Почему у нас не умеют красиво – 2. Дополнения задним числом

Так сложилось, что моя заметка «Почему у нас не умеют красиво. Попытка анализа» породила некоторое количество дошедших до ее автора откликов — замечаний, дополнений, возражений и вопросов. Собрав таковые воедино, я, однако, не смог привести их в какую-либо систему, допускающую однозначную мораль. Тем не менее, я нахожу эти соображения интересными, а потому попробую изложить их здесь просто одно за другим — практически в том порядке, в котором они добирались до моего собственного внимания.

Итак, первое. Уже после публикации на «Гефтере» через СМИ прошла забавная информация о копирайтном скандале, связанном с той самой «олимпийской» банкнотой, что приведена мной в качестве одной из иллюстраций нашего эстетического убожества — иллюстраций как в переносном, так и в прямом смысле этого слова. Для нас важна даже не правовая коллизия, а вскрывшиеся факты из истории проекта: оказалось, что его выполнял какой-то никому не известный мальчик из Мухинского училища, выполнял за очень скромные деньги — при этом центральный визуальный образ был скопирован им со сверхрастиражированной картинки, взятой из дешевого (а то и бесплатного) фотобанка. В общем, уровень домашнего задания для шестиклассника, которому в школе задали на завтра сделать самостоятельную работку «Олимпийские игры» в рамках курса обществознания. Типа: вот тебе компьютер с Интернетом, вот листок бумаги и вот два часа времени, пока родители не отправили тебя спать. Иди, делай. Такая вот у нас Россия, встающая с колен.

Идем дальше. Знающие люди предложили следующее объяснение явлению ухудшения архитектурного проекта по ходу его реализации. Дело тут в том, что почти любая стройка не укладывается в первоначальную смету — всегда и везде. На строительном жаргоне это называется «допработы». Почему существует такая закономерность, я могу лишь предполагать. В принципе, мне известен случай, когда российская строительная компания возвела в Череповце довольно большой завод для очень большого заказчика, уложившись в первоначальную, весьма жесткую, смету и контрактные сроки — но этот факт изумил не только заказчика, но, кажется, и самих строителей. Стало быть, идет стройка, и возникает необходимость в согласовании оплаты допработ. А согласовывать их не только крайне муторно, но и долго — при том, что сроки-то поджимают. В этой ситуации у строителей альтернатива: либо выполнять допы за свой счет (что невозможно), либо экономить на чем-то несущественном, надеясь на понимание заказчика, также обеспокоенного соблюдением сроков в первую голову. Понятно, что в этой ситуации экономят именно на красивом, но функционально необязательном — эстетических элементах отделки, декоративной плиточке, вместо которой раскатывают асфальт, и т.д. Представить подобное довольно легко.

Честности ради, стоит здесь отметить, что модификация архитектурного проекта без учета авторского мнения — не уникальная российская черта. Та же упомянутая мною Сиднейская Опера осталась в истории и грандиозным скандалом по поводу нарушения авторской воли Йорна Утсона, который в итоге до конца собственной длинной жизни так и не увидел самого знаменитого своего детища, принципиально не желая ступать на австралийскую землю. Это очень похоже на наши прецеденты — от московского «здания ЦСУ» Ле Корбюзье (1930), официально изгнанного этим столпом конструктивизма из рядов своего творческого наследия, до нынешнего фиаско с международным конкурсом на проектирование второй сцены Мариинского театра (проект победителя — Д. Перро — был отстранен чиновниками без какого-то внятного обоснования, после чего новый проект малоизвестных гениев сделал театр внешне сильно напоминающим производственный ангар или, в лучшем случае, провинциальный гипермаркет). Или же на реализацию проекта петербургского стадиона «Зенит», первоначально спроектированного японской звездой архитектуры Кисё Курокава и после его смерти переформатированного капитальным образом.

В целом же, да, много эстетического мусора возводят и в странах, где вроде бы не стоят столь остро проблемы утраты школы, делегирования полномочий в управлении, собственного достоинства профессионалов и коррупции, — видимо, это неизбежно. Разница же с нашей ситуацией состоит в том, что у нас строят почти исключительно эстетический мусор, а в той же Франции — все-таки не только.

А вот один умный человек, весьма компетентный в истории русской архитектуры, заметил, прочитав мою реконструкцию взаимоотношений художника с заказчиком, что эта проблема — роль заказчика и его представлений — вообще в искусствоведении относится к разряду крайне мало изученных. Понятно, что восстановить тут историческую истину необычайно трудно, но дело даже не в отсутствии знания, а в обычае относить своеобразие творческого результата в полной мере на счет художника — словно бы со вкусами заказчика тот ничуть не считался.

Еще один умный читатель подсказал упущенный мною мотив, по-видимому, несущий свою долю ответственности за унылость нашей ситуации. Он назвал его психологией временщиков. Действительно, человек, убежденный, что присутствует в данном месте по вынужденной эфемерной необходимости и уж точно не оставит здесь своих детей, не станет заботиться о придании окружающей среде эстетически привлекательного вида. Этот умный читатель, как я понимаю, имел в виду лица, решения принимающие, чьи дети живут где-нибудь во Флориде, учатся примерно там же и, по завершении учебы, начинают управлять инвестированными в тех же краях капиталами. На мой же взгляд, ситуация куда как хуже. Эта самая психология временщика распределена в нашем народе исключительно широко и одновременно глубоко. Временными жителями своих населенных пространств склонны считать себя огромные массы тех, кто в действительности никогда и никуда из них не уедет.

Возможно, свой вклад в это внесла и православная традиция с ее культом бренности жизненных радостей и самой жизни — но уж точно велико здесь значение исторического опыта наших людей последнего столетия, когда всех перетряхивало только так, и мысль, к примеру, об имуществе, передаваемом от поколения к поколению, фамильном доме или бронзовой мемориальной табличке с именем твоего деда в публичном месте кажется до неприличия смешной. Мне сразу вспоминается поразивший еще в конце восьмидесятых пейзаж берега Нагаевской бухты в Магадане — район очень старой, едва ли не с основания города в 1939 году, частной застройки… времянками. Люди строили какие-то не предназначенные для долговечной эксплуатации домики и жили в них всю жизнь, в тамошних экстремальных климатических кондициях, оставляя затем их наследующему поколению. В сущности, мы вообще склонны жить во времянках, носящих, правда, разные названия — вплоть до домов массовых серий. Наши города традиционно не города, но рабочие поселки, пространства с тарой для ночлега людей: нет смысла украшать их снаружи и внутри, поскольку в них лишь удовлетворяют физиологические потребности — спят, едят, оправляются. Тогда как собственно жизнь проходит не в них, а в пространстве, где у человека работа, — но и там десятилетия ничто не радовало глаз. Потому что ничье. Бесхозное. Помню сильнейшее впечатление, которое я получил, побывав в пределах одного месяца последовательно в американской и российской пожарных частях. Первая была ровно такой, как в голливудском кино или на картинке: все чистенько, красивенько, аккуратненько. Вторая, напротив, визуально во всем демонстрировала какую-то неряшливость, неупорядоченность, грубость. (В функциональном отношении там, возможно, все было как надо — но я сейчас об эстетике.) Американское пожарное депо — тоже не частная собственность, но там это, должно быть, уже в крови.

Мы, в сущности, не любим нашу землю, а порой и мстим ей за наши беды — и новый миллионер втыкает посреди полуторамиллионного города, в котором когда-то мыкался молодым и нищим, уродливый небоскреб, напрочь убивающий панораму трехсотлетнего исторического центра, а заодно и несколько зданий — исторических памятников, мешавших рыть котлован…

Но неохота заканчивать на столь печальной ноте. Неужели нет ничего хорошего вокруг? Видел ли я что-нибудь, радующее глаз? И если да, то что и где?

Пожалуй, большей частью там, где частный розничный бизнес: реклама, вывески, наименования («нэйминг», по-умному если), многие интерьеры — здесь немало интересного, остроумного, талантливого, красивого. Даже малобюджетные произведения такого прикладного дизайна бывают весьма хороши и, временами, лишь они только и придают унылым стеклобетонным коробкам сколько-нибудь привлекательный вид. Почему же здесь бывает нередким успех? При том ведь, что как будто мало общего между одиночным частным ресторанчиком и, скажем, международным производителем товара повседневного спроса. Видимо, объединяет их необходимость: не сделаешь хорошо — не привлечешь людей и их деньги, конкуренция высока. Но этого как будто маловато — есть и другие факторы. Для небольшого частного бизнеса, управляемого своим хозяином, таким фактором становится то обстоятельство, что он сам для этого хозяина — творческий проект. Даже далекий, как будто, от арт-материй предприниматель каким-то нутряным чувством порой способен проникнуться пониманием, где то, а где не то. Ибо это его чувство натренировано: он и в иных аспектах своего бизнеса именно им и руководствуется.

В больших же розничных структурах на выручку приходит технология — импортированная, как и все прочие их технологии, — с механизмами формирования техзадания, включающими предварительные исследования целевой аудитории, с механизмами размещения заказа в дизайнерских структурах (рекламных агентствах и т.д.), сопряженными с импортными же технологиями работы самих этих дизайнерских структур. В этом случае как бы собственное достоинство людей заменяется в значительной степени авторитетом позиций алгоритмов взаимодействия — и, тем самым, осуществляется чаемое делегирование ответственности. А уж в результате возникает главное — пространство для творчества. Видимо, в этом для нас и состоит магистральный путь.