Промыслы Русского Севера — мифы и реальность. Часть третья: селедка

Беседа Льва Усыскина с к.и.н., научным сотрудником и преподавателем Европейского университета в Санкт-Петербурге Алексеем Крайковским

1. Шпицберген

— Алексей, так все же — ходили поморы на Грумант (Шпицберген) или не ходили? И насколько часто?

— Со Шпицбергеном довольно сложный вопрос. Потому что есть несколько серьезных проблем. Первая — кто открыл Шпицберген? Баренц это сделал, или русские еще до Баренца… Или история про викингов, открывших Свальбард, — был ли этот Свальбард Шпицбергеном… Здесь базируются в основном на интерпретации старинных карт, нарративных источников. Есть сомнения, что тот Свальбард, что упомянут в сагах у викингов, — это действительно Шпицберген. Скажем, наш археолог Старков утверждает, что это была часть побережья Гренландии. Но по крайней мере в скандинавской традиции считается все-таки, что Свальбард — это Шпицберген. Эти дискуссии в основном ведутся на основе интерпретации археологического материала. Там огромные раскопки проходят, копают и русские, и голландцы, и скандинавы. И так получилось, что в российской традиции археологи в известной мере приватизировали шпицбергенские исследования: все в основном сконцентрировано в их руках. Но археологи опираются в основном на свои источники, археологические, и очень мало работают с письменными источниками. Нельзя сказать, что они совсем их не берут в расчет — да, они пытались поискать какие-то документы, но поскольку сходу не нашли — то значит и не нашли. И бог с ним: все равно для них основной материал — археологический. То есть их задачей стало — объяснить отсутствие документов. Выстроить на основе археологического материала некоторую концепцию, а потом объяснить, почему в документах этого нет.

— Это о том, ходили на Грумант или не ходили поморы?

— Да, вот эти легенды о массовых походах на Грумант, о том, что он издавна был включен в жизнь поморов, что это активно используемая часть Арктики и так далее, — эта концепция базируется в первую очередь на археологических данных. В документах ничего этого нет. И в русских документах до начала XVIII века вообще нету слова Грумант! А, например, Новая Земля есть.

— Но по вашим словам, когда вы рассказывали про механизм официального оформления промысла, выходило, что люди могли что угодно сказать про пункт назначения: какая разница приказной избе, Грумант или Новая Земля? На уплате пошлин это никак не отражается…

— Хорошо, а какая им выгода говорить, что идут на Новую Землю, если идут на Грумант? Почему они же в XVIII веке начинают говорить: да, идем на Грумант? А в XVII — не говорили.

— Конкуренция?

— С кем? С другими такими же? Они что, дурнее? Понимаете, это действительно странная вещь: если бы вообще не упоминались места, было бы другое дело. Но Новая Земля упоминается постоянно. Скажем, в 20-е годы XVII века в Архангельске случился недобор десятины моржового клыка. Тогда была такая повинность в натуральной (неденежной ) форме: этот моржовый клык шел прямо мастерам Оружейной палаты. Точно такая же десятина взымалась, например, с семужных промыслов — на государев обиход. И вот, случился недобор и воеводы оправдывались тем, что привоза мало: на Новую Землю не ходили. Во всей переписке, а я много просматривал переписки XVII века, слава Богу, ее достаточно сохранилось от времен после знаменитого московского пожара 1626 года, так вот, в ней полностью отсутствует слово Грумант: его нет ни в местной, ни в центральной переписке, ни в таможенных документах, ни в отписках воевод — нигде. Это некоторый показатель. А Новая Земля употребляется как обычное дело: «коч новоземельского ходу», «пошли на Новую Землю» и так далее. То есть археологам, относящим свои находки к XVII веку, необходимо объяснить этот факт: почему предполагаемое мощное присутствие русских на Шпицберген никак не зафиксировано у российской бюрократии. Или признать, что найденные артефакты надо как-то иначе интерпретировать.

— А когда самое раннее упоминание Груманта в русских документах?

— Это начало XVIII столетия. Из того, что я встречал, 1709 год, письмо вице-канцлеру П.П. Шафирову (одному из акционеров «Меншиковской компании», учрежденной по инициативе Петра для развития китобойного промысла) от Якова Неклюдова из Архангельска, где среди прочего написано, что вот, снарядили корабль и отправили на Грумант. (Он пишет: «на Грундланд».) С другой стороны, самые ранние отчетливые зарубежные сведения о присутствии русских на Шпицбергене относятся к концу XVII столетия. Это записи бортжурналов голландских китобойных кораблей, где фиксируются следы присутствия русских. «Мы приходим, а там лежат горы убитых моржей, и у всех головы отрублены». Это русские так делали. И потом, после 1709 года — как пробку выбивает: начинаются частые упоминания о Груманте в русских документах. Появляется, например, чудесная челобитная группы поморов, которые в 1710 году просят царя выдать им «пас», т.е. охранную грамоту, для прохода на Грумант. Потому что воды, де, неспокойные и грабят пираты. (Я так прямо представляю, как пираты высаживаются на поморское судно, а те им предъявляют грамоту царя Петра — и пираты, прочитав эту грамоту, извиняются и уходят ни с чем.) И им действительно была дана эта грамота. Еще одна любопытная деталь: первое прямое, четкое свидетельство о русских, попавших на Шпицберген, которое я смог обнаружить, — это 1702 год. Тогда большая группа будущих моряков была отправлена учиться в Амстердам. Там их курировал Корнелий Крюйс, будущий флагман Петра I. И вот он в письме царю сообщает, что несколько человек отправились в практику на китобойных судах, идущих на Шпицберген. То есть русские попали на Шпицберген на борту голландского корабля.

— Так, а как же эти более ранние голландские свидетельства русского присутствия?

— Это, повторю, очень странно и сомнительно: как случилось, что русское присутствие не нашло отражения в российских документах, если оно было значительным и регулярным? Большая загадка. Отдельный вопрос о степени освоения архипелага: есть мнения о том, что там чуть ли не перманентные поселения были. Русские строили там поселения, жили там постоянно, чуть ли не привозили туда жен и детей! С моей точки зрения, подобное крайне маловероятно, практически это труднореализуемо. Поселиться на Шпицбергене — это значит, например, что вы должны организовать доставку хлеба в больших количествах. Нельзя же питаться одной рыбой и мясом северного оленя! Значит, эта доставка хлеба должна быть зафиксирована в таможне. Идем дальше. С этого населения должны собирать налоги — от властей, извините, уйти никому не удавалось, мы по истории крестьянского освоения Сибири это видим. Как только возникает постоянное русское население — тут же появляются казаки, воевода, строят острог и кладут всех в тягло. С этим не шутили.

2. Селедка

— Алексей, насколько я знаю, вы также изучали попытку внедрить промысел сельди на голландский манер.

— Да, промыслы селедки — это тоже, как мне представляется, часть петровских «европейских» идей, поскольку в XVII столетии уже знали в России голландскую сельдь… Здесь вообще довольно темная история, поскольку само слово «селедка» в России — скандинавского происхождения. И вот то, что мы сейчас называем сельдью, это биологически по преимуществу вид Clupea harengus, но традиционно в России этим словом обозначали совершенно разных в биологическом смысле рыб. Скажем, переяславская селедка, говоря строго биологически, селедкой не является. Поскольку сельдь настоящая, Clupea harengus, живет только в море. В итоге, когда Петр приезжает в Нидерланды, в России уже существует традиция употребления сельди самой разной — в том числе и беломорской. Ее коптят. Это существенный момент. Технология копчения сельди была очень хорошо известна, и беломорская сельдь в копченом виде рассматривалась, допустим, соловецкими монахами как важная часть их продовольственного ресурса. А Петр, оказавшись в Голландии, чрезвычайно привязывается к местному типу питания — известно, что он был серьезный гурман. Евгений Викторович Анисимов пишет, что он очень любил голландский сыр — до такой степени, что у него хранился всегда дежурный кусок голландского сыра, который он съедал за завтраком, и перед тем, как приказать отнести этот кусок обратно в погреб, он остаток замерял. Чтобы никто не покусился.

И примерно то же самое было с селедкой. Есть много писем, где Петр требует прислать ему сельди, требует заготовить к его приезду сельди. Причем определенного качества — не как в прошлый раз, а чтобы лучше, да. Нидерландская селедка — это действительно очень вкусно, если в сезон, молодая сельдь, которую они едят прямо на улице. А кроме того, наряду с китобойным промыслом это еще одна базовая отрасль голландской экономики того времени — так называемый Grote visserij, «великое рыболовство». Это промысел североморской сельди, причем очень специфический. Это выход в открытое море в определенные места Северного моря — потому что селедка там ходит по определенному циклу — и для того чтобы это был Grote visserij, ее нужно брать в определенный момент этого биологического цикла. Когда она в нагуле, когда она жирная. Ее тут же нужно пластать на борту, прямо свежую, тут же в бочки, тут же засыпать солью, причем нужна очень качественная соль — практически, чистый хлорид натрия. Как известно, в зависимости от примесей, соль существенно меняет цвет, вкус и другие свойства. Так вот, здесь требовалась очень качественная, чистая соль. В результате получался очень качественный продукт, пользующийся огромным спросом на международном рынке. Что касается Петра, то тут наложились два обстоятельства: личное пристрастие царя и представление о том, что это чрезвычайно востребованный на рынке продукт. Если солить селедку на голландский манер, то ее можно продавать и получать серебро. И Петр, практически сразу по возвращении, начинает пытаться эти голландские приемчики внедрить в России. Самое раннее упоминание, которое я видел, — это в 1702 году, в совершенно неожиданном месте — в воронежском архиве. Отписка из воеводской канцелярии Азова, не так давно отвоеванного у турок.

— Там впервые Петр пытался внедрить европейские новшества — как бы на чистом месте. Еще до Петербурга.

— Да. И вот туда, в частности, присылают голландского мастера — засольщика сельди по имени Исаак Кноп. С тем, чтобы он там наладил голландский засол азовской сельди. Это рыба, которая в какой-то момент идет огромными массами на нерест в Дон. Биологически это не Clupea harengus. Но ее называют сельдью. И этот Исаак Кноп, как пишут, приехал, посмотрел и уехал крайне недовольный потому, что селедка живет не по тому биологическому графику, к которому он привык. Он приехал ко времени, когда нужно организовывать промысел по голландским понятиям, а здесь никакой селедки в это время нет. И он уехал, заявив, что это неправильная селедка и он дело с ней иметь не будет. И власти в растерянности пишут в Москву об этом. Дальнейшие попытки относятся, главным образом, к Северу. Пытаются организовать промысел беломорской сельди. Это, разумеется, не означает начало промысла беломорской сельди — ее ловят издавна; понятно, что она в определенный момент подходит к западным берегам Белого моря и ее там издавна ловят. В Кандалакше, в Сороке, Ковде — там огромные селедочные промыслы. Зимняя, ивановская сельдь — и так далее. Ее там ловят, засаливают. Но! Этот посол сельди предполагает ее крайне небрежную разделку: если в Голландии каждую рыбу вынимают на борт, вскрывают ножом, вычищают, спускают кровь, отрезают или не отрезают голову, плотно укладывают определенным образом в бочонки, пересыпая высококачественной солью, то в России все несколько проще — крестьянки берут эту рыбу, ногтями вскрывают ее, извлекают, что получится, из внутренностей, тут же кидают и пересыпают солью чрезвычайно низкого качества. Солью, которая изготавливалась на Русском же Севере. А русские северные усолья выдавали продукцию очень дешевую, но очень низкокачественную — потому что известные в Европе технологии очистки соли на русских промыслах не применяли. В результате выходил продукт очень своеобразный. О нем Василий Крестинин, замечательный архангельский писатель XVIII века, высказался в том смысле, что получавшийся продукт не может есть ни один человек, имеющий хотя бы отдаленное представление о чести и достоинстве. Но при этом такая рыба пользовалась устойчивым спросом на рынке, поскольку была чрезвычайно дешева. Ей кормились городские низы.

— Четкое рыночное позиционирование.

— Да. А когда потом пытались — а было несколько попыток организовать засол на голландский манер, последняя предпринималась уже в 60-е годы XVIII века правительством Екатерины II — подошли к делу очень серьезно. Был отправлен шпион на Запад (первый известный мне случай ярко выраженного, специального русского промышленного шпионажа) с задачей выяснить, в чем секрет голландской сельди. По-видимому, логика была такая: раз голландцы приглашенные (а такие уже несколько раз появлялись в стране) что-то делают, а все равно ничего не выходит — значит, есть какой-то секрет, они секрета какого-то не выдают, скрывают от нас что-то! И вот этот разведчик едет в Европу, проводит там время — переписка по этому вопросу по какой-то причине сохранилась не в центральных органах, а в фондах архангельского архива, в курсе дел был архангелогородский губернатор, хотя все это были совсекретные материи — и стало быть, разведчик наконец сообщает, что ему удалось найти секрет голландской сельди! Этот секрет состоит в использовании португальской соли! Никакая другая, французская, не годится — а только лиссабонская! В доказательство своих невообразимых усилий он присылает — и это подшивают к делу — опубликованную брошюру, где описана технология производства голландской сельди. То есть он провел секретное расследование по книжным лавкам Амстердама. И вот он это дело присылает, после чего русское правительство тайно (!) закупает два корабля соли в Амстердаме! После чего их отправляют в Архангельск. Кстати, в русской традиции эта соль именовалась испанской — «соль шпанка», — хотя была португальской. В общем, прислали эту соль, были потом в Архангельске залежи ее — и в конце концов сельдь, посоленную этой солью, прислали в Петербург, где сбывали на аукционах. И как-то сельдь расходилась, поскольку императрица была в этом лично заинтересована — вот пока она лично этим занималась, в этих аукционах участвовала, все эту рыбу покупали. Продукт по цене получался вполне сопоставим с голландским импортом. Итог закономерен: как только императрица утратила к этому интерес, все, кто мог покупать такую селедку, переключились на оригинальный продукт. Ко всему прочему, селедка Белого моря гораздо меньше и существенно менее жирная, нежели голландская. В общем, чтобы получить голландскую сельдь, надо взять голландскую сельдь — ничего с этим не сделаешь просто по биологическим причинам. Но потом, в XIX веке, подобное пытался, уже на Черном море, устроить граф М.С. Воронцов — который «полумилорд-полукупец». Среди затей по обустройству русского юга он и этим пытался заняться. Будучи англоманом, он выписал специалистов по засолу селедки из Корнуолла. Они прибыли в Крым — сохранилась замечательная переписка о том, как из казачьих областей Кубани и Дона отправляли молодых казаков-рыбаков в Крым на обучение профессии солильщика. И Воронцов требовал, чтобы в отчетах о промыслах отдельной строкой записывались данные о вылове сельди и засоле по корнуольскому способу. И ее каждый год было все меньше и меньше. Почему так? В конце концов, казаки ясно и отчетливо объяснили: засаливают так мало потому, что нет спроса. Засоленную традиционным способом — низкокачественную, но дешевую — они с гарантией продадут, а корнуольскую, дорогую, не могут. Тем история и закончилась. Потом, правда, еще предпринимались попытки — в конце XIX века, в начале XX. В общем, как только возникает общественный дискурс с пафосом «выхода России к морю», «покорения природы», «Россия — великая морская держава», — немедленно начинаются попытки усовершенствовать наше рыболовство. В советское время, когда было несколько загадочных лет — вдруг к Кольскому побережью стало приходить гигантское количество сельди, — в результате социалистическая экономика отреагировала, стали строить гигантские перерабатывающие мощности, суда. И в газетах пошло: дескать, советская власть сделала возможным изобилие селедки — приехал Киров на Север, и в магазины пошла селедка. А потом, когда инвестиции направили, селедка приходить перестала. Аномалия не повторилась.