Революция как реформаторская стратегия перестройки СССР: 1985–1991 годы

В ходе реформ СССР в 1985–1991 годах, известных как перестройка, произошли необратимые процессы социального распада огромного государства, часто именуемого империей. Советский Союз словно повторил судьбу Российской империи в 1917 году.

Эта завораживающая повторяемость двух грандиозных социальных катастроф на практически одной территории в начале и в конце ХХ века не оставляет равнодушными ни профессиональных гуманитариев, ни вообще думающих людей и наводит на аналогии. В самом деле, многие фрагменты истории перестройки очень напоминают историю российских революций 1917 года.

Не менее примечательно, что сами реформаторы (в первую очередь М.С. Горбачев, будучи генератором идей реформ) постоянно прибегали к революционной риторике и фактически вырабатывали стратегию перестройки под лозунгами Октябрьской революции 1917 года, т.е. отожествляли смысл и задачи первого и второго события. В истории советских реформ это уникальное явление, отразившее противоречивый характер позднесоветской политической мысли и своеобразие советской политической культуры.

Рассмотрим некоторые перипетии отожествления перестройки и Октябрьской революции в реформаторском дискурсе второй половины 1980-х годов, используя в качестве источников тексты М.С. Горбачева того времени, материалы научных и публицистических статей, мемуарную литературу.

С приходом к власти новый генеральный секретарь ЦК КПСС изменил политическую практику общения с обществом и с внешним миром, ввел в ранг обязательного элемента политической культуры публичность политики (чем уже совершил революцию в советской политике), что привело к появлению феноменального количества текстов первого лица государства [1].

С 2008 года «Горбачев-фонд» начал полное издание этих текстов. На период перестройки приходится 21 том (по данным 2012 года) [2]. Это доклады на съездах КПСС и пленумах ЦК, на сессиях Верховного Совета и Съездах народных депутатов СССР, выступления во время поездок по стране и зарубежных визитов, выступления на заседаниях Политбюро, Секретариата, на совещаниях работников аппарата ЦК КПСС и других закрытых встречах, выдержки из бесед с видными зарубежными деятелями. 60% (как утверждают издатели) составляют ранее не публиковавшиеся работы [3]. Эти материалы представляют несомненный интерес для исследователей перестройки, хотя следует учесть, что это «адаптированные» политические тексты и многие из них уже утратили тот импровизаторский характер, который был характерен для текстов М.С. Горбачева «вживую».

Политика гласности вызвала к жизни беспрецедентный рост различных публикаций, составивших в совокупности блок текстов обществоведческого характера (история, философия, экономика, культура, литературоведение и т.д.) разных жанров (публицистика, научное исследование и т.п.). Эти материалы можно рассматривать как «ответ» общественно-политической мысли на «вызов» власти (позднее и как вызов для власти).

Следует учесть, что все материалы были цензурированы авторами (внутренняя цензура в соответствии с профессиональной корпоративной этикой и представлениями о научности) и Главлитом (цензура была упразднена в июле 1990 года) [4]. При этом существовала культура издательского дела, включавшая в себя жесткие требования к изданию, редактуру высокопрофессионального характера. Поэтому тексты в прессе были «отшлифованы» и нивелированы, но именно это обстоятельство усиливало новизну их содержания по сравнению с доперестроечными.

На последнем этапе перестройки началось ее осмысление в жанре мемуарной литературы [5]. Несмотря на многочисленный корпус других источников по перестройке [6], именно мемуарам принадлежит роль важного исторического источника и самодостаточного игрока на историографическом поле по истории перестройки.

Изучение перестроечной мемуаристики еще предстоит. Здесь обратим внимание на несколько обстоятельств. Во-первых, количество мемуаров по перестройке исчисляется сотнями, что ставит перед исследователями задачу источниковедческого их анализа не только как уникальной «единственности», но и уникальной «множественности». Во-вторых, мемуары очень разнообразны по авторству и, следовательно, отражают социальный взгляд на перестройку (М.С. Горбачев, соратники, «ближнее окружение», «дальний круг», спецслужбы, военные, интеллигенция научная и творческая и т.д.). В-третьих, многие мемуаристы выступали на тему перестройки по нескольку раз, переиздавали и дополняли свои опусы, что привело к «внутренней», авторской дискуссионности изложенных в них сюжетов. Немаловажен тот факт, что многие мемуары написаны учеными (философами, экономистами, историками) в формате монографических исследований, что в принципе затрудняет их отнесение собственно к данному жанру (например, книги А.Н. Яковлева, Г. Арбатова и др.). Наконец, многие мемуары включают в себя множество «вмонтированных» других источников: статистических материалов, неизвестных документов, не имеющих аналогов в архивах, и т.д., что вызывает необходимость особого источниковедческого анализа этих данных на достоверность.

Все это и многое другое показательно свидетельствует, что традиционное отнесение этой литературы к жанру мемуаристики весьма условно. Например, о затруднении отнесения к жанру мемуаров книги А. Яковлева «Сумерки» писатель Г. Бакланов в аннотации написал: «мемуары», «свидетельство современника и участника событий», «проницательнейшее исследование историка, основанное на документах», «исповедь» (Яковлев А.Н. Сумерки. М.: Материк, 2003. С. 7).

Так или иначе, мемуары времен перестройки являются уникальными, тем более что мемуаристы не только излагали известные им факты, но практически, все без исключения, выходили на теоретические вопросы перестройки [7].

В целом, перечисленный здесь коллективный нарратив может служить для изучения многих вопросов по истории позднесоветского времени и, в том числе, для анализа идейного оформления перестройки как революции.

***

Следует вспомнить, что революцией как теоретической и исторической проблемой занимались многие мыслители. Имена А. Токвиля, О. Конта, Г. Спенсера, В. Парето, П.А. Сорокина составляют галерею социологов, философов, политологов мирового масштаба. Ключевыми фигурами социал-демократической мысли XIX–ХХ веков, поставившими в центр своих изысканий революцию, были К. Маркс, Ф. Энгельс, В.И. Ленин, Г.В. Плеханов, Э. Бернштейн, Л.Д. Троцкий, Н.И. Бухарин, К. Каутский, М.А. Бакунин, Д.А. Кропоткин, А. Грамши.

Огромный пласт исследований по истории Октябрьской революции и ее осмысления в рамках марксизма-ленинизма составляют труды советских историков.

Многочисленна библиография по истории Октябрьской революции в России в западной историографии, в советологической литературе.

В новых исторических условиях революцию (революции) 1917 года в России продолжили изучать современные отечественные следователи, среди них А.С. Ахиезер, В.П. Булдаков, Г.А. Завалько, И.М. Клямкин, С.Л. Агаев, А.А. Никифорова и многие другие.

В теоретическом плане революция понимается как трансформация — движение к некому идеалу или трансформация-разрушение. Но этим далеко не исчерпывается проблемность этого сложного исторического феномена. Даже в политической культуре «левых» течений, казалось бы, идейно признающих за революцией много прав во имя достижения свободы, ее понимание было и остается разным и с точки зрения исторических причин, и с точки зрения исторических последствий.

Советская политическая мысль, как и политическая практика, основывалась на авторитете К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина, в трудах которых черпались идеи и выстраивались планы на будущее. Дефиниции «революция» и «реформа» наполнялись конкретным содержанием, во многом в зависимости от представлений и уровня образованности политических лидеров [8].

Прибегая к авторитету классиков, советские политические лидеры придавали своим действиям необходимую меру легитимности осуществляемых мероприятий, умело или не очень, используя революционную риторику в общении с аудиторией. Это отмечают специалисты в области современной коммунитаристики. «Одним из слагаемых авторитета власти является риторическая грамотность высших ее представителей, политических лидеров страны. Культура в использовании различных приемов, средств, методов речевого воздействия на аудиторию особенно важна в условиях повышенной социально-политической активности масс…» [9] Но и к недавнему прошлому это заключение вполне применимо.

В философском понимании революция трактуется как поворот, переворот, прерывание постепенности. В историко-теоретическом понимании революция по марксистской формуле определялась как социальное явление: «Каждая революция разрушает старое общество, и постольку она социальна. Каждая революция низвергает старую власть, и постольку она имеет политический характер» [10]. В Предисловии к «К критике политической экономии» К. Маркс писал: «…Необходимо всегда отличать материальный, с естественно-научной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства от юридических, политических, религиозных, художественных или философских, короче — от идеологических форм, в которых люди осознают этот конфликт и борются за его разрешение» [11].

Такие революции, согласно марксизму-ленинизму не могли носить случайный характер и имели глубокие причины [12]. Эти положения о революции были центральными в советском обществоведении и служили главной объяснительной моделью общественного прогресса. Октябрьская социалистическая революция в советской обществоведческой мысли рассматривалась не только как исследовательская проблема, но и как элемент особого политического языка, несущего в себе содержательно-концептуальную информацию [13].

Вот, например, фрагмент из речи руководителя КГБ (1982–1988) В.М. Чебрикова по случаю 68-й годовщины Октября: «Наша партия, как подчеркивал В.И. Ленин, научилась необходимому в революции искусству — гибкости, умению быстро и резко менять свою тактику (подчеркнуто мной. — Н.Е.) учитывая изменившиеся объективные условия, выбирая другой путь к нашей цели, если прежний путь оказался на данный период времени нецелесообразным, невозможным» [14].

Обществу предлагалось вспомнить революционный опыт, «выбирать другой путь, если прежний оказался нецелесообразным». Октябрьская революция служила мерилом истинности политической практики, при этом изначально выступала как главный советский миф, который невозможно проверить [15], но нужно принять. Этот миф разводил по разные стороны идеологию марксизма-ленинизма и другие мировые идеологии — либеральную и социал-демократическую. Последние определялись в доперестроечном СССР в принципе одним термином — «антикоммунизм».

Типичной формулировкой любого советского словаря понятие «антикоммунизм» разъяснялось «как главное идейно-политическое оружие империализма, основным содержанием которого является… клевета на социалистический строй, фальсификация политических целей коммунистических партий, учения марксизма-ленинизма» [16].

Таким образом, Октябрьская революция была антитезой антикоммунизма. Перестройка шла под лозунгами этой революции, следовательно, с запалом против антикоммунизма. М.С. Горбачев использовал революционную риторику для обоснования задач и целей перестройки.

Впервые знак равенства между перестройкой и Октябрьской революцией 1917 года он поставил во время поездки в Хабаровск летом 1986 года. На первом этапе перестройки (1985–1986), судя по записям обсуждения экономических реформ в Политбюро ЦК КПСС, прослеживается единодушие членов Политбюро по отношению к оценкам Октября и его исторических героев, предлагаемым М.С. Горбачевым [17]. Идеалы ленинского периода берутся на вооружение [18].

Весь 1987 год проходил под лозунгом «Великого Октября». Вот фрагменты дневника известного мемуариста и горбачевского помощника А. Черняева [19] за 1987 год: «М.С. уединился с Яковлевым в Волынском-2. Готовят доклад к Пленуму, который по значению приравнивается к 1921 и 1929 году». Кардинальный характер намечаемых перемен, отмеченный автором дневника, — и переход к НЭПу в 1921 году, и «Великий перелом» 1929 года — не оставляют сомнений в замыслах реформаторов.

В докладе, посвященном 70-летию Октябрьской революции, тема Октября выведена в заглавие: «Октябрь и перестройка: революция продолжается».

Обсуждение проекта доклада на Политбюро проходило дважды. Примечательно выступление А.Н. Яковлева — впоследствии самого яростного противника «социалистического выбора»: «Мы сохраним импульс Октября, несмотря на 30-е годы. Какой бы период ни анализировать — а нетрудных периодов не было, — везде мы видим не альтернативность социалистического пути, а его единственность» [20].

А. Черняев об этом докладе: «Доклад, действительно, — поворот (во всем, в самом ленинизме). Если внимательно читать и видеть не только то, что в строках, а и за ними в несколько пластов, то взрывной, революционный характер доклада очевиден».

Стратегия перестройки формулируется генеральным секретарем ЦК КПСС вполне однозначно. Из дневника Черняева (1987). Цитирует М.С. Горбачева: «Ничего не поделаешь: революционный характер предпринятого нами дела предполагает разрушение (здесь и далее подчеркнуто мной. — Н.Е.). Другие оценки недопустимы. Тогда мы впали бы в иллюзии. Мы же предвидели такое развитие и говорили об этом». Или: «Если революция, то и надо действовать, как полагается в революции. Дискуссии нужны только о том, как лучше сделать. Размагничивание в пустопорожних спорах недопустимо. Политбюро будет строго спрашивать. И это не противоречит демократии».

В 1987 году в ходе обмена мнениями о ситуации в стране Горбачев вспоминает Декрет о земле, основанный на эсеровской программе, и характеризует этот факт как тактику большевиков, проявление их способности отвергать догмы [21]. На совещании секретарей ЦК и заведующих отделами ЦК по итогам июньского Пленума Горбачев связывает текущую политику экономических реформ с ленинским видением крестьянского вопроса. С позиций ленинских оценок он рассматривает НЭП [22].

Формируя свой взгляд на проводимые реформы, Горбачев сверяет их именно с Октябрем как некой идеологической планкой возможных перемен. Так, в выступлении по итогам юбилея Октября он определяет весь 1987 год как идеологическую подготовку к этому событию и датирует этот год как конец митингового этапа перестройки, а юбилей Октября связывает с оформлением ее концепции.

Революционистскую идеологию проявляли и другие лидеры. Осенью 1987 года в ходе известного своего «бунта» (из дневника А. Черняева) Б.Н. Ельцин: «…Волнообразное отношение к перестройке наблюдается. Сначала был энтузиазм и подъем. Так отнеслись и к январскому Пленуму. Затем последовал июньский Пленум. И начался упадок в настроении людей. Реально люди ничего не получили… может быть, осторожнее подойти и к оценкам итогов, и к срокам выполнения наших заданий — 2-3 года. Революции в деятельности партии за два года не сделаем. И окажемся с поникшим авторитетом партии».

А. Черняев цитирует М. Горбачева: «Товарищи, происходит настоящая революция! И не надо бояться революционной одержимости. Иначе мы ничего не достигнем. Будут поражения, будут отступления, но победу мы одержим только на революционных путях. А мы все еще никак себя не настроили на революционные методы работы. Мы с вами те еще революционеры! Все чего-то боимся. Мы не должны бояться. И перед всем миром нам пристало выглядеть людьми, которые готовы пойти до конца в своей революционной перестройке».

В книге «Перестройка и новое мышление для нашей страны и всего мира» М.С. Горбачев пишет о перестройке как политике, направленной на раскрытие потенциала социализма, на придание социализму новых качеств, называя ее революцией: «Перестройка — процесс революционный, ибо это скачок в развитии социализма, в реализации его сущностных характеристик» [23].

Октябрьская революция стала источником идей и политической реформы. Как известно, реформа началась в 1988 году (замыслы проведения этой реформы родились в начале 1987 года, а основные направления были закреплены на XIX Всесоюзной партийной конференции летом 1988 года).

Лозунг «Вся власть Советам!», идеи о разделении функций советских, партийных и хозяйственных органов были почерпнуты из истории Октябрьского периода. Вместе с тем впервые Горбачев говорит о том, что Ленин не доработал политическую систему советской власти. Она держалась в значительной степени на его личном авторитете. А после него «партия потянула власть на себя». В ходе осмысления политической реформы М.С. Горбачев пытается переосмыслить проблему социалистической демократии: «По Марксу революция должна покончить с отчуждением. Начали ломать в 1917 году отчуждение, но история нам не позволила это сделать. Социализм не может больше так развиваться. Он будет задыхаться без демократии… идем через новое прочтение Ленина» [24].

7 августа 1988 года уже после конференции он надиктовывает Черняеву свои соображения к брошюре «О социализме». (Социалистическая идея и революционная перестройка. М., 1989). Пытаясь обосновать тезис о наличии у перестройки концепции, вновь апеллирует к Октябрю 1917 года как сердцевине концепции перестройки [25].

Параллельно с официальным дискурсом о перестройке как революции формируется публицистический, пропагандистский дискурс в прессе. Он развивается согласно советской традиции в соответствии с «линией партии» [26].

Благодаря публицистике идея перестройки-революции получила широкое распространение в печати [27].

Практически одновременно с горбачевской риторикой и журналистским ее развитием в прессе по отношению к Октябрю и В.И. Ленину начинается открытая десакрализация в ряде изданий Октября и большевиков-ленинцев [28]. Следует уточнить, что начало этому процессу было положено еще в дореформенный период в литературе, искусстве. В драматургии, например, переоценка Октября и ленинского периода истории прослеживается по творчеству советского драматурга М. Шатрова, в серии спектаклей в театрах «Ленком», «Современник» и др. («Синие кони на красной траве. Революционный этюд» (1979), «Так победим!» (1982), «Диктатура совести» (1986), «Брестский мир» (1987), «Дальше… дальше… дальше!» (1988)). Пьесы драматурга собирали столичную интеллигенцию и тяготеющую к либеральным ценностям партноменклатуру. Примечательно, что в печати обсуждение постановок этих пьес началось позднее, а именно с приходом Горбачева [29]. Развенчание Октября и Ленина продолжалось и приобрело в 1989 году тотальный характер в обществоведении и СМИ [30].

Продолжая употреблять слово «революция» и пренебрегая тем обстоятельством, что советская обществоведческая наука и советский народ привыкли понимать революцию как «активное политическое действие народных масс, имеющего первой целью переход руководства обществом… в руки нового класса» [31], Горбачев и его соратники (вольно или невольно) вели дело к смене идеологии. А.А. Громыко в разговоре с сыном заметил, что утверждение Горбачева о том, будто «перестройка» есть «революция», легковесно. Оно вводит в заблуждение, и «вместо созидания мы опять можем перейти при таком подходе к разрушению. Менять в стране надо многое, но только не общественный строй» [32].

Однако открыто высказать свои соображения о неправомерности отожествления перестройки с революцией никто из членов Политбюро не решился.

Большой критик перестройки российский социолог, писатель, философ А. Зиновьев, в 1988 году опубликовавший серию статей о перестройке в СССР на Западе, высказал недоумение по поводу того, как можно использовать термин «революция», ведь революция в марксизме — это слом общественно-политической системы, приход к власти нового прогрессивного класса. Как же понимать подобное советским людям? «…Когда поднаторевшие в марксизме советские партийные аппаратчики и оправдывающие их активность марксистско-ленинские теоретики начинают так легко обращаться с важнейшими категориями государственной советской идеологии, то невольно закрадывается сомнение: а в своем ли уме эти люди?» [33]

На самом деле советские обществоведы заметили крамолу. В июне 1988 года, накануне XIX Всесоюзной партийной конференции, имевшей принципиальное значение для перестройки, в частности для осуществления реформы политической системы СССР, издательство «Прогресс» выпустило сборник статей ведущих советских ученых под символичным названием «Иного не дано». Материалы сборника отразили основной спектр перестроечных проблем и служили своего рода неофициальной программой действий той части советской интеллигенции, которая в тот момент стояла на позициях углубления реформ.

В статье «О революционной перестройке государственно-административного социализма» советский философ А. Бутенко написал: «…Много говорят о перестройке всех сторон нашей общественной жизни, называют перестройку революционным процессом или просто революцией …однако, высказывая все это, делают вид, будто не замечают, или сознательно отворачиваются от того, что в результате подобных формул, лозунгов и призывов в советском обществоведении накапливается все разрастающийся комплекс логических противоречий, сохраняется ряд недоумений и не решенных пока вопросов, дезориентирующих не только начинающих пропагандистов, но и многих… обществоведов» [34].

Автор сформулировал суть заложенного в риторике власти дуализма: «…Почему мы называем перестройку революцией, если известна мысль К. Маркса, согласно которой после политической революции рабочего класса… “когда не будет больше классов и классового антагонизма, социальные эволюции перестанут быть политическими революциями”… Надо признать: или Маркс был не прав, или мы перестройку называем революцией не по Марксу» [35]. Подобного рода рассуждения свидетельствовали о серьезных расхождениях в стане обществоведов. Думается, что «низы» не могли понять природы этих расхождений, а верхи испытывали идейный кризис. О дефиците идей, кстати, М.С. Горбачев на заседаниях Политбюро говорил многократно.

Ученые-гуманитарии, привыкшие «следовать партийному курсу», развернули дискуссии, в основном направленные на подтверждение высказываний партийного лидера. Среди многообразия тем, которое, на первый взгляд, присутствовало в журналах, газетах, на круглых столах, эти дискуссии свелись к рассуждениям о революции и многообразии ее форм.

Из тезиса истмата о многообразии форм социальной революции, ведущей к смене общественного устройства, извлекли термин «революция сверху», чем пытались вывести из-под удара главный лозунг М.С. Горбачева о перестройке как революции. Проблематика «революции сверху» опосредовано стала набирать обороты в печати в связи с выходом в свет монографического исследования советского историка Н. Эйдельмана «“Революция сверху” в России». Автор исследования рассматривал в основном дореволюционную Россию, но некоторые «выходы» на современность и сама актуализация темы сыграли роль катализатора интереса советских перестроечных обществоведов к этой теме. Н. Эйдельман, в частности, писал: «Реформы, коренные перемены, начинающиеся после застоя и упадка, довольно быстро “находят реформаторов”: обычный довод консервативного лагеря — отсутствие или недостаток людей — несостоятелен. Люди находятся буквально за несколько лет — из молодежи, части “стариков” и даже сановников, “оборотней”, еще вчера служивших другой системе» [36].

Книга вызвала дискуссию о реформах и революциях и попытку развести смыслы этих понятий и стоящих за ними явлений [37].

Известно, что термин «революция сверху» стал применяться К. Марксом и Ф. Энгельсом при оценке европейских событий 60–70-х годов XIX века, в частности при характеристике объединительной политики О. Бисмарка в отношении германских земель [38]. К «революциям сверху» В.И. Ленин относил реформы Петра I, Александра II, П.А. Столыпина в российской истории [39].

Изучение истории в рамках этого понятия было предпочтительней для историков-марксистов, так как понятие «реформа» рассматривалось в контексте идеологического противостояния с западной социал-демократией, реформизмом, поэтому применялось нечасто и с большими оговорками [40].

В современной российской историографии также многократно обсуждалась и исследовалась ситуация реформаторства, инициированная правящей элитой, по целям направленная на сохранение политической системы, по содержанию часто сравнимая с революцией, заменяющей один социально-экономический строй другим, т.е. ситуация «революции сверху» [41].

Интерес к «революциям сверху» подогревала сама история. На протяжении второй половины XIX и всего ХХ века в разных странах мира проходили масштабные смены социально-экономических типов государственных систем, часто при непосредственном исполнении преобразований теми политическими силами, которые в принципе не были в этом заинтересованы по их собственным классовым интересам. Типичной революцией сверху в России были реформы Александра II. Первый дворянин Российской империи дал ход буржуазным, по сути, реформам, фактически сломал традицию и создал политические условия для развития капитализма. Его слова: «Лучше освободить крестьян сверху, чем ждать, когда они сами начнут освобождать себя снизу», — яркая историческая иллюстрация идеи «революции сверху».

Примеров революций сверху достаточно много и в ХХ столетии. В 1970–1980-е годы в странах Латинской Америки и Ближнего Востока прокатилась волна социально-экономических преобразований, инициированных правительствами (напр., реформы Э. Фрея в Чили (1964–1970) [42], Р. Бетанкура в Венесуэле (1958–1968) [43], Ж. Гуларта в Бразилии [44], Х. Боша в Доминиканской Республике (1961–1963) [45]). Пожалуй, наиболее обсуждаемыми в последней трети ХХ века и сегодня можно считать реформы в Китае, представляющие также «революцию сверху», причем демонстрирующую исторические возможности модернизации именно в рамках национальной парадигмы.

Но, пожалуй, наиболее представителен список «революций сверху» у Советского Союза. На заре советского строительства вождь российского пролетариата В.И. Ленин несколькими решениями сменил модель развития от радикально-большевистского «военного коммунизма» на НЭП, сохранив тем самым политическую власть большевиков, но сущностно изменив социально-экономическое устройство России. Другой вождь российского пролетариата — И.В. Сталин — в 1929 году вновь совершил «революцию сверху», отменив НЭП и к 1936 году закончив в основном строительство социализма с противоположным предыдущему типом социально-экономических и политических отношений. В 1956 году новый лидер СССР Н.С. Хрущев отказался от радикальности сталинского проекта развития страны и вновь в форме «революции сверху» попытался не менее радикально реализовать идею строительства коммунизма путем многочисленных реформ [46].

Тихую «революцию сверху» свершил очередной лидер СССР — Л.И. Брежнев, развернув движение страны в сторону «развитого социализма», удаленного от коммунизма на неясное расстояние и неопределенное время. Ю.В. Андропов испугал думающую номенклатуру возможной «революцией сверху», но не успел принять никаких кардинальных решений.

Обратившись к понятию «революция сверху», советские перестроечные обществоведы попытались примирить идеологические «нестыковки» заявлений генерального секретаря ЦК КПСС с идеологией марксизма-ленинизма — официальной теоретической конструкцией КПСС.

Однако уже в своей книге «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира» (писалась в конце 1987 года, издана в СССР в 1988 году) М.С. Горбачев однозначно отверг отнесение перестройки к «революции сверху». Он определенно провел разницу между этим историческим понятием, понимаемым им как реформы, инициируемые властью без поддержки народа, и перестройкой как процессом, охватившим и власть, и советское общество [47].

В этом плане М. Горбачев повторил сталинское понимание «революции сверху», данное в «Кратком курсе ВКП(б)» по поводу коллективизации. Там свои преобразования в деревне в 1929 году И. Сталин сравнил по масштабам с «переворотом в октябре 1917 г.», с революцией. Революцию сверху он отверг в классическом, марксистском понимании и подчеркнул, что: «своеобразие этой революции [коллективизации. — Н.Е.] состояло в том, что она была произведена сверху, но …при прямой поддержке снизу со стороны миллионных масс крестьян, боровшихся против кулацкой кабалы за свободную, колхозную жизнь» [48].

Исход второй дискуссии — о социализме — был также предопределен общей позицией советских обществоведов, действовавших по логике, образно выраженной в стихотворении советского поэта Тимура Кибирова, опубликовавшего в 1989 году в латвийской газете «Атмода» стихотворение «Послание Л.С. Рубинштейну» в следующих строках:

И на Сталина войною,
и на Берию войной!
Вслед за партией родною!
Вслед за партией родной!

Логика этой дискуссии, так же как и первой, была задана дискурсом о том, что перестройка — это революция. Если возможна революция при социализме, то это не социализм, с точки зрения марксизма. Тогда какой общественный строй в СССР? Академия общественных наук при ЦК КПСС, философы, историки, социологи АН СССР занялись активным доказательством тезиса об «искаженном» социализме, требующем обновления, причем революционными методами. Обширная философская и партийная литература того времени весьма показательно демонстрирует вынужденный характер этих споров, обусловленный «линией партии», которую было принято подтверждать научно доказанными фактами.

Одним из итогов этой дискуссии стали опубликованные в сборнике «Ленинская концепция социализма» статьи ведущих в то время обществоведов. Попытка переосмыслить ленинское наследие в вопросах социализма привела авторов к выводу о несоответствии части ленинских выводов современным реалиям и невозможности на них основывать перестройку [49].

Эволюция взглядов на Октябрь 1917 года, на В.И. Ленина и его теоретическое наследие, на сущность построенного в СССР социализма происходила в реформаторских кругах партийного руководства СССР в течение 1988–1989 годов под воздействием практических шагов по реформированию экономики и политической системы.

Так, при обсуждении летом 1989 года в Политбюро проекта платформы КПСС «О путях гармонизации межнациональных отношений в СССР» под лозунгом «ленинского видения» проблемы, В. Медведев — член Политбюро — заявил: «Недостаточно ставить вопрос о возвращении к Ленину. Ибо ситуация 1917 года или 1918–1919 гг. и сейчас — разница огромная. И у самого Ленина взгляды эволюционировали. А потом, были ошибки — политические, теоретические, практические. Например, знаменитая формула культуры, “национальной по форме, социалистической по содержанию”, не выдерживает критики. Но и она провозглашалась лишь на словах» [50].

И М. Горбачев вынужден был признать, что время другое: «Центробежные силы сейчас превосходят силы центростремительные в отличие от того, что было при Ленине в период мощного революционного подъема. Восстановить авторитет России — это да. Но не на путях суверенизации России. Это означало бы вынуть стержень из Союза».

В октябре 1989 года в разгар политической активности в стране между работой Первого и Второго съездов народных депутатов СССР, в условиях формирования открытой оппозиции реформам, как «справа», так и «слева», нарастания сепаратизма и национализма в союзных республиках и деятельности Народных фронтов уже не в поддержку, а в противовес перестройке, в беседе с В. Брандтом Горбачев говорил, что «…кое-кто хотел бы истолковать происходящее у нас и в других социалистических странах как крах социалистической идеи. Но социализм наследует весь лучший опыт человечества. В этом смысле происходит наше сближение с социал-демократией» [51].

Фактически это было признание поворота советских реформаторов к социал-демократической программе, которую отвергала советская идеология на протяжении всей советской истории и с которой Ленин вел бескомпромиссную борьбу еще до Октября и после, реализовывая «октябрьский проект» преобразования мира.

В конце 1988 года в рядах советских обществоведов произошел идеологический раскол по поводу ленинского периода советской истории, и часть из них сделала решительный поворот от критики только советского опыта строительства при И. Сталине и Брежневе к критике ленинского периода советской истории и, следовательно, Октябрьской революции 1917 года.

Начало этому процессу было положено публикацией в научно-популярном журнале «Наука и жизнь» статьи А.С. Ципко под названием «Истоки сталинизма» (Наука и жизнь. 1988. № 11, 12; 1989. № 1, 2). Таким образом, был снят последний исторический слой практики построения социализма в СССР. В общественно-политической мысли реформируемого СССР началась борьба идей уже не только в верхах власти, но и в обществе, во всяком случае, в интеллектуальной его части.

Таким образом, процесс переоценки Октябрьской революции и роли Ленина в истории России шел параллельно: в официальной политической мысли и в СМИ, причем последние явно опережали самих инициаторов реформ. Конец 1988 года, когда осуществились конституционные поправки в статьях Основного закона, менявшие политическую систему в СССР, стал переломным для официальной советской идеологии: приобрело открытый характер формирование антиленинской, антиоктябрьской, антикоммунистической идеологии. Этот процесс имел свою логику развития и этапность.

Отвергнув позитивный опыт этого периода советской истории как не подтверждающий марксистско-ленинскую теорию, реформаторы-теоретики начали искать новые источники для продолжения реформ в концепциях западной социал-демократии, еврокоммунизма. А наиболее радикальная часть реформаторов (российская политическая элита в окружении Б.Н. Ельцина) — в идеологии западного либерализма.

Характерно, что все носители реформаторских идей — от Горбачева (и его соратников) до Ельцина (и его соратников) — на начальном этапе реформ второй половины 1980-х годов считали себя марксистами. Для всех них Октябрь 1917 года служил идейной основой и гарантией подлинности учения марксизма-ленинизма, все они верили в наличие универсальных закономерностей общественного развития, в полной мере — в универсальность и неизбежность Октябрьской социалистической революции, произошедшей в России в начале ХХ века. Являясь одним из составляющих в идеологии реформ, Октябрьский «сюжет», неотделимый от образа канонического Ленина, вывел реформаторство на путь углубления реформ — на реформу политической системы и расширение гласности. Гласность же в условиях плюрализма и других не соответствовавших марксистской идеологии свобод сняла с мифологического образа Октября и Ленина весь исторический позитив. Место старой идеологической концепции социализма должны были занять новые идеологии, что и произошло в конце перестроечного периода и после распада СССР.

М. Горбачев же еще долго пытался сохранить верность идеалам Октября. В течение 1989 года он лишь сократил свои апелляции к Октябрьской революции и В.И. Ленину, но не отрицал величие социалистической идеи и роль Октябрьских событий в глобальном мировом масштабе. В партийной прессе в 1990 году продолжает отстаиваться идея, что ленинские мысли искажались на протяжении всей советской истории, а главная задача перестройки — «очистить социализм от сталинских извращений, вернуть ему идеалы Маркса и Ленина, душу и сердце, отнятые Сталиным…» [52]

В 1990 году в ходе обсуждения в Ново-Огареве концепции доклада на XXVIII съезде партии М.С. Горбачев не возразил формулировке: «Перестройка — это смена общественной системы», предложенной А. Черняевым, но добавил: «В рамках социалистического выбора» [53].

В торжественной речи по случаю 120-го юбилея Ленина в апреле 1990 года он сказал: «Ленин остается с нами как крупнейший мыслитель XX столетия…» и добавил: «…Нам необходимо переосмыслить Ленина, его теоретического и политического творчества, освобождаясь при этом и от извращений, и от канонизации его выводов… Пора покончить с бездумным до нелепости обращением с именем и образом Ленина, когда его превращали в “икону”» [54]. Произошло своего рода смещение акцентов: теперь реформаторы-горбачевцы обращали внимание на умение Ленина менять свою позицию в разных исторических условиях. А. Яковлев пишет, что истинного Ленина надо искать не столько в конкретных позициях, сколько в умении эти позиции менять в зависимости от обстановки [55].

В мае 1990 года, выступая перед рабочей группой, готовящей доклад для выступления на XXVIII съезде КПСС, Горбачев обрисовывает главные темы. 1. Судьба социализма. 2. Не напрасно ли жили и трудились поколения наших отцов и дедов? 3. Тот ли путь выбран был в 1917 году? 4. Туда ли идем? 5. Идея коммунизма, — если не хотим употреблять этот термин, то почему? О перестройке: что это, очередная утопия? Ленин употреблял этот термин, и Сталин [56].

В этих тезисах просматривается эволюция его взглядов: уже сомнения в правильности «выбора 1917 г.». 20 июля 1990 года состоялось совместное заседание Президентского совета и Совета Федерации. Горбачев говорит о рыночной экономике. О Ленине и Октябре слов нет.

В ходе обсуждения предсъездовской Платформы КПСС (будет принята на XXVIII съезде КПСС летом 1990 года) встал вопрос об опасности гражданской войны и др. Часть членов Политбюро предлагала строить платформу на идеях Ленина, Октября, социализма. Е. Лигачев настаивал на классовом характере международных отношений. О. Бакланов высказал мысль, что «нас обзовут ревизионистами» соцстраны. Горбачев парирует: не надо бояться. Нас уже давно так обозвали [57].

В 1990 году советское обществоведение осуществило ревизию марксизма-ленинизма в части теории революции. В одном из словарей мы находим: «Исторический опыт последних десятилетий по-новому обнажил некоторые грани этой проблемы, без теоретического уяснения которых невозможно правильно ориентироваться в перспективах радикальных общественных изменений в современном мире… Это, в частности, такие вопросы, как потенциальная цена революций и реформ… [которые] не противопоставляются друг другу, а переплетаются…» [58]

Впоследствии свой вклад в дело объяснения использования слова «революция» в перестроечной риторике внесли и мемуаристы — сподвижники Горбачева. В книге «Человек, который хотел как лучше…» [59] его советник А. Грачев посвятил этой теме специальный раздел с примечательным названием: «Реформа? Революция? Рефолюция?». Анализируя генезис употребления перестройки в значении революции в политическом дискурсе М.С. Горбачева, А. Грачев отметил, что на начальном этапе М.С. Горбачева больше привлекали звучность и яркость термина «революция», чем его реальное содержание. Ведь в условиях режима, не устававшего напоминать, что он ведет отсчет своего века от 17-го года, под новой революцией мог подразумеваться только «Анти-Октябрь». В дальнейшем, независимо от объективного смысла происходивших в стране перемен, Горбачев продолжал использовать революционную риторику. Как пишет А. Грачев, «то ли из благоразумия, то ли по естественному в ту пору незнанию, не уточнял, в какую сторону вслед за ним двинется нынешняя социалистическая Россия: к большему, “лучшему” социализму, за его пределы или в сторону от него» [60].

Приверженцы М.С. Горбачева, как кажется, окончательно запутали ситуацию с реформами, революциями, эволюциями и в зависимости от своих методологических пристрастий определяют смысл перестройки очень по-разному.

В постсоветских дискуссиях на эту тему типична такая историографическая ситуация. По случаю 20-летнего юбилея перестройки (2005) в клубе «Свободное слово» при Институте философии РАН состоялась посвященная ей дискуссия. Вот фрагмент из стенограммы [61]:

Б. Славин: «Это была антитоталитарная политическая революция, совершаемая во имя социалистических идеалов».

В. Арсланов: «Это был поиск банальной “золотой середины”».

В. Логинов: «Я не разделяю попыток многих авторов под понятие “перестройка” подвести весь период с 1985-го по конец 90-х годов. Мол, Ельцин лишь продолжил дело, начатое Горбачевым».

В. Сироткин: «Сам Михаил Сергеевич полагал, что реформировать следует социализм, верность идеалам которого он провозглашал даже в 1990 г. Но был ли “социализм по Марксу” построен в СССР?»

Еще несколько определений: «Посткомммунистическая трансформация, соответствующая основным признакам так называемых классических революций (английской и французской), включая и русскую революцию 1917 г.» [62].

«Советская система была “нереформируемой”, а потому “каждый шаг” по пути реформ давал “последовательно негативный результат”» [63].

«Перестройка — это массовая смена кадров силами пятой колонны, проект задуманного развала СССР» [64].

В литературе зарубежных авторов [65]:

«…Перестройка включала в себя ряд политических мер, нацеленных на реформацию советского коммунизма» [66].

Или: «Вторая (после Н. Хрущева) попытка “коммунистического реформаторства”, “революция сверху”, спровоцировавшая …революцию “сбоку”, в среде интеллигенции, послужившая стимулом для “революции снизу”» [67].

«Словесный навес» из политических и идеологических штампов в годы самой перестройки заслонял практическую деятельность реформаторов. Население почувствовало перемены к худшему уже в 1987 году.

По данным опросов, проведенных Институтом социологических исследований АН СССР в этом году, мнение о том, что перестройка идет достаточно успешно, выразили 16% респондентов, что она идет медленно и с большими трудностями — 31,4%, что она вообще не ощущается — 32,3%, остальные 23,3% не ответили или затруднились с ответом [68].

Зато ощутимыми оказались перемены в рядах самой КПСС, провозглашенной авангардом реформ. Беспрецедентные кадровые обновления партийного и государственного аппарата, сравнимые с тотальными чистками предшествующих времен, сопровождали весь курс перестройки. В 1986–1989 годах сменились 82,2% секретарей райкомов, горкомов и окружкомов КПСС, почти 90% секретарей обкомов, крайкомов и ЦК компартий союзных республик. «Рекорд был поставлен в сфере кадров корпуса инструкторов райкомов, горкомов и окружкомов. Здесь за четыре года сменилось 123,1% работников» [69]. По утверждению А.С. Черняева, за три года «на 80 процентов сменили прокуроров, на 60 процентов — судей. 400 тыс. новых людей влили в милицию» [70]. Полную картину кадровых перестановок еще предстоит воссоздать исследователям [71].

Изучение кадровой политики власти в годы перестройки в рамках такого методологического подхода, как элитология, позволяет исследователям называть ее кадровой революцией, а ее движущей силой объявить государственно-партийную бюрократию, которая размыла «материнскую номенклатурную оболочку» [72] и обеспечила ситуационное возвращение в капитализм [73].

То обстоятельство, что постсоветские экономическая и политическая элиты представлены в основном выходцами из партийно-номенклатурной среды советского образца, также подтверждает революционный характер номенклатурной горбачевской революции. Об этом свидетельствуют данные таблицы, приведенные О. Крыштановской.

Численность элитных групп 1981–2003 годов [74]

	Высшее руководство страны	Правительство	Региональная элита — главы субъектов Федерации	Парламент	Бизнес	В целом по когорте
Брежневская когорта 1981 г.	22	115	174	1500	Нет	1811
Горбачевская когорта 1990 г.	19	85	174	2245	Нет	2523
Ельцинская когорта 1993 г.	15	35	178	450	100	778
Ельцинская когорта 1999 г.	28	50	178	450	120	826
Путинская когорта 2002 г.	24	58	178	178+450	160	1048
Итого:	108	343	882	5273	380	6986

О номенклатурной революции свидетельствуют и данные сравнительного исследования «старой» (образца 1988 года) и «новой» (образца 1993 года) элиты, проведенного ВЦИОМ в 1993–1994 годах [75]. В частности, они демонстрируют тот факт, что около трети новой российской правящей элиты состояли в номенклатуре ЦК в 1988 году, а две трети пришли в нее с должностей заместителей руководителей, начальников подразделений в министерствах, ведомствах, на предприятиях и т.п. Т.е. уточняют, что происходившая в годы перестройки и в начале 1990-х годов смена элиты была «революцией заместителей или вторых лиц».

В целом, перестроечная стратегия, основанная на идеях Октябрьской революции и направленная на революционизацию общественного сознания, в совокупности с другими факторами, привела к распаду социальных, экономических, национальных и культурных связей, крушению партийной идеологии, ослаблению центральной власти, сепаратизму на периферии огромного государства. Эту ситуацию можно классифицировать как революционную, пик которой пришелся на август 1991 года, ставший отправной точкой для действительно революционных мероприятий, осуществленных антиперестроечными силами региональных элит. А именно: запрещена КПСС, оформлена политическая и пр. независимость всех входивших в состав СССР республик (Беловежские соглашения декабря 1991 года), провозглашена новая антикоммунистическая власть оппозиции и начаты радикальные экономические реформы, известные как «шоковая терапия» Е. Гайдара (январь 1992 года), приведшие к смене общественно-политического устройства России.

Таким образом, стратегия «революции» реформаторов периода перестройки позволила им осуществить революцию в двух сферах — в идеологии и в партийно-государственной номенклатурной среде. В этих сферах перестройка была революцией, так как в ее результате фактически был «свергнут» марксизм-ленинизм, заменен новой идеологией — антикоммунизмом и осуществлена полномасштабная замена старой номенклатурной власти новой — выходцами из той же номенклатуры. Можно также высказать соображение, что перестройка стала прологом масштабной революции конца 1991–1993 годов, сыграв роль «революционной ситуации» (В.И. Ленин), которой воспользовался новый класс во главе с Б.Н. Ельциным.

Правда, называть его новым классом можно с определенными оговорками. Историко-социологические исследования последних лет позволяют характеризовать его как продукт распада старой номенклатуры, лишенной устойчивых форм консолидации [76]. Один из свидетелей этого распада — первый секретарь Московского городского комитета КПСС Ю.А. Прокофьев — еще в 1991 году на июльском пленуме ЦК КПСС определил перестройку как «революцию сверху», а ее движущей силой назвал «высшую партийную номенклатуру, отчасти посвященную в этот проект, и либеральную научную элиту» [77].

Это определение подтверждают и исследования. Так, О.В. Крыштановская пришла к выводу, что перестройка ускорила нарастание системного кризиса, и «“частные клики” “номенклатурщиков” …стали получателями “деятельностных” привилегий, то есть получили право делать то, что другим еще запрещается, и извлекать из этого прибыль» [78]. Клиентарный характер трансформации номенклатуры в период перестройки подчеркивается и в исследовании М.Н. Афанасьева [79].

Примечательно размышление А. Черняева 2 мая 1989 года: «…Вчера возвращался с дачи, в машине по “Маяку” слышу интервью с Емельяновым… Вот почти текстуально, что сказал Емельянов: Перестройка — это, действительно, революция. Но азбучная истина марксизма-ленинизма: революция ставит вопрос о власти. Вот и сейчас: на Съезде депутатов речь пойдет о власти. А мы знаем, что правящая верхушка никогда добровольно власти не отдает. Значит, надо ее взять у нее. Для этого и Съезд. Значит, такие, как Емельянов, Г. Попов и т.п. (пишет А. Черняев. — Н.Е.) будут брать власть у Горбачева. Но так как он ее действительно не отдаст добровольно, а они устроят обструкцию — придется применить силу (здесь и далее подчеркнуто мной. — Н.Е.). И пошло-поехало: опять разгон Учредительного собрания?»

Как известно, «разгон» состоялся уже в другой исторической обстановке (осень 1993 года). Что касается М.С. Горбачева, то он отдал власть осенью 1991 года и «силу применить» не решился.

К сказанному можно добавить еще один любопытный факт. На 1989 год пришелся 200-летний юбилей Великой французской революции. Советская общественная мысль («Правда», «Известия», «Московские новости», «Литературная газета», журнал «Огонек») среагировала на это событие серией публикаций [80]. В том же году в Париже вышла книга Т. Кондратьевой, посвященная сравнению Октябрьской революции 1917 года и Великой французских революции 1789–1794 годов. На русском языке читатель смог с ней ознакомится в 1993 году [81].

О значении Французской революции для советской идеологии один из лучших отечественных специалистов написал: «Французская революция была в нашей стране особенно прямо сопряжена с идеологической и политической борьбой. Французская революция стала органическим элементом российской и советской политической культуры, ее понятия — своеобразным кодом (как Ветхий завет — в Английской, Римская история — во Французской революциях). Напомню, что еще в предоктябрьские годы большевики и меньшевики в ходе ожесточенных споров о путях русской революции постоянно обращались к по-разному толкуемому опыту Франции конца XVIII в.» [82]. Цитируемый текст был подготовлен историком для выступления на международной конференции «Французская революция и европейская цивилизация» (Москва, 1989). В нем зафиксированы смены оценок этой революции (отторжение якобинского периода революции, аналогия между опытом политики Робеспьера и сталинизмом) по мере «движения» самой перестройки к демократии [83].

Если обратиться к текстам М.С. Горбачева, то в них обнаружится тема Французской революции и связь перестроечного контекста с интересом к разным аспектам революционного процесса Франции эпохи XVIII века, таким как права человека, демократия и т.д. [84].

«И все же почему на 70-м году Октября мы говорим о новой революции? — спрашивал М.С. Горбачев из 1987 года и отвечал: — Можно подойти к ответу на этот вопрос с помощью исторических аналогий. Ленин в свое время подметил, что в стране классической буржуазной революции, во Франции, после ее Великой революции 1789–1794 годов потребовалось еще три революции (1830, 1848 и 1871 годов), чтобы довести до конца начатое ею дело» [85].

Много написано о том, что политика влияет на историю. История перестройки не опровергает этого факта, как и другого: история тоже влияет на политику. Образы революции, Октябрьской революции 1917 года, большевиков во главе с В.И. Лениным и Великой французской революции 1789–1994 годов послужили неким политическим и, видимо, интеллектуальным ресурсом для М.С. Горбачева в стратегии реформ. Считая себя марксистом, он использовал марксистский метод революцинизации общества, намериваясь обновить систему, однако столкнулся с закономерностью, обнаруженной революционерами романтизированной советским обществоведением Французской революции: «революция пожирает своих…»

Что касается революции 1917 года в России, то подтверждается тезис российского исследователя этой революции В.П. Булдакова о долговременных последствиях «духа Октября» в сознании будущих поколений [86]. Именно эта «историческая память» сыграла злую шутку с теми, кто использовал лозунги и идеи начала века в его конце.

 

Примечания

1. См.: Горбачев М.С. Избранные речи и статьи. 1987–1990. В 7 т. М.: Политиздат, 1987–1990.
2. Собрание сочинений. Т. 20. Май — июнь 1990 г. Горбачев-фонд. М.: Весь мир, 2011.
3. Подробнее см. на сайте: http://www.gorby.ru/gorbachev/books/show_28590/
4. В декабре 1991 года был принят Закон РФ «О средствах массовой информации», легитимировавший независимость СМИ от партийно-государственной власти. Конституция 1993 года запретила цензуру и гарантировала свободу массовой информации.
5. См., напр.: Ахромеев С.Ф., Корниенко Г.М. Глазами маршала и дипломата: Критический взгляд на внешнюю политику СССР до и после 1985 г. М., 1992; Воротников В.И. А было это так… Из дневника члена Политбюро ЦК КПСС. М., 1995; Болдин В.И. Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева. М., 1995; Козырев А. Преображение. М., 1995; Гайдар Е. В дни поражений и побед. М., 1995; Попов Г.Х. Избранные труды. Т. 8. Перестройка Горбачева. М., 1996; Крючков В. Личное дело. В 2 т. М., 1996; Громыко А. В лабиринтах Кремля. М., 1997; Лигачев Е.К. Предостережение. М., 1999; Фалин В. Конфликты в Кремле: Сумерки богов по-русски. М., 1999; Яковлев А.Н. Омут памяти. От Столыпина до Путина. В 2 кн. М., 2001; Шахназаров Г. С вождями и без них. М., 2001; Грачев А.С. Горбачев. М., 2001; Арбатов Г. Человек системы. М.: Вагриус, 2002; Яковлев А. Сумерки. М., 2003; Крючков В. На краю пропасти. М., 2003; В Политбюро ЦК КПСС… по записям Анатолия Черняева, Вадима Медведева, Георгия Шахназарова (1985–1991). М., 2006.
6. См. наиболее полный список разных источников по перестройке в кн.: Барсенков А.С. Введение в современную российскую историю 1985–1991. М., 2002. С. 18–26.
7. См.: Маслов Д.В. Перестройка в СССР: некоторые вопросы изучения исторических источников // http://www.gorby.ru/activity/conference/show_478/view_24248/; Игрицкий Ю.И.Что произошло 20 лет назад? (Коллапс советской системы и «перестройка» в современных исследованиях) / Ю.И. Игрицкий // Россия и современный мир. 2005. № 4. С. 64–89.
8. Завалько Г.А. Понятие «революция» в философии и общественных науках: проблемы, идеи, концепции. Серия «Размышляя о марксизме». 2005.
9. Паришина О.Н. Стратегии и тактики речевого поведения современной политической элиты России
10. К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. Т. 1. С. 448.
11. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 13. С. 7.
12. В.И. Ленин. ПСС. Т. 36. С. 531.
13. Купина Н.А. Тоталитарный язык. Екатеринбург — Пермь, 1995. // http://library.krasu.ru/ft/ft/_articles/0114393.pdf
14. Правда. 1985. 7 ноября.
15. Почепцов. Г.Г. Теория коммуникации. М.: Рефл-бук, К.: Ваклер, 2001. // http://yanko.lib.ru/books/betweenall/pochepcov-theory-of-com.htm#_Toc522038334
16. Большая советская энциклопедия // http://enc-dic.com/enc_sovet/Antikommunizm-69519.html
17. Елисеева Н.В. Октябрьская революция 1917 г. в идеологии реформ периода перестройки в СССР (1985–1991 гг.) // Материалы Всесоюзной научной конференции. М.: РИПО, 2007.
18. В Политбюро ЦК КПСС… С. 120 и др.
19. Черняев А.С. Совместный исход (Дневник двух эпох. 1972–1991 годы). М.: РОССПЕН, 2008.
20. В Политбюро ЦК КПСС… С. 258.
21. Там же. С. 156.
22. Там же. С. 204.
23. Горбачев М.С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и всего мира. М., 1988. С. 48.
24. Там же. С. 422.
25. Там же. С. 394–396.
26. Кугультинов Д. Революция продолжается // Литературная газета. 1989. 8 ноября.
27. См. об этом: Гордина Е.Д. Революция 1917 г. и перестройка 1980-х гг.: исторические параллели на страницах журнала «Огонек» (по материалам 1989–1990 гг.) / Е.Д. Гордина // Актуальные проблемы исторической науки и творческое наследие С.И. Архангельского: XIII чтения памяти члена-корреспондента АН СССР С.И. Архангельского. Нижний Новгород, 2003. С. 222–224. Активизировалась публикации по революционной тематике. См., напр.: Минц И.И. Октябрьская революция — переломное событие всемирной истории // История СССР. 1987. № 5. С. 3–18; Соболев Г.Л. Россия. 1917 год: революционный процесс и революционное сознание // История СССР. 1987. № 5. С. 18–36; Астрахан X.М. Партийность населения России накануне Октября. (По материалам выборов в городские думы в мае — октябре 1917 г.) // История СССР. 1987. № 6. С. 134–155; Бовыкин В.И. Проблемы перестройки исторической науки и вопрос о «новом направлении» в изучении социально-экономических предпосылок Великой Октябрьской социалистической революции // История СССР. 1988. № 5. С. 67–100; Смирнов Н.Н. Обсуждение проблем революционного процесса в 1917 году: симпозиум «Рабочий класс России, его союзники и политические противники // Вопросы истории. 1988. №. 4. С. 93–96; Рабинович А. Большевики и массы в Октябрьской революции // Вопросы истории. 1988. № 5. С. 14–27 и др.
28. См.: Елисеева Н.В. Советское прошлое: начало переоценки // Отечественная история. 2001. № 2.
29. См., напр.: Аргус М. Размышление над информацией. Пьеса М. Шатрова «Диктат совести» // Московский комсомолец. 1986. 12 мая; Рыбаков Ю. О пьесе М. Шатрова // Советская культура. 1986. 15 мая; см. также: Литературная газета. 1986. 21 мая; Шатров М. Драматургия – душа театра (Беседа с М. Шатровым) // Литературная Россия. 1985. 8 ноября и др.
30. Подробнее см.: Котеленец Е.А. В.И. Ленин как предмет исторического исследования. Новейшая историография. М., 1999. Современную историографию ленинианы см.: Она же. Ленин как политик и человек в новейших исследованиях // http://leninism.su/index.php?option=com_content&view=article&id=4075:lenin-kak-politik-i-chelovek-v-novejshix-issledovaniyax&catid=94:lenin-now&Itemid=55
31. Советская историческая энциклопедия. М., 1968. Т. 11. С. 926.
32. Громыко А. Андрей Громыко. В лабиринтах Кремля. Воспоминания и размышления сына. М., 1997. С. 111.
33. Зиновьев А. Горбачевизм. Нью-Йорк, 1988. // http://coollib.net/b/89038/read
34. Бутенко А. О революционной перестройке государственно-административного социализма // Перестройка: гласность, демократия, социализм. Иного не дано. Судьбы перестройки. Вглядываясь в прошлое. Возвращение к будущему. М., 1988. С. 551–569.
35. Там же. С. 551.
36. Эйдельман Н.Я. «Революция сверху» в России. М.: Книга, 1989. // http://www.litmir.net/br/?b=139578
37. Литвак Б.Г. Переворот 1861 г. в России: Почему не реализовалась реформаторская альтернатива. М., 1991; Наше Отечество. Опыт политической истории. Часть I–II / Кулешов С.В., Волобуев О.В., Пивоваров Е.И. и др. М.: ТЕРРА, 1991.
38. См.: К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. Т. 21. С. 481.
39. См.: В.И. Ленин. П.С.С. Т. 20. С. 173; Там же. Т. 39. С. 71.
40. Типичное определение реформы в советской интерпретации: «Реформы буржуазных правительств, помогая монополиям обеспечивать огромные доходы, создавали им возможность становиться производственно-техническими гигантами» // Шумейко Г. Социальный прогресс, реформы и реформизм. М., 1988. С. 37.
41. Плимак Е.Г., Пантин И.К. Драма российских реформ и революций. М., 2000; Ильин В.В., Панарин А.С., Ахиезер А.С. Реформы и контрреформы в России. М., 1996 и др.
42. Богуш Е.Ю., Ульянова О.В. Чили во второй половине ХХ века // http://www.ruso.cl/ru/files/Istoria%20Chili%20vo%20II%20polovine%20XX%20veka.pdf
43. История Венесуэлы // http://www.go-margarita.com/historya-of-venezuela.html
44. Модернизация Бразилии: эпоха двух президентов // http://polit.ru/article/2010/11/15/brasil/; Мулюков Ш.М. К соотношению понятий «революция сверху» и «революция снизу» // http://www.google.ru/url?sa=t&rct=j&q=&esrc=s&source=web&cd=13&ved=0CCoQFjACOAo&url=http%3A%2F%2Fwww.ksu.ru%2Ff15%2Fk2%2Fsb_06%2Fmulyukov.rtf&ei=Y61zULP7Eqqn4gTngoCwBA&usg=AFQjCNGSF9qWRmc5nuJqIzkblD5DdzTFUw&cad=rjt
45. Коваль Б.И. Латинская Америка: революция и современность. М., 1981. С. 31–51.
46. После ХХ съезда КПСС С.П. Трапезников выдвинул тезис о том, что инициаторами коллективизации были сами крестьяне. См.: Трапезников С.П. Исторический опыт КПСС по социалистическому преобразованию сельского хозяйства // Вопросы истории КПСС. 1967. № 11.
47. Горбачев М.С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира. М., 1988. С. 53.
48. История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. М.: ОГИЗ, 1938. С. 291–292.
49. Ленинская концепция социализма. М.: Издательство политической литературы, 1990. С. 553 и др.
50. В Политбюро ЦК КПСС… С. 498.
51. В Политбюро ЦК КПСС… С. 517.
52. Согрин В. Левая, правая где сторона? Размышления о современных политических дискуссиях // Коммунист. 1990. № 3 (февраль).
53. Черняев А.С. Шесть лет с Горбачевым. По дневниковым записям. М., 1993. С. 343.
54. Слово о Ленине Президента СССР, Генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева // Правда. 1990. 21 апреля.
55. Социализм: мечты и реальности // Коммунист. 1990. № 4. C. 21.
56. В Политбюро ЦК КПСС… С. 596.
57. Там же. С. 550.
58. См., напр.: Социологический справочник / Под ред. В.И. Воловича. 1990 // http://voluntary.ru/dictionary/1106/word/reforma-socialnaja
59. Грачев А. Человек, который хотел как лучше… М., 2001.
60. Там же. С. 163.
61. http://www.agitclub.ru/gorby/itogi/slavin.htm
62. Мау В., Стародубровская И. Великие революции: От Кромвеля до Путина. М., 2001. С. 365.
63. Пихоя Р.Г. Почему распался Советский Союз? / Государственная служба. 2003. № 1. С. 31–45.
64. Лисичкин В.А., Шеепин Л.А. Россия под властью плутократии. История черного десятилетия. М., 2003. С. 67–76; работы С. Кара-Мурзы и др.
65. Обзор см.: Попов В.П. Лекция по Перестройке. 1985–1991 гг. // http://do.gendocs.ru/navigate/index-114816.html
66. Кастельс М. Информационная эпоха. Пер. с англ. М., 2000. С. 438, 475 и др.
67. Малиа М. Советская трагедия: История социализма в России. 1917–1991. Пер. с англ. М., 2002. С. 423–450.
68. Заславская Т. О стратегии социального управления перестройкой // Иного не дано. М., 1988. С. 10.
69. Трушков В. Фальшивый мед перестройки // Правда России. 1995. 18 мая.
70. Черняев А. Совместный исход. С. 725.
71. Журавлев Г.Т. Рецензия на книгу Б.К. Лисина «Кадровая политика КПСС: социологические очерки». М., 2010 // Власть. 2011. № 9. С. 190–191.
72. Гаман-Голутвина О.В. Политические элиты России: Вехи исторической эволюции. М.: РОССПЭН, 2006. С. 370.
73. 73. Сельцер Д.Г. Взлеты и падения номенклатуры. Научная монография. Тамбов: ТОГУП, 2006. С. 5–7.
74. См.: Крыштановская О. Анатомия российской элиты. М.: Захаров, 2005.
75. См., напр.: Головачев Б., Косова Л., Хахулина Л. «Новая» российская элита: старые игроки на новом поле? // Мониторинг. 1995. № 6; 1996. № 1; Петров Н.В. Политические элиты в центре и на местах // Российский монитор: архив современной политики. Вып. 5. М.: ИНДЕМ, 1995; и др.
76. См., напр.: Афанасьев М.Н. Клиентизм и российская государственность. М., 2000. // http://sbiblio.com/biblio/archive/afanasev_klientism/
77. Советская Россия. 1991. 8 августа.
78. Крыштановская О. Трансформация старой номенклатуры в новую российскую элиту // Общественные науки и современность. 1995. № 1. С. 55–59.
79. Афанасьев М.Н. Указ. соч.
80. Актуальные проблемы изучения истории Великой французской революции (материалы «круглого стола» 19–20 сентября 1988 г.). М., 1989 (Les problémes actuels d’étude de l’histoire de la Révolution française (documents de «table ronde» de 19–20 septembre 1988). Moscou, 1989). // http://annuaire-fr.narod.ru/Discussion/discussion-oglav.html
81. Кондратьева Т. Большевики-якобинцы и призрак термидора. М., 1993.
82. Адо А.В. Французская революция в советской историографии // Исторические этюды о французской революции (Памяти В.М. Далина). М.: ИВИ РАН, 1998. Подготовлена к печати в 1990 г.
83. Широпаев А. Кто же на самом деле в «трясине»? // Наш современник. 1988. № 8. С. 191; Сергеев В. Тигр в болоте // Знание — сила. 1988. № 7. С. 74; Болховитинов Н.Н. Новое мышление и изучение Великой французской революции XVIII в. // Актуальные проблемы изучения истории Великой французской революции. М., 1989. С. 28.
84. Подробно см.: Досэ Ф. Образ Французской революции конца XVIII века в политических дебатах Перестройки. Россия и Франция XVIII–XX вв. Вып. 8. М.: Наука, 2008. С. 31–45. http://annuaire-fr.narod.ru/bibliotheque/Dauce-RiF-08.html
85. Горбачев М.С. Перестройка и новое мышление. С. 47.
86. Булдаков В.П. Красная смута: Природа и последствия революционного насилия. М.: РОССПЭН, 1997. http://you1917-91.narod.ru/buldakov_kr_smut.html#prir