Демократия, солидарность и европейский кризис

Европейский союз обязан своим существованием политическим элитам, которые могут рассчитывать на политическое согласие более или менее индифферентного населения, по крайней мере, пока население считает, что Евросоюз отвечает его интересам, принимая во внимание все обстоятельства. Евросоюз получает легитимацию в глазах граждан благодаря результатам своей деятельности, а не благодаря тому, что он исполняет их политическую волю. Подобное состояние дел объясняется не только историей происхождения Союза, но и особенностями правового устройства этого уникального образования. Европейский центральный банк, Европейская комиссия, Суд Европейского союза прочно вошли в повседневную жизнь европейцев за последние десятилетия, несмотря на то что эти институты меньше всего поддаются демократическому контролю. Более того, Европейский совет, который взял на себя инициативу во время текущего кризиса, сформирован из глав правительств, роль которых, по мнению граждан, состоит в том, чтобы представлять национальные интересы каждой страны в далеком Брюсселе. И, наконец, предполагалось, что по крайней мере Европейский парламент будет способствовать взаимодействию между политической жизнью отдельных стран и происходящим там противоборством политических взглядов и теми, кто принимает важные решения в Брюсселе; но и этого взаимодействия, как правило, не происходит.

Таким образом, в данный момент на общеевропейском уровне все еще существует пропасть между мнением и волеизъявлением граждан, с одной стороны, и политическими мерами, предпринимаемыми для решения проблем — с другой. Это также объясняет и то, почему обычные граждане не имеют ясного представления о концепции Европейского союза и о его будущем. В основном, только профессиональные политики, экономические элиты и ученые, занимающиеся соответствующими вопросами, достаточно хорошо информированы и имеют четкую позицию по этим вопросам; даже для участвующих в общественной жизни и в обсуждении острых проблем интеллектуалов эти вопросы не имеют большого значения [1]. Образ мыслей, выражающий скептическое отношение к Евросоюзу, — вот что объединяет европейцев сегодня; этот образ мыслей получил широкое распространение во всех странах — членах Евросоюза во время кризиса, хотя в каждой стране есть на то свои, различные и, зачастую, противоположные причины. Эта тенденция важна, и политическим элитам, возможно, следует принять ее во внимание, но растущее неприятие идеи Евросоюза в действительности не играет решающей роли для текущего курса европейской политики, который довольно сильно дистанцирован от политической ситуации в отдельных странах. Текущий курс антикризисного управления продвигается и осуществляется прежде всего многочисленным крылом прагматичных политиков, которые придерживаются принципа постепенности осуществления реформ, но которым не достает ясности в отношении перспектив. Они ориентируются на принцип «Больше Европы» (More Europe), стремясь избежать гораздо более драматичного и, вероятно, более дорогостоящего развития событий — отказа от евро.

Прежде всего, сосредоточившись на десятилетнем плане экономических реформ, который разработали в Евросоюзе («На пути к более эффективному экономическому и монетарному союзу» — “Towards Genuine Economic and Monetary Union”), я попытаюсь объяснить суть технократической дилеммы, которая осложнила реализацию этого проекта (1). Во второй части я представлю альтернативную модель установления наднациональной демократии в Европе и те препятствия, которые нам предстоит преодолеть на этом пути (2). Основное препятствие — это недостаток солидарности; прояснению этого сложного, несомненно, политического понятия посвящена третья, философская часть (3).

I

Европейская комиссия, государство-председатель Совета Европейского союза, Европейский центральный банк — «институты», как говорят в Брюсселе, — меньше всего подвержены давлению в связи с вопросами легитимации, потому что они в большой мере отдалены от публичных сфер отдельных стран. Так что эти вопросы были оставлены на их усмотрение до декабря 2012 года, когда появился первый документ, в котором был подробно разработан план среднесрочных и долгосрочных реформ, которые представляют собой нечто большее, чем сегодняшняя, в большей или меньшей степени запоздалая реакция на симптомы кризиса [2]. Такая более широкая временная перспектива позволяет не ограничиваться рассмотрением причин того, что в 2010 году совпали глобальный банковский кризис, чрезмерная задолженность европейских стран и недостаточность капитала банков, рефинансирующих друг друга. Этот важный, как его называют, «Проект» (Blueprint), потребность в котором ощущалась очень давно, привлек внимание к долгосрочным факторам, обусловленным самой структурой валютного союза.

Экономический и валютный союз формировался в течение 90-х в соответствии с ордолиберальными идеями Пакта о стабильности и росте. Валютный союз был задуман как опора экономического устройства, которая стимулирует свободную конкуренцию между участниками рынка на международном уровне и организована в соответствии с общими правилами, связывающими все страны-участницы [3]. Даже при отсутствии возможности обесценивать национальные валюты (такой функции у валютного союза в принципе нет), различия в конкурентоспособности национальных экономик предполагались независимо от согласия стран. Но представление, что переход к неограниченной конкуренции в соответствии с законами рынка приведет к одинаковой стоимости труда и одинаковому уровню процветания и таким образом позволит избежать необходимости в совместном принятии решений по вопросам финансовой, экономической и социальной политики, оказалось ошибочным. Так как оптимальные условия для введения единой валюты в еврозоне не выполняются, структурный дисбаланс между национальными экономиками, который существовал с самого начала, увеличился; и этот дисбаланс будет продолжать расти до тех пор, пока реализуемые в Евросоюзе политические решения будут основываться на том принципе, что каждая страна-участник принимает независимые решения по отдельным вопросам, не учитывая мнения других участников, другими словами — рассматривает любую проблему исключительно с позиции отдельного государства [4]. Не считая некоторых уступок, до сих пор правительство Германии неизменно придерживалось этой догмы.

Заслуга Еврокомиссии и государства-председателя Совета Европейского союза в том, что они называют действительной причиной кризиса неправильную организацию валютного союза, который все еще придерживается понимания союза как альянса суверенных государств (как “Herren der Verträge”). В соответствии с упомянутым выше планом реформ, так называемым «Проектом», должны быть реализованы три важные, хотя и недостаточно четко сформулированные цели: во-первых, необходимо наладить процесс совместного принятия политических решений на уровне ЕС по «объединенным руководящим принципам» координации фискальной, бюджетной и экономической политики отдельных государств [5]. Это приведет к тому, что для проведения конкретной экономической политики стране-участнику потребуется согласие остальных членов, а это поможет предотвратить проведение такой экономической политики, которая может негативно повлиять на экономику другой страны. Далее, бюджет ЕС, основанный на праве взимания налогов Европейской финансовой администрацией, столкнулся с необходимостью стимулирующих программ, разработанных специально для конкретной страны. Это даст зеленый свет селективным государственным инвестициям, благодаря чему структурный дисбаланс внутри валютного союза может быть преодолен. В итоге предполагается, что долговые обязательства в евро и долговые фонды будут способствовать частичной коллективизации государственного долга. Это освободило бы Европейский центральный банк от выполнения задачи по предупреждению спекуляций, направленных против отдельных стран в Еврозоне, которую он сейчас осуществляет негласно.

Эти цели могут быть достигнуты только в том случае, если будут приняты трансферные платежи между странами, что будет иметь соответствующий эффект транснационального перераспределения. С точки зрения легитимации, которая необходима по Конституции, валютный союз необходимо будет преобразовать в реальный политический союз. В докладе Европейской комиссии, как и следовало ожидать, предлагается использовать для этой цели Европарламент и делается аккуратное утверждение о том, что более тесное «межпарламентское сотрудничество как таковое… не обеспечивает демократическую легитимацию решений ЕС» [6]. С другой стороны, Еврокомиссия принимает во внимание сомнения глав государств и твердо придерживается принципа, что законные основания Лиссабонского договора исчерпаны и что благодаря этому было положено начало передаче полномочий с национального на общеевропейский уровень, которая происходит довольно постепенно и незаметно [7].

Очевидно, цель Еврокомиссии — как можно дольше откладывать пересмотр договоров. Еврокомиссия согласовывает увеличение распространения приоритетов возможностей управления в краткосрочной и долгосрочной перспективе с расширением основ легитимации. Таким образом, грядущий этап демократизации представляется как свет в конце туннеля. Наднациональная демократия на бумаге остается заявленной целью на долгосрочный период. Но «откладывать» достижение демократии опасно. Если экономические ограничения, налагаемые рынком, удачно согласуются с подвижностью свободно парящей европейской технократии, немедленно возникает риск того, что постепенный процесс унификации, который планируется провести для людей, но не при участии людей, постепенно совсем остановится, еще до того, как будет достигнута поставленная цель — сбалансированность между исполнительной и законодательной ветвями власти. Отделенным от установленного демократией закона и не имеющим обратной связи с динамичной политической публичной сферой и гражданским обществом, политическим деятелям не хватает движущей силы, чтобы сдерживать и перенаправлять в совместимые с общественным интересом русла ориентированные на прибыль импульсы, исходящие от представителей инвестиционного капитала. Сегодня мы наблюдаем, как власти все больше и больше склоняются к неолиберальной политике. Без демократических основ у технократии не будет мотивации придавать соответствующее значение требованиям электората относительно распределения собственности доходов, гарантии статуса, коммунальных услуг, коллективных благ, если они противоречат системным требованиям конкуренции и экономического роста [8].

Подведем итоги: мы вынуждены сделать выбор между экономическими мерами, направленными на сохранение зоны евро, и политическими мерами, направленными на достижение большей интеграции. Меры, которые необходимо принять для достижения этих целей, крайне непопулярны и наталкиваются на спонтанное сопротивление. План Еврокомиссии отражает намерение совместить достижение экономических и политических целей в технократической манере, то есть без участия людей. В таком подходе кроется опасность увеличения разрыва между компетенциями, отвечающими за установление консолидации, и необходимостью легитимировать увеличивающиеся властные полномочия демократическим образом. Под воздействием этой технократической силы Европейский союз приблизится к сомнительному идеалу приспособленной к рынку демократии, которая будет даже еще более беззащитной перед императивами рынка, потому что лишится такого сдерживающего элемента, как всегда находящееся на страже своих интересов гражданское общество. Напротив, те возможности регулирования, которых недостает сейчас, хотя они необходимы для нормального функционирования валютного союза, могут и должны быть реализованы, но только в рамках демократического политического сообщества равноправных государств.

II

Существуют ли альтернативы дальнейшей интеграции, основанной на сегодняшней модели управленческого федерализма? Сначала рассмотрим те поворотные решения, которые должны быть приняты в самом начале пути, ведущего к наднациональной демократии в Европе. Прежде всего, необходимо принять твердое решение о переходе от Европейского валютного союза к политическому союзу (который, конечно, будет по-прежнему открыт для вступления в него новых членов, в частности Польши). Это будет означать, что в первое время внутри Евросоюза произойдет разделение на центр и периферию. Возможность осуществления необходимых преобразований в европейских договорах будет сильно зависеть от того, какие страны предпочтут выйти из союза. В худшем случае, принципиальные несогласия могут быть преодолены путем создания союза (основанного на существующих институтах) заново.

Решение в пользу такой «централизованной» Европы будет означать больше, чем просто еще один шаг в направлении отказа государств от своих суверенных прав. Учредив единое экономическое правительство, мы перейдем черту в классическом понимании суверенности. Необходимо отказаться от представления о том, что национальное государство — это «суверенный субъект договора». С другой стороны, движение в сторону наднациональной демократии не нужно рассматривать как переход к модели «Соединенных штатов Европы». Нет необходимости делать выбор между «конфедерацией» и «федеральным государством» (все это специфическое наследие дискуссий по поводу Конституции Германии в XIX веке) [9]. Национальное государство сможет сохранить свою целостность в рамках наднациональной демократии, так как у него сохранятся задачи исполнительной администрации и главного блюстителя гражданских свобод [10].

На процедурном уровне упразднение Европейского совета будет означать переход от межправительственного способа управления ко всеобщему. Пока простые законодательные процедуры, в которых Парламент и Совет Европейского союза участвуют на одинаковых основаниях, не станут общим правилом, у Европейского союза будет тот же недостаток легитимации, что и у всех международных организаций, которые основаны на соглашениях между странами. Этот недостаток объясняется асимметрией между свободой действий, предоставляемой демократическим мандатом каждому государству в отдельности, и совокупностью широких полномочий организации, предоставляемых ей всеми странами-членами [11]. В результате граждане отдельной страны воспринимают это так, как будто их политическую судьбу определяют иностранные правительства, которые представляют интересы других стран, а не правительство, которое образовано благодаря их волеизъявлению, осуществленному в рамках демократической процедуры. Такой недостаток подотчетности усугубляется тем, что совещания Европейского совета всегда проводятся вне поля зрения публики.

Всеобщий способ управления предпочтителен не только потому, что является нормативным, но еще и потому, что это будет способствовать увеличению эффективности. Это поможет преодолеть партикуляризм отдельных стран. В Совете, а также в межпарламентских комиссиях, представителям, которые обязаны защищать национальные интересы, приходится идти на компромисс, чтобы согласовать подчас трудно совместимые точки зрения. Напротив, депутаты Европейского парламента, поделенные на фракции, избираются исходя из перспективы партийных объединений. Вот почему, по мере того как складывается европейская партийная система, принятие политических решений в Европарламенте уже может вестись на основе общих интересов, невзирая на границы между странами.

Таковы фундаментальные решения, необходимые для того, чтобы преобразовать валютный союз в политический, который не будет подвластен технократии. Для достижения этих целей, однако, потребуется преодолеть практически непреодолимый институциональный барьер, а именно, внести изменения в закон о выборах. Первый шаг, для осуществления которого необходимо провести собрание, наделенное полномочиями по пересмотру соглашений, следует сделать Европейскому совету как тому самому институту, который в меньшей степени склонен способствовать беспрепятственному совместному принятию решений. Это было бы нелегким решением для членов Европейского совета, одновременно являющихся главами правительств государств. С одной стороны, сама мысль о переизбрании уже настраивает их против такого шага; к тому же, они совсем не заинтересованы в самосовершенствовании. С другой стороны, они не смогут вечно игнорировать экономические факторы, которые рано или поздно потребуют большей интеграции или явного выбора одной из болезненных альтернатив. В то же время правительство Германии настаивает, что приоритетная задача, стоящая перед властями отдельных государств, — это стабилизация их бюджетов, в основном за счет системы социальных гарантий, коммунальных услуг и общественных благ. Вместе с горсткой других «государств-доноров» она накладывает вето на запрос всех остальных членов о целевых инвестиционных программах и о формах коллективных финансовых обязательств, что уменьшило бы ставку процента по государственным ценным бумагам в странах, больше всего пострадавших от кризиса.

В такой ситуации получается, что судьба Европейского союза — в руках правительства Германии. Если и существует в ЕС национальное правительство, которое способно взять на себя инициативу и пересмотреть соглашения, то это правительство Германии. Разумеется, другие правительства могут запрашивать помощь только на основании солидарности, только если они сами будут готовы пойти на то, чтобы передать суверенные права на общеевропейский уровень. В противном случае любая помощь, основанная на солидарности, будет подрывать демократический принцип, заключающийся в том, что законодательная власть, взимающая налоги, тоже имеет право голоса, когда решается вопрос о том, каким образом следует разместить фонды и на чье благо их использовать. Так что главный вопрос состоит в том, будет ли Германия заинтересована в том, чтобы взять на себя подобную инициативу, имея возможность сделать это. Отдельный интересный вопрос — есть ли у Германии особая заинтересованность в этом, кроме общих с другими странами интересов, таких как экономические выгоды от стабилизации валютного союза или сохранение влияния Европы на международной политической арене в возникающем мультикультурном мировом сообществе — влияния, которое в данный момент ослабевает [12].

После шока, испытанного от поражения в войне в 1945 году и моральной катастрофы холокоста, благоразумное стремление восстановить международную репутацию, разрушенную своими собственными действиями, само по себе было стимулом для Федеративной Республики Германии содействовать образованию союза с Францией и добиваться объединения Европы. К тому же, соседствующие европейские страны находились под протекцией Соединенных Штатов, и это также способствовало тому, что у всего германского народа впервые сформировалось либеральное самопонимание. Эти непростые изменения в политической ментальности, которые в старой Федеративной Республике находились в заложниках у фатальной преемственности в течение десятилетий, не могли быть чем-то само собой разумеющимся. Эти перемены в образе мыслей происходили вместе с постепенным привыканием к идее объединенной Европы. Более того, успех этого предприятия был необходимым условием для разрешения еще более старых исторических вопросов, к которым мы теперь перейдем.

После основания Германской империи в 1871 году Германия приобрела роковой статус державы, «наполовину господствующей» в Европе; по словам Людвига Дехиоса, она была «слишком слаба, чтобы господствовать на континенте, но слишком сильна, чтобы быть как все» [13]. В интересах Германии — избежать повторного возникновения этой дилеммы, потерявшей актуальность только благодаря объединению Европы. Вот почему вопрос о Европейском союзе, который приобрел особую остроту из-за кризиса, также имеет внутреннее политическое значение для Германии. Та лидирующая роль, которая выпала сегодня Германии по демографическим и экономическим причинам, — это не только историческое дежавю, но и заманчивая возможность выбрать самостоятельный курс или даже поддаться навязчивой фантазии о «германизированной Европе» вместо «Германии в составе Европы». Нам, немцам, следует извлечь урок из катастроф первой половины XX века, который заключается в том, что следует избегать статуса «наполовину господствующего» государства, потому что это вряд ли поможет нам, но обязательно приведет к конфликтам. Заслуга Гельмута Коля состоит не в том, что он воссоединил нацию и привел ее в нормальное состояние как таковое, а в том, что эти замечательные достижения происходили вместе с последовательным проведением политики, встраивающей Германию в Европу.

Германия не просто заинтересована в политике солидарности — я бы сказал, что у нее есть соответствующие нормативные обязательства. Клаус Оффе пытается обосновать этот тезис при помощи трех спорных аргументов. На сегодняшний день Германия получила наибольшие выгоды от введения единой валюты благодаря увеличению экспорта. Повышенная прибыльность экспорта Германии еще больше способствовала усилению дисбаланса внутри валютного союза, то есть эта прибыль явилась предрасполагающим фактором усиления дисбаланса. И, наконец, Германия еще и выиграла из-за кризиса, потому что повышение процентной ставки по государственному займу в наиболее пострадавших от кризиса странах повлекло за собой снижение процентной ставки по государственному займу в Германии [14]. Даже если принять эти аргументы, нелегко объяснить нормативные предпосылки того, что эти ассиметричные последствия отсутствия способов политического регулирования независимых национальных экономик должны повлечь за собой некоторые обязательные действия, основанные на солидарности.

III

Это подводит нас к последнему, философскому вопросу: что означает проявлять солидарность и когда у нас есть право апеллировать к солидарности? Прибегнув к небольшому теоретическому рассуждению, я попытаюсь защитить призывы к солидарности от обвинений в моральной косности или неуместности благих намерений, которые «реалисты» выдвигают против этих призывов. Более того, проявления солидарности — это политическое действие и, безусловно, одна из форм моральной самоотверженности, которая была бы неуместна в контексте политической жизни. Солидарность перестает быть аполитичной, как только мы научаемся отличать обязательства по проявлению солидарности от моральных обязательств и от обязательств по следованию закону. «Солидарность» — это не то же самое, что «справедливость, правосудие» в смысле морали или права.

Мы говорим, что моральные или правовые нормы «справедливы», если они регулируют практики, учитывая интересы всех участников. Справедливые нормы обеспечивают равные свободы для всех и одинаковое уважение для каждого. Разумеется, существуют и некоторые особые обязательства. Родственники, соседи или коллеги в определенных ситуациях вправе ожидать большей помощи или помощи другого рода друг от друга, нежели от чужих людей. Такого рода особые обязательства вообще свойственны определенным социальным отношениям. Например, родители пренебрегают своим долгом, если они не заботятся о здоровье детей. Пределы такого рода обязанностей часто невозможно определить. Конечно, они могут варьироваться в зависимости от типа, частоты и важности социальных отношений. Если вам звонит ваш дальний родственник, впервые после десятилетий молчания, и просит оказать ему солидную финансовую помощь, потому что он находится в безвыходной ситуации, он вряд ли может взывать к моральным обязательствам, самое большее — к «этическим» связям, то есть семейным узам (в терминологии Гегеля, к связям, укорененным в “Sittlichkeit”, «этической жизни»). Принадлежность к расширенной семье на первый взгляд может служить причиной для того, чтобы выполнить подобные обязательства, но только в том случае, если действительно существующие отношения позволяют надеяться на аналогичную поддержку в подобной ситуации.

Так устроена основанная на доверии «этическая жизнь» (Sittlichkeit) неформальных социальных отношений, когда, при условии ожидаемой взаимности, каждый может «поручиться» за другого. Такие «этические» обязательства основаны на связях предшествующих сообществ, обычно это семейные узы, обладающие тремя отличительными чертами. Это, во-первых, чрезмерные и трудновыполнимые обязательства, превышающие моральные или правовые обязательства. С другой стороны, если говорить о необходимой мотивации, требование солидарности не так обременительно, как категорический императив морального долга; в нем нет также ничего от принудительности закона. Моральные приказы должны выполняться независимо от отношения к лежащей в их основании норме, независимо от согласия или несогласия других людей, в то время как повиновение граждан закону находится в зависимости от того факта, что наделенное полномочиями осуществлять санкции государство обеспечивает всеобщее повиновение закону. Выполнение же этических обязательств, напротив, не может быть ни вынужденным, ни категорически требуемым. Вместо этого оно основано на ожидании взаимности, и одновременно — на длительной уверенности в этой взаимности.

В таком случае, невынужденное этическое поведение также связано с продолжительностью интересов во времени. Это и есть черта, общая для «этической жизни» и «солидарности». Однако последняя не может быть основана на связях в дополитических сообществах, таких как семья, а только на отношениях внутри политических союзов или на общих политических интересах. Поведение, основанное на солидарности, предполагает контекст политической жизни, хотя контексты основаны на законе и потому искусственны [15]. Это объясняет, почему кредит доверия, предполагаемый солидарностью, не столь надежен, как в случае этического поведения: этот кредит не обеспечен существованием квази-естественного сообщества. Чего не достает солидарности — так это конвенциональности, которой характеризуются предшествующие этические отношения.

Отличительной чертой солидарности, во-вторых, является также оскорбительный характер давления или даже борьбы за освобождение от обещания, которое встроено в законные требования любого политического порядка. Такой ориентированный на будущее взгляд на солидарность особенно понятен, если речь идет о солидарности на фоне социальных и экономических преобразований, о такой солидарности, которая необходима для того, чтобы восполнить ограниченные возможности данной политической системы, приспособить слабеющие политические институты к непрямому воздействию системной, в основном экономической, независимости, которая ощущается как ограничения в том, что в демократическом обществе должно быть доступно политическому контролю со стороны граждан. Тот оскорбительный характер, который присутствует в семантике понятия «солидарность», не считая отношения к политике, может быть прояснен, если мы перейдем от внеисторического анализа этого концепта к его истории.

Понятие солидарности впервые появляется, когда революционеров обвиняют в солидарности в том смысле, что они воссоздавали отношения взаимной поддержки, стремясь спасти друг друга, которые существовали раньше, но были вытеснены в процессе социальных преобразований [16]. В то время как понятия «справедливости» и «несправедливости» всегда были в центре внимания цивилизаций, понятие солидарности удивительным образом является относительно новым. Хотя историю термина можно проследить до разделов римского права, посвященных долговым обязательствам, только со времен Французской революции 1789 года он постепенно приобретает политическое значение, поначалу в связи с девизом «братство».

Девиз «братство» появился в результате специфического обобщения в гуманистическом духе и в духе всех мировых религий, а именно, той интуиции, что каждое локальное сообщество — это часть всемирного сообщества всех верующих. Таково происхождение девиза «братство», ключевого понятия секуляризованной религии гуманизма, которое было усилено при помощи понятия солидарности, с которым слилось, в первой половине XIX века в раннем социализме и католическом социальном учении. Даже Генрих Гейне все еще использует понятия «братства» и «солидарности» как более-менее синонимичные [17]. Эти два понятия были разделены во время социальных переворотов при переходе к индустриальному капитализму и при рождении рабочего движения. Наследие иудео-христианской этики братства соединилось в понятии солидарности с республиканизмом романского происхождения. Стремление к спасению и освобождению слилось со стремлением к правовым и политическим свободам [18].

К середине XIX века рост функциональной дифференциации в обществе привел к всеобъемлющей взаимонезависимости, скрывающейся за патерналистической повседневностью, в которой преобладали корпорации и профессиональная стратификация. Под воздействием этой функциональной взаимозависимости старые формы социальной интеграции разрушились, что привело к возникновению классового антагонизма, который удалось обуздать только в рамках более широких форм объединения в национальное государство. Историческое происхождение призывов к «солидарности» — развитие новой классовой борьбы. Хорошо обоснованные призывы к солидарности организаций из рабочего движения — это реакция на системные, в основном экономические, ограничения, с которыми не справлялись старые отношения солидарности. Социально незащищенные наемные работники — обычные рабочие, служащие и поденные рабочие — должны были образовать союз, независимый от конкурентных отношений на рынке труда, навязываемых системой. Противостояние между социальными классами в эпоху промышленного капитализма в конце концов институционализировалось в рамках построенных на демократических принципах национальных государств.

Эти европейские государства приняли сегодняшнюю форму социального государства только после катастрофы двух мировых войн. С течением экономической глобализации эти государства подверглись сильному влиянию экономической взаимозависимости, которая сейчас потихоньку проникает сквозь границы национального государства. Системные ограничения снова подрывают установившиеся отношения солидарности и вынуждают нас реконструировать такую неполноценную форму политического объединения, как национальное государство. На этот раз непредвиденные системные обстоятельства, возникшие в рамках капиталистической системы, основанной на нерегулируемых финансовых рынках, трансформировались в напряжение между странами — участниками Европейского валютного союза. Если мы хотим сохранить валютный союз, недостаточно, учитывая структурный дисбаланс между национальными экономиками, предоставлять займы странам с чрезмерной задолженностью так, чтобы каждая страна самостоятельно увеличивала свою конкурентоспособность. Вместо этого требуется солидарность, совместные усилия, предпринятые исходя из общей политической перспективы, направленные на то, чтобы повысить конкурентоспособность еврозоны в целом.

Такого рода усилия потребуют, чтобы Германия и некоторые другие страны смирились с отрицательными последствиями перераспределения в краткосрочной и среднесрочной перспективе, — классический пример солидарности, по крайней мере, принимая во внимание приведенный теоретический анализ.

Примечания

1. Lacroix J., Nicolaides K. European Stories: Intellectual Debates on Europe in National Contexts. Oxford: Oxford University Press, 2010.

2. COM/2012/777/FINAL/2: A Blueprint for a Deep and Genuine Economic and Monetary Union: Launching a European Debate (далее Blueprint).

3. Это положение дел точно описано в Blueprint (p. 2): «Европейский валютный союз — это уникальный валютный союз в том смысле, что он совмещает централизованную денежную политику и отсутствие ответственности центра за большую часть мер по экономической политике».

4. На это ранее указано в работе: Enderlein H. Nationale Wirtschaftspolitik in der europäischen Währungsunion. Frankfurt am Main: Campus, 2004.

5. Этому вполне соответствует распоряжение Европейской комиссии «требовать проверки национальных бюджетов в соответствии с европейскими обязательствами» (Blueprint. P. 26); эти полномочия превышают уже существующие обязательства по контролю за бюджетом.

6. Blueprint. P. 35.

7. Еврокомиссия в своем предложении придерживается стратегии «Моя хата с краю», избегая, таким образом, решений (Blueprint. P. 13): «Углубление связей внутри Евросоюза должно быть основано на договорах, чтобы избежать размывания рамок законности, что ослабило бы Евросоюз и подвергло бы сомнению значимость его законов для дальнейшей интеграции».

8. См. также соответствующие работы Вольфганга Штрика (Wolfgang Streeck), самая последняя: Gekaufte Zeit. Die vertagte Krise des demokratischen Kapitalismus (Suhrkamp). Berlin, 2013; и мой обзор в: Blätter für deutsche und internationale Politik. 2013. Heft 5.

9. Oeter St. Föderalismus und Demokratie // A. von Bogdandy, J. Bast (eds). Europäisches Verfassungsrecht. Heidelberg: Springer, 2009. P. 73–120.

10. Habermas. The Crisis of the European Union / Trans. C. Cronin. Cambridge: Polity, 2012.

11. Möllers Chr. Die drei Gewalten: Legitimation der Gewaltengliederung in Verfassungsstaat, Europäischer Union und Internationalisierung. Wielerswist: Velbrück, 2008. P. 158ff.

12. Тот факт, что результат процесса унификации еще не определен, позволяет расширить публичную дискуссию, которая до сих пор ограничивалась экономическими вопросами. Переход глобальной политической силы с Запада на Восток, осознание того, что отношения с США изменились, — все это заставляет по-другому взглянуть на системные преимущества объединения Европы. В постколониальном мире роль Европы изменилась, и не только потому, что она приобрела сомнительную репутацию благодаря империалистическим войнам, не говоря уже о холокосте. Статистически обоснованные прогнозы относительно будущего Европы показывают, что ее ждет судьба континента с сокращающимся населением, уменьшающимся экономическим и политическим значением. Европейцы должны понять, что только вместе они смогут сохранить модель социального государства и разнообразие национальных культур. Им необходимо объединить усилия, если они вообще собираются оказывать влияние на международную политику и принимать участие в решении глобальных вопросов. Отказ от объединения Европы — это отказ от участия в мировой истории.

13. Интересный анализ, хотя и проведенный с позиции национальной истории, можно найти в работе: Rödder A. Dilemma und Strategie // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 2013. 14 January. P. 7.

14. Offe Cl. Europa in der Falle // Blätter für deutsche und internationale Politik. 2013. Heft 1. P. 76.

15. Кстати говоря, теоретики национализма не различают политическую солидарность и дополитические связи, неоправданно апеллируя к последнему типу общности и рассуждая о переходе от гражданской солидарности (Staatsbürger) к «национальной» (Volksgenossen), связывающей людей одинакового происхождения.

16. Metz K.H. Solidarität und Geschichte // Bayertz (ed.). Solidarität. P. 172–194; критический анализ см.: Wildt, ibid., p. 202ff.

17. См. тематический указатель в издании сочинений Гейне: Klaus Briegleb. Munich: Carl Hanser, 1976. Vol. 6, II. P. 818.

18. Brunkhorst H. Solidarität: Von der Bürgerfreundschaft zur globalen Rechtsgenossenschaft. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 2002.

Источник: Social Europe Journal