставленной ногой в туфле и книгой в руке. Доморощенные искусствоведы раскритиковали; однако в первый день он выглядел величественным. Но сейчас несколько облез (краска слезла, и обнажился гипс).
Надо бы написать тебе еще об Одессе, но это для нового большого письма. Поездка была не очень плодотворна (для местного комсомола), но очень интересна. Хорошо даже, что к нашему приезду оккупационная экзотика уже исчезла. Тем более мы внимательны были к менее броским, но более глубоким следам. Одесса — это, конечно, своеобразие, думаю, присущее только ей. Ну что ж, отложим это до скорого разговора. Время так летит, а конец не за горами (теперь, после Карпат, это буквально), что 1 мая мы, Боречка, будем вместе. Посадим на колено тебе Вальку, и он будет играть дядиными орденами. Не грусти, дружище, ты ведь уже настоящий ветеран. Видишь, как расписался, не охота даже кончать, но отцовские (!) обязанности зовут. Иду к Леле и передам — не возражаешь? — ей твой фронтовой привет.
Крепко жму руку
Твой Миша
PS. Да, забыл еще. После Одессы меня в Цекамоле… [неразборчиво], чтобы пошел к ним. Просят, нажимают, сулят комнату. Как ты думаешь?
↑* Ф. «Ответы на вопросы анкет». Папка 4. Док. № 138. Лл. 578—579. Автограф черной жирной ручкой на двух листах А-4.
↑** В дальнейшем работы велись на территории Смоленской области, в более спокойной обстановке (после успеха Красной Армии под Ельней). Через полтора месяца после начала работ удалось даже устроить банный день — первый день отдыха. — Примеч. авт.
↑*** Первое время не было связи с Москвой. Тревога за судьбу родных соединялась с тревогой за общую судьбу страны. Ночами над нами летели немецкие бомбовозы в направлении к Москве. Что там? В поисках ответа организовали запись радиосводок (в снопотском сельсовете нашелся маленький приемник); владеющий стенографией Б. Галкович записывал, а затем обходил всю трассу и зачитывал сводку взводу за взводом. Большую помощь батальону в конце августа — начале сентября (когда вместе с трестом «Строитель» отбыла и медчасть) оказали командированные райкомом истфаковки-медсестры В. Бейлина, М. Гвоздовер и др. — Примеч. авт.
↑**** Письма предоставлены в КБС сыном Б.Г. Тартаковского, Александром. Письма были перепечатаны и возвращены владельцу. Первое письмо представляет три листа небольшого формата, сложенные вчетверо. На двух последних листах поставлен номер страницы. Второе — три сложенных вдвое половинок листа А-4, заполненных синими чернилами с одной стороны.
↑***** В конференции приняли участие ведущие ученые факультета: А.В. Арциховский, В.Е. Авдеев, Е.А. Косминский, В.И. Пичета, АЛ. Сидоров и др. См. о ней: Гефтер М. Борьба за морально-политический разгром фашизма и историческая наука // Доклады и сообщения исторического факультета. Выпуск первый. М., 1945. С. 43—53.
Примечания
↑1. Горелик Рахиль Самуиловна — сокурсница и жена М.Я. Гефтера, историк.
↑2. Имеются в виду однокурсники Арон Бейлин и Владимир Библер. В. Библер, а возможно и А. Бейлин, на историческом ф-те углубленно изучали философию под руководством Б.А. Белого (см. Голоса из мира, которого уже нет. Выпускники исторического факультета МГУ 1941г. в письмах и воспоминаниях. М., 1995. с. 34). Хотя, возможно, имеется в виду не А. Бейлин, а Ванда Бейлина, учившаяся на том же курсе.
↑3. Восленский Михаил Сергеевич (1920, Бердянск — 1997, Бонн). Студент исторического ф-та 1939 г/п. После окончания МГУ год работал в Коломенском учительском институте. Затем вернулся в Москву, и в 1945 г. поступил в аспирантуру. В 1946 г. работал переводчиком на Нюрнбергском процессе, затем в союзном контрольном совете по Германии. В 1947 г. вернулся в Москву. В 1950 г. защитил кандидатскую диссертацию. В 1953—1955 гг. работал во Всемирном Совете мира, затем — н.с. сектора общих проблем империализма Института экономики АН СССР и ученый секретарь Комиссии по разоружению. В 1956 г. перешел в ИМЭМО — сначала в сектор международных отношений, а потом возглавил группу в Отделе информации. В 1965 г. защитил докторскую диссертацию. Часто выезжал в загранкомандировки по линии АН СССР, Советского комитета защиты мира, Пагуошского комитета. В апреле 1970 г. перешел на работу в ИВИ АН СССР. В 1972 г., находясь в командировке в ФРГ, стал невозвращенцем. В 1976 г. лишен советского гражданства, а в августе 1990 г. восстановлен в нем. О нем см. в воспоминаниях С.О. Шмидта о А.П. Каждане: Шмидт С.О. Самый талантливый с нашего курса // Мир Александра Каждана. Спб., 2003. с. 15-16.
↑4. Имеется в виду: Иванов Лев Николаевич (15.07.1903, с. Городише Пензенской губ. — 06.09.1957, Москва), специалист по новейшей истории международных отношений. Окончил отделение внешних сношений ФОН в 1923 г., в 1937 г. был утвержден в ученой степени д.э.н. В 1937-1949 гг. — проф. исторического ф-та МГУ. Академик АН СССР с 1943 г. В 1943—1949 гг. — эксперт министра внешней торговли, в 1946 г. — эксперт делегации СССР на Парижской мирной конференции и сессиях Генеральной Ассамблеи ООН.
↑5. Ефимов Алексей Владимирович (18(30).01.1896, Баку — 11.11. 1971, Москва), специалист в области новой и новейшей истории, один из основателей советской американистики, чл.-корр. АН СССР, лауреат Гос. премии СССР. Участник Белого движения. В 1934-1944 гг. — доц. (затем проф.), а в 1941—1943 гг. —декан московской группы исторического ф-та МГУ. Одновременно являлся с.н.с. Коммунистической академии (1933—1936), ИИ АН СССР (1936—1941), где возглавлял сектор новой истории.
↑6. Белкин Иосиф Давидович (1895 — 02.03.1955, Москва) — специалист в области новой и новейшей истории. В годы Первой мировой войны был солдатом. В 1918 г. вступил в РКП(б); вел подпольную революционную работу в Каменец-Подольске и в Киеве. Участник Гражданской войны. В 1921-1932 гг. работал на ответственных постах в органах ВЧК—ОГПУ. Был награжден орденом Красного Знамени, званием и значком почетного чекиста. В 1932—1935 гг. учился в ИКП. После окончания преподавал в МИФЛИ, в Международной ленинской школе, с 1938 г. — на историческом ф-те МГУ.
↑7. Смирнов Николай Александрович (р. 14.08.1896, г. Ковно (Каунас) — ?), историк, арабист, д.и.н., проф. Окончил среднюю школу в 1914 г. После призыва в армию был направлен в школу прапорщиков, а затем на фронт, где и находился до марта 1918 г. В 1920-1924 гг., в 1924-1927 гг. — асп. ст-т ближневосточного фак-та МИВ. С 1933 г. работал на каф. истории Востока. С 1939 г. — зав. каф. истории колониальных и зависимых стран, с 1941 г. — декан исторического ф-та МИФЛИ. С началом войны — ком. запаса, интендант 2 ранга РККА. После был отозван из армии и направлен в распоряжение МГУ. В 1942-1943 гг. работал в Свердловске, где находилась эвакуированная часть университета. Одновременно выполнял обязанности зав. каф. истории стран Востока. До 1948 г. — и.о. зам. дир-ра по научной и учебной работе МГИМО (по совместительству). С 1948 г. по совместительству работал в ИИ АН СССР. Стал первым руководителем самостоятельного ИВЯ МГУ. Уйдя с поста ректора ин-та в 1958 г., перешел на постоянную работу в ИИ АН СССР, где заведовал сектором религии и атеизма.
↑8. Рейснер Игорь Михайлович (08.01. 1899, Томск — 07.02.1958, Москва), востоковед-индолог, афганист, д.и.н., проф. В 1916 г. окончил гимназию в Петрограде. После Октябрьской революции 1917 г. работал в Народном комиссариате юстиции и Соц. академии; в 1919-1926 гг. — в системе Народного комиссариата иностранных дел (в т.ч. в Афганистане в 1919-1921 гг.). В 1924 г. окончил восточный ф-т Военной академии РККА. В 1925-1935 гг. работал в Межд. аграрном ин-те, одновременно преподавал в МИВ. С 1935 г. — проф. МГУ, с 1938 г. — н.с. АН СССР (с 1957 — зав. Сектором истории Индии в отделе Индии Ин-та востоковедения АН СССР).
↑9. Жуков Евгений Михайлович (23.10.1907, Варшава — 1980, Москва), историк, востоковед, академик АН СССР. С 1968г. — дир-р ИВИ АН СССР.
↑10. Имеется в виду Цицилия Григорьевна Ямпольская, сокурсница М.Я. Гефтера, бывшая во время войне в эвакогоспитале в г. Кирове.
↑11. Цейтлина Дина Абрамовна — сокурсница М.Я. Гефтера.
↑12. Возможно, имеется в виду Тамара Яковлевна Портнова, студентка исторического ф-та 1940 г/п.
↑13. Имеется в виду сокурсник М.Я. Гефтера и PC. Горелик Валентин Вайсман, в честь которого они и назвали своего сына.
↑14. Дынник Валентина Валентина Александровна (1898–1979) — проф., читала курс по истории литературы.
Летописи войны: воспоминания, дневники, письма историков МГУ –участников Великой Отечественной войны. М., 2012. С. 129–140, 151–155.
Галина Марковна Комкова (Коржикова)
Дневники. Письма М. В. Нечкиной [15]
Дневники
1 тетрадь
Энгельс, 1941/42 г.
122 авиагруппа. 588 КЛБ.
Совершенно секретно. ГК.
[начала нет]
Сегодня на зарядке было новое упражнение. Как все-таки глупо, что мы небрежно относились к физической подготовке. Какая-то глупая студенческая традиция. Сейчас выпало свободное время, хочу продолжить записки о друзьях-товарищах. Мы с Полинкой [16] старшекурсники, к нам тянутся историки и помоложе: Сашка Акимыч (вернее, конечно, Акимова) [17],19 лет, девушка с исторического факультета Педагогического института, крохотная курносая девчушка с громовым голосом Саша Хорошилова, Лида Гогина [18]. Вернемся ли мы к окончанию исторического образования, мы обсуждаем часто. Девушки говорят об этом безапелляционно. Жизнь и учеба нас дружно спаивает. Сашка Акимова дает мне свое фото с надписью: «Лучшему другу Гале от Шуры. Галя дорогая, помни нашу совместную жизнь и дружбу в г. Энгельсе. 1.IV.42. Энгельс. Акимова». Не знаю, сохранится ли фото или эти записки, но думаю, что все мы могли такие слова обратить друг другу — так проста, бесхитростна и прочна казалась нам наша дружба. А дружба ведь тот особый, острый угол зрения, который раскрывает людей.
3 мая 1942 г.
Прошли праздничные майские дни. Пришли многим письма и посылки от родных. Поздравляли мы друг друга, и, пожалуй, однообразны были наши поздравления, но бесспорно и исключительно искренны. Продолжается все та же фотоэпидемия по обмениванию фотокарточками. Мы знаем, что здесь, в Энгельсе, в ДКА есть фотомастерская, — ну а есть ли фотоателье на фронте и нужны ли они нам. Мнения расходятся, все спорят, но что мы хотим оставить память друг о друге, это ясно и так. Наш комсорг, бывший работник ЦК ВЛКСМ (нашей альма-матер, из которой мы как бескрылые птенцы, полетели на фронт и в тыл на учебу), Оля Фетисова, очень дружна с нашей студенческой группой, с нашими историками. Меня милый политрук с 2 кубарями также почтил вниманием — запечатлел взгляд из будущего. О.Фетисова [19] пишет: «Галя. Перелистывая свой альбом, среди многих фото ты увидишь и мое. Вспомни тогда дни совместной жизни в г. Энгельсе в период отечественной войны».
3 мая 1942 г.
Очень довольна ее фото. Сумею ли его сохранить. Ведь все это прелюдия — все трудности впереди. Оля мне нравится, она вполне сложившийся человек, умнее и мудрее всех нас, но чувствуется, что ей бывает трудновато, может быть и не хватает образованья порой. Средь нас ведь немало «языкастых», а она иногда затрудняется, отыскивая ударение некоторых слов. Но у нее определенно большой опыт комсомольской работы, определенный вкус к этой работе и очень объективное справедливое отношение к людям — мотай себе на ус, Галина Марковна, — качества эти необходимы политработнику, а ты-то думала, что нужно быть способным лектором-агитатором, но этого еще очень мало.
7 мая 1942 г.
Для того чтобы наказать меня за самокритику, мне поручили готовить доклад о В.И. Ленине. Кажется, не впервые, но как я волнуюсь, самое трудное, что нет здесь «Ленинки», не пойдешь в библиотеку им. В. И. Ленина и не достанешь любую литературу, а ведь и успех и смысл работы лектора в самой глубокой и тесной дружбе с литературой. Милейшая Милица Васильевна дала прочную зарядку — сначала досконально изучить вопрос, а потом на себя брать смелость его излагать. Сама она не только эрудированнейший преподаватель МГУ, но и изумительный лектор, художник и артист своего дела и тонкий ученый-исследователь. Как еще многому можно у нее поучиться и как… хочется. Кто же вместо меня делал доклад на семинаре о партизанском движении в 1812 г. Не знаю, но такие темы не уйдут от нас. А кто будет писать о «Поволжье в Отечественную войну 1941-…»? Дымят фабрики, бьет ключом жизнь военного гарнизона. Готовятся силы, техника, кадры, чтобы «сокрушить мечом того, кто с мечом пришел к нам» и все это на берегах Волги, где всего 80-100 лет назад стоял стон крепостных бурлаков. А все-таки литературы маловато, надо поучиться обходиться тем, что есть, и в этом отношении это тоже искусство.
11 мая 1942 г.
Получено известие об эвакуации МГУ. Кажется, письмо получила Женя Руднева [20]. Слышится в коридоре ее взволнованный голос и у левого виска торчит хохолок. Чем это вызвано? Цело ли здание Университета или варвары XX века разрушили его бомбами? Что же делать? Мы все еще в тылу? Ведь это более чем несправедливость — уехать на фронт и оказаться в тылу. Когда же достигнет расплата и будет возможность вложить в нее свой, пусть самый маленький, кирпичик! Какие же сволочи! Как могло случиться, что народ, давший миру революционных гениев, музыкантов и поэтов — обезлюдел, создал стада палачей! Людям верующим, наверное, легче, они могут сказать «покарай господь», а мы… (невзирая на любовь к цветам и стихам) должны покарать сами, и покараем!
[после 12 мая до 19 июня 1942 г.]
Давно не писала. В свободное время занимаюсь докладом. Было много событий, о себе не хочется писать. Получила тетрадь общую, теперь можно будет регулярно писать — а так все с оглядкой, бумаги не избыток. От Марии Мариной, Лели Санфировой, Тани Ломакиной [21] получила фото. Спасибо, милые девушки, особенно забавна Татьяна. Толстушка, медлительная, еще больше, чем я, такая же, как и я, рассеянная, мечтательная, упрямая. Не скажешь про нас, что мы армейские wunderkind. Но мне кажется, что мы еще не вышли на старт, и каждый из нас еще в определенном смысле «вещь в себе». Позиция незавидная, но временная. Главное — найти наибольший коэффициент своего полезного действия и чем удастся скорее, тем лучше. Что же пишет Танюша. Ее фотокарточка — в брюках, нога закинута на ногу, ну а правости (!) все же не хватает. Надпись такова: «По русской примете обмениваться карточками к разлуке, но я надеюсь, ты этому не веришь и вот после армии, после войны ты будешь видеть меня и, глядя на карточку, вспоминать мое и твое «старшинство», подруг, горести, невзгоды, радостные дни жизни в армии. Все… Все! Галинке К. от Тани Ломакиной. 17.VI.42 г.» Как хороши все девчата, и именно своей верой, несгибаемой, неколебимой, безграничной в то, что военные события — эпизод, о котором потом будем вспоминать, где? в Советской Германии?! Получила письмо от Володи Лазукина [22]. Сквозь мозаику самых нежных слов спрятана очень скверная мысль. Меня она сильно расстроила. Это просто феодализм или его остатки в нашей социалистической эпохе. Он пишет, что их отправляют на фронт, и сам он этому рад, но будет спокойнее и лучше воевать, если я на фронте не буду. Какое же это свинство? Или все физики такие ограниченные, или таков мой университетский друг? Чувствую, что от ответа надо временно воздержаться, раз он сам вояка на фронте, то портить ему настроение не резон, но до слез накипают гневные и обидные слова, и хотелось бы его высечь и в прямом, и в переносном смысле. Какое оскорбительное недоверие, а еще он смеет говорить о бережной четырехлетней дружбе. Грош ей цена, если так он может мыслить!
19.VI.42 г.
Пауза в ожидании обеда. Сегодня счастливый день, целых 2 важных события. Письмо от мамы и была на занятиях майор М. Раскова [23]. Какое вокруг обилие военных женщин, сколько разом и хороших и замечательных людей, но обаяние этой женщины трудно с чем-то сравнить. Я теряюсь, как нелепый первоклассник при первом вызове учителя. И кажется, такой недуг не только у меня. Когда она появляется или проходит, даже у всех как-то лица, глаза делаются другими. Это трудно передать, и может быть, даже не естественно, но в нее влюблены многие. Что это?
[20.VI.42]
Прочитала вчерашнюю запись и пытаюсь дать ответ. Что это? Это не «влюбление гимназисток» типа Чарской и не патологические изменения в нас оттого, что мы в брюках? Это не боязнь новичков- новобранцев перед командиром строгим. Это именно какое-то переплетение любви, уважения, радостного удивления тому, что это явь, тому, что эта женщина среди нас. Она изумительно хороша внешне, в ней такое необыкновенное сочетание женственности и суровости, теплоты и строгости. Никакой здесь алхимии нет — просто сочетание большой обаятельности, ума и сердца делает ее такой значимой (о чем она, быть может, и не знает). А нас — такими впечатлительными и восторженными, когда ее слышим, видим или даже о ней узнаем. Нужно ли доискиваться, за что ценишь и уважаешь прекрасного человека, наверное, нет, просто надо, чтобы это было незаметно и помогало бы каждому лучше делать свое дело. Наверное, так.
22.VI.42.
Сегодня Ирина Дрягина [24] делала мне напутствие, как проводить информацию и что прочитать. Делала это она любя, со всей серьезностью и старательностью. Слушала я ее тоже терпеливо и усердно, обдумывая про себя — кем она собиралась быть? Слышала я, что студентка она, но какой профессии? Чувствовала, что не историк она. Некоторые термины ей давались трудновато, хотя в целом ее речь очень даже на редкость литературна и хороша. Позднее я узнала, что она из сельхозинститута, а Ирина Дрягина осталась довольна информацией, а главное, я чувствую, мы с ней будем друзьями. Ну, а вообще-то немного грустно, мою Валю сосватали в другой полк, а ведь мы ни один экзамен не готовили отдельно, ни одну бомбежку не провели врозь. Из МГУ мне нравятся Катя Рябова [25] и Анка Еленина [26] еще не знаю чем, но знаю, что так.
2 тетрадь
Энгельс 1941/42 г.
122 авиагруппа.
Совершенно секретно. ГК.
(на 2-й странице обложки надпись «Начало не сохранилось»)
Энгельс, 22 ноября 1942 г., продолжение.
Придет время, в историю прошлого, в историю отечественной войны заглянут историки. История отечественной войны при всей своей монолитности разобьется на тысячи как будто бы мелких фактов и событий, за которыми стояли обыкновенные простые советские люди. Одни из них будут живы, другие отдадут самое ценное, что есть на свете (жизнь), для того чтобы тем, кто ушел, жилось лучше (так в оригинале. — Ред.). Трудно сказать, в числе каких из них я буду, ясно одно — никакая косая тропинка не уведет меня в сторону. То же самое думаю и о подругах. Им верю полностью, хотя они и шумливые комсомольцы, они все искренни и непосредственны, и их помыслы так же чисты, как и предстоящие дела. Может быть, даже вернее всего, это ошибка, но себя я чувствую старше, хотя к этому, кажется, нет оснований. Опыта жизненного никакого, студентка, как и все прочие, но вот наличие кандидатской карточки, то, что я недавний молодой коммунист, делает меня озабоченной. Что проку, что я хорошо училась и была неплохим (далее зачеркнуто слово «пропагандистом». — Сост.) агитатором (после курсов МГУ я пришла в кандидаты КПСС), разве я больше подготовлена к тому испытанью, какое предстоит всем нам на войне? А ведь должна была быть подготовлена лучше! Мне кажется, вообще в смысле нашего образования имеются большие пробелы. Мне кажется, выбор специальности и подготовка к жизни должна быть двоякой с учетом и мирного и военного времени. Закончилась подготовка к мирной специальности, каждый должен бы знать, как он может быть наиболее полезен во время войны. Уже самые первые наблюдения во время сеноуборки в Рязанской области показали, как призывы воинские (не знаю, какого года или лет) оголяют рабочие места, вызывают растерянность уходом близких у других, возникает испуг и опускаются руки у третьих. Конечно, это временно, но все-таки не то, что нужно. Беспокоит многое — как будет в школах, если призовут мужчин и юношей, хватит ли педагогических кадров из числа женщин или мужчин, по возрасту и здоровью непригодных к военной службе? Может быть, студентки таких архиневоенных специальностей, как историки, должны уйти из студенческих аудиторий, чтобы стать за школьные парты? Главное то, что нет ясности. Ясно, что наша осоавиахимовская подготовка очень слаба, а время на военную подготовку тратить сейчас жалко. Теоретически знаем заветы Суворова, его «науку побеждать», но кто мы, как не жалкие подготовишки, не знающие в военной науке даже самых азов. Какая досада, что столько времени упущено даром! Были бы силы, поживем, увидим, учиться интересно, только неспокойно, ведь сейчас уже нужны обученные люди. Ночь с фронтом, каждый день пододвигает его.
Энгельс, 26 ноября 1942 г.
Прошедшая неделя не принесла никаких изменений. Вспомнила как-то Черное море и Геленджик — санаторий МГУ. Это светлое воспоминание принесло жгучую тревогу. Ведь я не просто отдыхала там, а лечилась, и мне даже продлили сроки лечения, причины — «шумок» в сердце и сердцебиение. Оно беспокоит меня и сейчас, вдруг я окажусь в категории забракованных сердечников. Вообще это еще вопрос, нужно ли самых здоровых посылать на фронт? Ибо они жить будут дольше, а следовательно принести пользы смогут больше. Очень меня этот вопрос беспокоит. Просто даже больше всех.
7 декабря 1942 г.
Настроение лучше. Может быть потому, что вспомнила археологическую экспедицию в Гочево Курской области. Мы работали по 10 часов в сутки на жаре и сильно набивали мозоли лопатами. Приходилось носить и много тяжелой земли носилками после того, как ее просеивали. За все 2 месяца ни разу не чувствовала какого-либо сердцебиения. Хотя Авдусин наш и порядочный верзила — мы с Тамарой не отставали от него, а ведь копание земли и вообще рытье квадратов тяжелая физическая нагрузка, однако сердце «не шкодило» и никто не знал о его недугах. Какой очаровательный человечище Б.А. Рыбаков, какой организатор, какая в нем неуемная душевная сила и щедрость, сколько познаний и как разносторонен! Никто не поверит, что этот солидный ученый, руководитель экспедиции, когда мы на грузовиках проезжали по селам — ошарашивал местных собачонок самым натуральным естественным лаем, и как разнообразно и мастерски у него выходило. Просто артист! И вообще экспедиция дала много, но важно не то, что обогатились знания такой отрасли истории, как археология, а то, что хватило выносливости для такой физической нагрузки. Вот отчего и настроение!
11 декабря 1942 г.
Штурманские занятия проходят интересно. Вероятно, это преподаватель Энгельской военной школы с большим опытом и деловой хваткой. Вообще учиться легко. Не знаю, почему и каким чутьем привлекают мое внимание политработники. Чую какую-то внутреннюю связь между исторической подготовкой и партийной политработой в армии. В чем же ее специфика, пытаюсь понять. Если начать с головы, то комиссаром сборов у нас некая Рачкевич Евдокия Яковлевна — она окончила военно-политическую академию им. Ленина. За это она, конечно, молодец! У нее приятные ямочки и украинский говорок. Она непосредственна и непоследовательна. Видимо, дистанция, а положение старшего командира мешают понять ее лучше. Очень хороша комсорг Оля Фетисова — проста и общительна, душевная и требовательная. В ней так и чувствуется отблеск комсомольского огня. Зина Горман [27] — очень выдержанный и наблюдательный политработник, сама она политинформаций не проводит, но чувствуется, что она не остается на поверхности в своих суждениях и лицах, а как-то изучает людей, пристально и серьезно. Самым юным комиссаром является Ирина Дрягина — в ней чувствуется такая же еще жизненная незрелость с примесью романтики. Как и во всех нас, студентках. В то же время это очень дисциплинированный и вдумчивый человек, мыслящий и мечтающий. Как они, мои друзья и Оля Фетисова, порадовали, подарив свое фото. Ну, сейчас некогда, об этом потом.
14 декабря 1942 г.
Кончились занятия, позднее было у бомбардиров авиавооружения. Преподает инженер Волова. Чувствуется в ней незаурядный партиец и человек, любящий свое дело. Знал бы бог войны Марс, что у него такая очаровательная последовательница. Впрочем, это иное, конечно, нам всем, коль уже началась война. Нужна она только для того, чтобы был мир. Ни Марсу, ни Цезарю такое было невдомек. Очень хочется выбраться в библиотеку, вернуться в парткабинет и поворошить газеты, журналы, книги. Испытываю самый мучительный голод из всех существующих — книжный голод. Но времени совсем нет, даже чтобы пописать маме или Володьке письмо или регулярно писать дневник. Обещала Ирина достать карандаш.
17 декабря 1942 г.
Ура! Карандаш есть — теперь я вооружена с ног до головы, глазами, языком, наблюдениями и карандашом. Чуть не в рифму. Еще недоставало в такое громовое время заниматься поэтическим творчеством. Но… тянет… Сгинь, нечистый! Ты ведь не умеешь еще легко без напряжения ходить в строю, приветствовать старших, и даже хуже того, пряжка с пояса норовит впасть в правый уклон. Вообще, «непризнанный политрук», относись к себе трезво, смотри на себя критически, облик у тебя не военный, а душа, душа тоже. Ну а зачем ей быть военной?! Ведь это только страницы твоей немудреной биографии — теоретический и практический поиск, как быть полезной своей стране в год войны, а это не будет уже так длительно. Или ты не вернешься (потому что такова логика войны, не все с нее возвращаются, и ты это знаешь с пионерского возраста) или вернешься и окунешься в свою историческую науку. Люблю ее, даже в разлуке еще больше, но теперь я знаю ее уязвимое место [28], она слишком повернута в прошлое, в область эстетики или культуры, и плохо готовит к современной войне. Больше всего меня интересуют люди — хорошие они все, даже и те, кто мне не нравится. Есть ли такие — да. Бросает ли это на них какую-нибудь тень? Конечно, нет! Ведь очень много недоразумений происходит от недопонимания людей, а верно и точно понимать людей — это большое искусство, умноженное на жизненный опыт, а у тебя его, Галка, шиш с маслом. Может быть, это своего рода реакция — слишком много я смотрела в книжки, а сейчас хочется смотреть и изучать живых людей. Видеть не только их в движении, в действии, но и изучить все мотивы, пружины этих действий, всю разнообразную особенность человеческого сословия [29]. Зачеркнула старое, нехорошего какого-то оттенка слово. Хочется понять всю разноликую, разнообразную особенность человеческой породы. Вот хорошенькая беленькая девчушка Люба Ермакова [30], с ее детских губ может вдруг сорваться такое ядреное крепкое слово, которое не у всякого бывалого ефрейтора в ходу. Вот курносая и тоже светловолосая Женя Руднева — это комок неуклюжего обмундирования. У нее поднимается бровь, изгибаются мучительной натугой губы, когда она видит или слышит резкий звук, грубое слово, фальшивый жест. Она очень женственная и очень целеустремленная, в ней большая внутренняя сила, трудно сказать, чем питаемая больше — романтизмом или патриотизмом. Есть в ней и от того, и от другого. Сейчас ей труднее, чем Любочке Ермаковой, но это трудности роста, ну и Любе Ермаковой, на которой военное обмундирование сидит так гладко и ловко, многому есть чему у Жени поучиться. Кончаю, время идти ужинать.
20 декабря 1942 г.
Терпеть не могу людей, не выполняющих своего слова. Собиралась написать о своих друзьях, подаривших фото, и все откладываю. Поросенок ты, Галина, поэтому и фигура у тебя коренастая. Ну хватит, отругав себя, приниматься за дело. Ну прежде всего как историк, я несу на себе наследие своего прошлого. И меня тянет к историкам, и ко мне, может быть, их. С 4 курса истфака МГУ нас трое — Валя Ендакова [31], Полинка Гельман и я. Все мы мечтаем летать и учимся в штурманской группе. Труднее всего из-за маленького роста, может быть, Полиньке. Но она чаще всего неунывающая, выручает ее, с одной стороны, природный юмор, с другой, подруга детства Галя Докутович [32] — студент МАИ. Галочка Докутович — военизированного облика девушка — очень собранная, подтянутая, успешно окончившая аэроклуб. Она все время дрессирует Полинку, та даже охает, но… слушается. И это дает все заметный положительный результат. Однако Полинка к своей особе относится критически. На фотокарточке 16 мая 1942 г. в Энгельсе она пишет мне: «Галка. Писать не умею. Хочу, чтобы тебе было всегда хорошо. Помни деградировавшего историка и неудавшегося штурмана. Полина». В этих строчках, подаренных круглым детским почерком, вся наша Полинка, скромная и веселая, жизнерадостная и самокритичная. Уж кто-то, а мы с Валюшей знаем, как она писать «не может» [33].
Письма М. В. Нечкиной
-1 —
[В углу страницы] Мой адрес: Ташкент, Пушкинская 31, Институт
Истории Академии Наук, Милице Васильевне Нечкиной.
23.VIII.1942. Ташкент.
Дорогая Галя!
Только что получила Ваше письмо, большое Вам за него спасибо. Большой путь оно проделало сюда ко мне — из университетской канцелярии — ко мне в Ташкент. Конечно, я хорошо помню Вас, Галя, и начало самое наших занятий и Вашу тему «Народное ополчение 1812 года». Помню, и как на одном из следующих занятий я спросила, как же Вас нет и где Вы, и как Ваша тема — и студенты ответили: «Ушла на фронт. Ведь она пулеметчица». И дыхание войны пронеслось по аудитории — и гордость за советскую девушку, ушедшую на фронт пулеметчицей, поднялась в сердце. Сердечное Вам спасибо за письмо, оно меня очень обрадовало.
Вы, наверное, знаете, что, начиная с 14.Х.41 г. основную массу профессоров, а затем и желающих студентов направили сначала в Ташкент, где некоторое время и находился Московский университет. Потом его перевели в Ашхабад, где шли регулярные занятия, и был закончен учебный год. Но я в Ашхабад не поехала, получив научную командировку в Ташкент для участия в составлении учебника для вузов истории Узбекистана. Тем временем в Ташкенте оказались основные гуманитарные институты Академии Наук СССР, в том числе и Институт Истории, сотрудником которого я все время была. Таким образом я осталась в Ташкенте в составе Академии Наук. Тем временем на старой базе в Москве открылся Московский Университет (те, кто не уезжал), а этим летом ашхабадскую группу перебросили в Свердловск, где она и обосновалась. Совсем недавно туда через Ташкент проехал из Ашхабада последний эшелон, в котором был среди других профессоров Сергей Данилович Сказкин, Терешкович [34] и другие. Бахрушин здесь, в Ташкенте (в данный момент уехал в Москву в командировку, но семья осталась, и он сюда вернется). Базилевич еще раньше из Ашхабада проехал Свердловск. Таким образом, Московский университет, как учреждение — существует сразу в двух местах — в Москве и в Свердловске, отдельные профессора есть и в других местах, в частности, в Ташкенте. Пишите, Галя. Горжусь Вами! Крепко жму руку. Успеха в боевой работе. Ваша М.
-2-
Дорогая Галина Марковна!
Главу Вашу я прочла, она имеет многочисленные достоинства: собран богатый материал, в преобладающей своей части архивный, трудность этого очевидна для всякого историка. С большой тщательностью дана описательная сторона, она во многих своих элементах нова и подчас сделана даже с блеском. Очень хорош аппарат примечаний и ссылок, что редко бывает в аспирантских работах. В аппарате хорошо обилие архивов. Описание партийное, а не объективистское. Критерии отбора материала в основном правильны. Мое пожелание — больше анализа. Вот ту верную мысль Ваших выводов, что происходит смена формаций, кризис феодально-крепостнической системы, что побеждает новое, и новое это в данном случае капиталистическое — этой мыслью надо пронизать изложение основного материала главы. То обстоятельство, что они в выводе есть, ничуть не должно мешать тому, чтобы это было и в самом ходе изложения, соответствующие замечания я сделала на полях.
Едва ли стоит Вам при Вашем состоянии заниматься этими добавлениями в оставшиеся до Вашего отъезда считанные дни. Вы плохо себя чувствуете, и перенапрягаться не надо. Обсуждать главу можно и в таком виде, в каком она есть.
Поправляйтесь получше и не работайте больше. Вы очень переутомились, это сразу видно.
На всякий случай поделюсь с Вами одним советом Ольги Борисовны Лепешинской (она сейчас в том же санатории, что и я). Я ведь от переутомления совсем потеряла сон, и снотворные перестали действовать. О.Б.Лепешинская советует вместо снотворных принимать на ночь две таблетки глицерофосфорного кальция по 0,25. Можно заменить и другим препаратом фосфора. Это значительно помогает. А запивать бехтеревской микстурой. Посоветуйтесь об этом с Вашим врачом. Отдыхайте, поправляйтесь, ни о чем больше не думайте.
Скоро увидимся, тогда подробно обо всем поговорим, только с условием, чтобы Вы были совсем здоровы.
Привет! М. Нечкина.
Письма истфаковцев к И.М. Филимоновой (Дажиной) периода начала Великой Отечественной войны [35]
Письмо Эммануила Гафта (июль 1941 г.)
адрес: Полевая почта № 647, контора «Строитель»,
Алъштейну для нас.
Здравствуйте, Ира, Ксюра [36] и вся наша группа!
Вот уже прошло 13 дней, как мы выехали из Москвы и начали работу. Сейчас работаем уже прилично; надеемся, что нашей работою будут довольны. Работа тяжела, особенно для нас, но постепенно удается справиться с ней. Место, где мы живем, очень красивое; неподалеку есть река, в которой мы купаемся, по 5-6 раз ежедневно. Живем мы с Гариком [37] в одном доме у хозяйки. Это очень разговорчивая, живая и приятная женщина. Она нас очень жалеет, говоря нам: «вы ведь бедненькие, ничего не умеете», подчеркивая при этом слова «бедненькие» и «не умеете».
Мы у нее выпиваем стаканов по 15-17 молока, лопаем похлебку из картофеля, кушаем очень вкусный мед и всевозможные каши. Молоко пошло Гаррику впрок, он обпился и… испортил себе (извините) желудочек. День он ничего не кушал и стал… снова работать.
Теперь он не просит сторожа, чтобы тот разрешил ему проехать верхом на лошади, тот отказывается, говоря, что «ты, хозяин, ноги поломаешь». Все же, вероятно, он ему разрешит. Да, совсем забыл, Гаррик (не сообщайте родителям) стал… курить!
Я с большим удовольствием смотрю на курящего Гаррика, который ест похлебку из картофеля и муки с аппетитом таким, какой трудно представить. Приблизительно таким, обладателем которого он являлся, по его собственным рассказам, еще на истфаке. Надо отдать справедливость и мне: скажу, нисколько не хвалясь (да и сам Гаррик это подтвердит), что мой аппетит несравненно огромнее гаррикового. Бедные наши мамаши, я представляю себе, как мы, усевшись за стол, объедим всю свою семейку, которая со смехом (?) на губах и не имея, что кушать, будет наблюдать за нами. Впрочем, я уже это всем сообщу, первый опыт, мы проверили у членов нашей группы, дабы приспособиться; смотрите, готовьтесь, запасайтесь и берегитесь! На этом письмо заканчиваю. Пишу в единственном числе «заканчиваю», так как Гаррика все еще нет, получилось «заканчиваю», он придет, напишет новое письмо, будет «заканчиваем». Будьте здоровы!
Привет всем нашим и от всех. С приветом Моня и Гаррик.
P.S. позвоните Гаррику домой (не говорите о «животе»)
P.S.S. Ира! В тебя влюблен один парень, от него привет, это, я не хочу тебя мучить, — Ростик.
Письмо Гаррика Рубиншнтейна [38] (14 июля 1941 г.)
16/VII. Ну, здоровенько, Ира!
Так, по-моему, мы начинали говорить по телефону, но так как его-то нету под рукой, а под листом бумаги у меня кружка для воды, да вокруг густой лес с редкой земляникой, несозревшей черникой и рядом дрыхнущий Гафтик [39], укрывшийся в мое одеяло от надоедливых комаров, то я решил написать пару слов, тем более, что Гафтик это сделал на пару дней раньше меня и письмо все лежит неотправленное. Но виною этому вовсе не лень или нежелание писать тебе, а то, что Гафтик, во-первых, мой начальник, по указаниям которого я должен много трудиться, да кроме того, Гафтик болел пару дней и поэтому был освобожден от работы.
Но все это так, мелкие подробности, мы живем хорошо, оба здоровы, работы хватает вдоволь, поэтому на безделье, подобно московскому, жаловаться не приходится. В начале августа, наверно, приедем домой и увидим бравых медсестер из нашей 8 группы. Я сейчас пишу тебе письмо, будучи связан некоторым обязательством перед Гафтиком. Я не имею права читать его письма до тех пор, пока не напишу свое. Это меня вполне законно заставляет подозревать его в каком-то коварстве, но я все же решил ничем его в своем письме не компрометировать, ведь когда приедем в Москву, будет для трепотни достаточно времени, и мы сможем рассказать о многом забавном.
Сейчас уже четыре часа и больше тратить времени нельзя: надо выспаться перед работой.
Всего хорошего, до скорой встречи.
Гарик.
Привет Ксюрке, Белке [40] (если приехала) и вообще всем нашим.
Письмо СарыЫ Москович [41] (16 июля 1941 г.)
16/VII-41 г.
Ирочка, здравствуй!
Привет тебе из шалашей [42]. Нахожусь с девчатами из биологического факультета — хорошие девушки. Работаем очень много, устаем порядком, но звено на первом месте. Сейчас спешу писать, так как наши ребята уезжают. В звене у нас осталось 6 человек — придется трудненько.
Ируша, пиши, как ты живешь, как дела в Москве? Звонишь ли ко мне домой, есть ли там Миша, если есть что, пусть мне пришлет письма, писанные на мое имя.
Если же его нету, то сделай это сама, дом 17, кв. 15, 3-ий Самотечный.
Очень трудно работать из-за солнца. Я уже порядком обгорела, ты бы меня не узнала — негр.
О Сергее думаю гораздо меньше, чем в Москве. Здесь мне не верится, что где-то могут убить человека — кругом так тихо.
В свободные минуты читаем Мопассана, сейчас Тургенева «Накануне».
Ируша, дорогая! Пиши мне почаще, как только будет время, напишу тебе поподробней. Приезжай сюда.
Целую крепко.
Сара.
Письмо Валентины Солдаткиной [43] (9 июля 1941 г.)
г. Москва 3-я Мещанская,
дом № 60, кв. № 56, Филимоновой Ирине.
Рязанская область. Ижевское п/о,
совхоз Яльдино, Солдаткиной В. (МГУ)
9/VII-41 г.
Ирок, здравствуй!
Пишу тебе очень коротенькое письмецо, так как только что пришла с поля и спешу купаться. Сюда добрались мы «культурно» в 4 дня. Живем в шалашах, недалеко от совхоза. Работать приходится очень много. Порядком устаем. Но я думаю, что это на первый раз, потом привыкнем. А сейчас прямо горе: работаем мало, плохо, поломали уже много граблей. Впрочем, дело уже налаживается, особенно в нашей бригаде. Нас здесь 150 человек и только 11 ребят. Они у нас ходят как шелковые! Все мальчишки в 1-й бригаде и + 19 девчат, самых «сильных». Нам поручают самую сложную работу — стогометание. Живем очень дружно и весело. Плохо только одно: известия с фронта почти не доходят, а если доходят, то со вторых рук. Правда, есть радио, но его еще собираются починять. Газет пока нет — далеко от станции. Книг также нет, но зато есть баян и даже патефон. В двух шагах от наших «хат» расположено замечательное озеро. Купаемся до обеда и после вечерней работы. Хорошо!
Так вот, Ира! Пиши, как на вашем фронте. Что нового в Москве. Здесь же тишина: никаких воздушных тревог и затемнений.
Напиши мне, как поживает Шура Кондратьева [44]: мне она что-то не пишет.
Может быть, обиделась: моды я ей так и не успела выслать. Впрочем, я постаралась загладить свою вину. В этом мне помогла вся наша бригада: написала письмо и каждый нарисовал «моды» собственного сочинения с комментариями и прочие… Неужели она обиделась на это?
Ира! А как твоя медшкола? Наверное, скоро кончишь. Завидую.
Ирок, пиши мне чаще, мы совершенно оторваны от мира сего! Пиши обязательно.
Привет от Нины Федотовой, Римы Мамонтовой, Ани Троицкой, Гали Б., Нади, Кати Гущиной [45], Киры и от всей бригады.
Как поживает Ксюра? Передай ей от меня привет!
Спешу закруглиться. Девчата зовут купаться. Бегу…
Пиши. Валя.
Письмо Анны Златопольской [46] (19 июля 1941 г.)
г. Москва, 3-я Мещанская ул.,
д. 60, кв. 56, И.М. Филимоновой.
Московская обл., Константиновский район,
совхоз Трехсилище, А.Ф. Курило для А. Златопольской.
19.VII.41 г. Здравствуй, Ирочка!
Только что Анечка нашла твой адрес, потому так долго не писали.
Живем мы в 30 км от Загорска в совхозе при Центральном Военном госпитале. Устроились в небольшой деревушке; у самого дома течет река; очень красивая природа. Теперь о нашей работе. Мы с Манечкой работаем на огороде и на сене. Анечка и Рита — учетчики; Анечка отмечает наши успехи. Мы с Маней на сене вырабатываем по гектару, поэтому считаем вправе навестить местный трактир, конечно, в компании с учетчиками. Работаем с 7 ч. утра до 8 ч. вечера с перерывом на 3 часа. Вечером остается достаточно свободного времени. Устраиваем прогулки, читаем книжонки из местной библиотеки. Вот и сейчас в обеденный перерыв Маня с Ритой режутся в дураки. Как видишь, «весело», так сказать. Но хочется в Москву. Не знаем точно, будем ли мы заниматься с 1 августа. Ирочка, если можешь, то напиши. Пиши и про всех наших, где они, где работают? Ну, вот, собственно все, что можно написать.
Передавай от всех нас большой привет!
Особый привет от меня Ксюре.
Будь здорова, Ирочка, желаю успеха.
[подпись]
Письмо Николая Алифанова [47] (21 августа 1941 г.)
Здравствуй, Ирина!
Только что вернулся из разведки, наконец, увидел Днепр. Да, ведь я сбежал из Москвы, чертовски там надоело сидеть в тылу, да […] немного.
Я пишу наскоро, так как сейчас из нашей хозчасти едет машина в Москву.
Я давно бы написал тебе, но куда-то потерял твой адрес.
Пиши, как у вас там дело. Здесь все время бьет канонада, непрерывная стрельба.
Меня торопят.
Мой адрес: Действующая армия, Полевая почта 33, Артдивизион 76.
Меня не отпустили в авиаучилище, зачислили в разведку. Вот [48] видишь, как идут события. Все очень серьезно, только многие этого еще не сознают, к сожалению.
Пиши, Ирина, как там в университете, в Москве etc.
На днях, видимо, уже пойдем непосредственно в бой. А сейчас пока работает лишь наша разведка, хотя достается всем. Страшно скучаю по книгам, если бы хоть десяток их. Читал здесь Андреева, Гашека и др.
Всего хорошего.
21/VIII-41 г.
Алифанов.
Примечания
Комментарии