От экспансии к самоизоляции. Япония XVI–XVII веков

Лев Усыскин беседует с японистом, профессором РГГУ Александром Мещеряковым.

— Хотелось бы побеседовать о XVI веке в истории Японии. Для неспециалиста по японской истории это довольно странная эпоха. С одной стороны, как ни возьмешь фильм про самураев — действие происходит именно тогда. С другой — это время каких-то ни прежде, ни потом не виданных вещей в Японии: кровопролитнейшая гражданская война всех со всеми. Внешняя экспансия, которой, кажется, никогда не было до того — причем это не только война в Корее с войсками китайского императора. Скажем, когда читаешь про похождения португальцев в Индокитае — там все время натыкаешься на их японских «братьев по оружию». Кроме того, активные контакты с европейцами в самой Японии, в частности деятельность католических миссионеров. И вот все это вдруг сменяется совершенно иной жизнью: никаких иностранцев, никаких войн, никаких христиан. Самоизоляция, опора на себя, ксенофобия, тишина. Как этот переход произошел? И каковы причины взрыва, так сказать, японской пассионарности в XVI веке?

— Действительно, японцы любят снимать кино про свой XVI век именно потому, что он такой — исключительный. Все-таки, потом, в период так называемого сёгуната Токугава, была тишина, и японцы привыкли считать, что это и есть нормальное течение их истории. А до этого было такое исключительное время, когда японцы друг друга резали.

— Что же в этом привлекательного?

— Видите ли, жизнь современного японца настолько предсказуема, что возникает голод в отношении фактора неожиданности. И они восполняют этот голод фильмами про XVI век и спортом. Спорт для современного человека из благополучной страны, как мне кажется, как раз позволяет сублимировать жажду приключений, событий.

— Я помню еще по советскому времени: тогда интерес к спортивным новостям как раз удовлетворял голод на события — в скучной советской жизни хотелось чего-то непредсказуемого, изменчивого.

— Да-да. Мне тоже хотелось, чтобы были честные события, без вранья. Так, в основном, и было. Хоккейный «Спартак» никогда не поддавался ЦСКА!

— Так что же произошло в Японии в XVI веке?

— В XVI веке в Японии произошло то, что довольно часто происходило в средневековых обществах. То есть, говоря научными словами, в связи с ростом населения средств адаптации к вмещающему ландшафту становится недостаточно. Население растет, а земли не прибавляется — вот и начинается борьба за землю. Война всех со всеми. Очень трудно написать историю того времени. Ну, вот есть в целом очень профессиональная пятитомная Cambridge History of Japan. Там про этот период междоусобиц, — по-японски он называется «сэнгоку дзидай» («война между провинциями») — они вообще не стали писать, потому что единой картины как-то не складывается. Никакой самурайской чести и верности — все друг друга предают, коалиции заключаются и тут же разваливаются, — и в этот момент происходит некоторый выплеск населения за пределы Японии. Не нужно преувеличивать его масштабы, но он действительно имел место. Появляются, например, японские пираты, которые плавали довольно далеко, до Юго-Восточной Азии доходили. Чего прежде за японцами, с их очень сильным комплексом оседлости, не замечалось. То есть появляются люди, в силу разных обстоятельств выпавшие из традиционной социальной структуры — и они с легкостью отдаются бродяжничеству и бандитизму.

— А кто это были в плане социального происхождения — самураи или кто угодно?

— Там разные были люди, очень разные.

— Ну, вот мы смотрим классический фильм Акиро Куросава «Семь самураев», действие которого происходит в 1588 году. Вот эти бандиты, которые грабят деревню, — они кто?

— Это крестьяне и ронины — самураи, потерявшие своего хозяина. И тогда таких людей было очень много — привязка «сюзерен-вассал» была сильно ослаблена. Были и крестьяне, но их было гораздо меньше. Собственно, «положительные» герои этого же фильма — защищающие деревню от бандитов — в социальном плане абсолютно равны своим противникам: шесть ронинов и крестьянин с боевым опытом, прикидывающийся самураем.

— А про поход в Корею?

— Последний поход японских войск на материк — это середина VII века. И вот до конца XVI века такого больше не случалось. Тоётоми Хидэёси — человек совершенно особый и для Японии нехарактерный. Он ведь крестьянский сын, он писать-читать толком не умел — и вот крестьянский сын становится военным правителем страны. Ему нужно было что-то делать с этими бандами головорезов, этих самураев. И вот он в 1592 году решил их отправить в Корею и Китай, чтобы убрать из страны отрицательную энергетику, которая в них была заключена.

— А это объяснение мотивов постфактум или же есть какие-то свидетельства того, что он, точнее, его круг, именно так на вещи и смотрел?

— Это мнение историков, конечно же. Но есть и документальные свидетельства, говорящие о том, что такая идея у него была. Но сверхидея Хидэёси состояла в том, что вот он стал — точнее, он решил, что стал, — верховным правителем Японии, а теперь он станет правителем всего мира, как он этот мир понимал. То есть правителем Китая. На самом деле он совершенно не соотносил масштабы этого мира и Японии. Вот он послал своих людей в Корею, те начали там боевые действия, и один из них записывает в своем дневнике: «Я не представлял себе, что Китай — такая большая страна!» То есть люди отправились воевать, совершенно не осознавая масштабов аферы, в которую втягивались! Но Тоётоми Хидэёси недолго продержался — он и не мог долго, не имея достаточного авторитета: все-таки для японского общества крестьянский сын — это чересчур. Пришедший ему на смену Токугава Иэясу, победивший в битве при Сэкигахара, стал думать, что делать дальше. Его правительство понимает следующее: внешний фактор носит дестабилизирующий характер. Что такое внешний фактор? Это европейцы. Хидэёси привечал миссионеров и через это получал много европейского оружия. А Токугава и его наследники, напротив, решили, что от западного мира надо отгородиться.

— А что им не нравилось в христианстве?

— Ну, то, что нужно поклоняться Христу или Святой Троице — это их особенно не волновало. В Японии и так тысяча богов — ну, станет тысяча один. Но вот христианская идея о том, что лояльность господу выше, чем лояльность светскому начальнику, — это, конечно, страшно не нравилось. Христиан стали преследовать, вешать, распинать и в итоге с ними покончили. Запрещают выезд из страны, въезд в нее. Японские пираты довольно быстро сходят на нет. Далее. До Токугава Иэясу господствующая идеология — это буддизм. Конечно, он на японской почве претерпел много трансформаций и в какой-то степени утратил свой изначальный мирный пафос. В Японии было очень много буддийских школ, которые враждовали между собой. Это был очень сильный дестабилизирующий фактор. И тогда постепенно буддизм отодвигают на второй план, он становится более или менее личным делом каждого. А на помощь призывается лучшая идеология для управления государством — конфуцианство. Конфуцианство в своем государственническом изводе — в котором государство это высшая и самодовлеющая ценность. Вводятся сословия. Сословия и раньше существовали, но границы между ними были преодолимы. Теперь же вводятся четыре главных сословия: самураи, крестьяне, ремесленники и торговцы. Межсословные браки запрещаются, переход из сословия в сословие делается почти невозможным.

— То есть сословия фактически превращаются в касты?

— Ну, да. Очень похоже на касты. Далее. Каких-то князей, участвовавших в борьбе против Токугава, разорили, остальных князей поделили на две основных категории: «внутренние», которые сражались на стороне Токугава, и «внешние», которые были на противной стороне. Это тоже было очень жесткое деление: перейти из одной категории в другую было невозможно все 250 лет сёгуната Токугава. Всего князей насчитывалось от 250 до 300, и Япония представляла собой лоскутное одеяло из многих княжеств.

— Мелких?

— Да. Они намеренно делаются очень мелкими, у этих князей остаются дружины, но силы этих дружин очень ограничены. Поощряется родовая организация общества, его фрагментация с четким делением на «свой-чужой». В итоге за 250 лет эти внешние княжества не сделали никаких серьезных попыток консолидации.

— А управленческий персонал сёгуна рекрутировался строго из этих победителей?

— Да, только из победителей. Исключительно. Кроме того, был очень развит политический сыск — и официальная политическая полиция, и тайная. И в центре, в Эдо, очень хорошо были осведомлены о том, что происходит в этих внешних княжествах. Кроме того, обязали всех князей не меньше полугода жить в Эдо. То есть это такая система заложничества. Семья при этом остается на месте, а сам князь с дружиной живет в Эдо, где у него усадьба имеется. Поскольку жизнь в Эдо, крупнейшем городе, обладает большой привлекательностью, в реальности постепенно становится так, что молодые представители княжеских родов воспитываются в Эдо и проводят там большую часть жизни. Путешествия князей со свитами и дружинами в Эдо и обратно — учитывая, что княжества маленькие и средств дают мало, — довольно дорогостоящие предприятия. И вот эта жизнь на два дома тоже довольно сильно ограничивала возможности князей.

— А вот эти воинские отряды, которые у князей остались, — они фактически какие функции выполняли, полицейские?

— Полицейские, это раз. А второе — смотрите, что происходит с течением времени. У самурая есть право носить за поясом два меча, но применять их негде. И самураи начинают потихоньку превращаться в управленцев либо в такой аналог интеллигентов в некотором смысле: учителями становятся, врачами и так далее.

— Ага, как герой фильма «Красная борода» того же Акиро Куросавы: в начале XIX века молодой доктор приходит в больницу, куда его назначили, вооруженный самурайским мечом.

— Еще одну вещь сделали: огнестрельное оружие запрещено. Замки запрещены — да, есть столица княжества, но замка с крепостными стенами быть не должно.

— А что такое замки в японском понимании? Это ведь деревянные укрепления, из камня не строили?

— Нет-нет, делали из камней. В XVI веке полным-полно замков, окруженных рвом с водой, с каменными стенами. Обычно насыпали грунт, на котором стоял этот замок, и откос, который вел ко рву с водой, облицовывали такими циклопическими камнями. Это не совсем крепостная стена в нашем понимании.

— Эти замки разрушили?

— Да, снесли большинство. Дальше — воспитание почтения к начальнику, привычка слушаться того, кто в Эдо. Это тоже вовсю происходило. Построена была такая конструкция из сдержек и противовесов, полицейского сыска, морального воспитания — и все это позволило ей продержаться очень-очень долго.

— И все, что вы перечислили, было введено в правление одного человека?

— Нет, не в течение правления Токугава Иэясу — он ведь недолго правил. Дальше его потомки правили. Но если Токугава Иэясу без натяжек можно назвать человеком с диктаторскими задатками, то постепенно власть принимает те же формы, какие она традиционно имела при императорском дворе: многие сёгуны были вполне номинальными фигурами, а правило бал их окружение. Коллективный принцип руководства. И с ротациями. Правительство ротировалось раз в два года, что тоже сильно ограничивало возможности слишком тесно прилипнуть к власти.

— Хорошо. И все-таки теперь, если можно, немного назад, из XVII века в XVI. Что для человека, знающего европейскую историю, странно: то, что в Японии с каких-то очень ранних времен реальная власть находилась у сёгунов, военных правителей — и это, что называется, при живом императоре. Соответственно, тут сразу два вопроса: во-первых, почему императоры не предпринимали попыток вернуть реальную, а не церемониальную власть? И во-вторых, почему в XVI веке сам сёгун эту свою власть надолго утратил?

— Достаточно сильное централизованное государство складывается в Японии в VIII веке. Вот тогда наверху — этот самый император. Но была выстроена чрезвычайно жесткая аристократическая конструкция власти, людей со стороны практически не допускающая. Социальных лифтов нет. И где-то с X века конструкция начинает потихоньку разваливаться. В VIII–IX веках это реально централизованное государство, которое было способно осуществлять масштабные проекты: дороги во все концы страны, вполне приличные, широкие; строительство больших городов — Нары, потом Киото. При сравнительно небольшом прибавочном продукте это были весьма существенные проекты. Но тут возникает недовольство, прежде всего среди младших сыновей аристократов. В той Японии среди высших слоев практиковалось многоженство, детей очень много, а младшеньким дать нечего. Им дают ранги, поскольку они аристократического происхождения, но должности у них нет — а значит, нет обеспечения, нет земли. И вот это недовольство привело к тому, что в 1185 году устанавливается первый сёгунат — так называемый сёгунат Минамото. Должность сёгуна имелась и раньше в бюрократической номенклатуре, но сёгуну был положен всего лишь четвертый ранг, не самый высокий. (Для сравнения: когда в Японию впервые привезли слона, то, чтобы представить его императору, животному присвоили пятый придворный ранг.) Минамото — это род, который в свое время выписали из императорского рода, лишив статуса принцев. Основатель сёгуната, Ёритомо, добился того, что император пожаловал ему звание сёгуна, и удалился достаточно далеко от столицы — в Камакура. И реальные распорядительные полномочия в значительной степени переходят к сёгуну. Но фигура императора остается священной: он потомок богини Аматэрасу. А у сёгуна такого авторитета не было. И в условиях нехватки земли и всего остального беспрерывно возникают мятежи, направленные против сёгуна. Династию Минамото свергают, возникает второй сёгунат — Асикага. И дальше начинается вереница гражданских войн. Но при этом императоров не свергают — слишком велик сакральный авторитет. Их используют в разных интригах, отдельных императоров могли и свергнуть, но на его место садился другой — из того же рода.

— Но, повторю вопрос, почему за все это время не возникало попыток императоров консолидировать в своих руках реальную власть?

— Нет, они пытались, конечно, пытались. Но не вышло. Император опирался на родовую аристократию, но она была чересчур изнеженной и не могла эффективно противостоять самураям.

— Хорошо, а чем же тогда отличалась эта борьба на протяжении четырех столетий от того, что произошло в XVI веке?

— Масштабом. До XVI века это были локальные столкновения малых отрядов, порой дело кончалось схваткой поединщиков. А в эпоху «сэнгоку дзидай» это боевые действия по всей стране, с участием больших армий и огромным числом жертв. Вырезали целыми родами.

— А, кстати, попутный вопрос — о динамике населения Японии в разные века.

— VIII век — 5,5 миллионов, XII век — около 7, 1600 год — 12 миллионов, а дальше начинается бурный рост. На начало XIX века — более 30 миллионов. То есть мирное время обеспечило настоящую демографическую революцию.

— А такие вещи, как Черная Смерть XIV–XV веков, до Японии добирались?

— Нет. Все-таки остров. И к тому же у населения Японии гигиенические навыки были намного выше, чем в Европе, — это просто сравнивать нельзя. В особенности, конечно, с XVII века, когда мы имеем надежные данные — множество медицинских трактатов, руководств, как за собой следить и так далее. Причем это касается не только высшей страты, но и крестьян тоже. Тем более, самураев.

— А много было этих самураев?

— Да, численность этого сословия чрезвычайно велика — вместе с семьями это приблизительно 7% от населения. При этом, вы знаете, доля дворянства вместе с духовенством в европейских странах (если не брать Польшу или, там, Армению) — 2-3%. Все самураи были грамотны, разумеется. Японское духовенство, тоже грамотное, в эти 7% не входит.

— А чем самурай отличается от европейского дворянина?

— Ключевая разница — самурай не владеет землей. Самураи живут за счет так называемых рисовых пайков, то есть состоят на жаловании. Самостоятельного земледелия они, как правило, не ведут, исключения есть, но мало.

— А обрабатываемая земля на 100% принадлежала князьям? Частных наделов не было?

— У князей — земля. Их ближайшие соратники обладают землей. У других земли не было.

— Купить землю нельзя?

— Нет. Земля не продается.

— Александр Николаевич, теперь совсем ненаучный вопрос. Альтернативная, так сказать, история. Вот если бы умиротворение не пошло по тому пути, по которому его повели Токугава, какие бы варианты могли быть?

— Если бы не установился мир?

— Ну, мир бы рано или поздно установился бы в любом случае. Но, возможно, в иной форме?

— Понятно, что рано или поздно пассионарность пропадает — когда еда кончается.

— Но сёгунат Токугава же не единственная возможная форма мирной жизни японского народа? Или вы считаете, что единственная?

— Можно сказать следующее. Все страны вокруг Китая рано или поздно приходят к выводу, что лучшей идеологии управления, чем конфуцианство, не существует. Корея, Япония, да и Вьетнам пытался. Но Япония заимствует эту конфуцианскую политическую философию с очень серьезным ограничением. В конфуцианскую политическую философию вмонтировано понятие мандата неба, который получает правитель. Сегодня он его получил, а завтра произошла утеря добродетели, которой обладает династия. И, в конце концов, является человек, который говорит: «стоп!» И уже он получает этот мандат. А в Японии-то этого нет! Там мандатом неба обладает императорская династия, а сёгуны этим мандатом не обладают. Почему у них, при всей их власти, легитимность была недостаточна. И это, в конце концов, сработало в середине XIX века, когда император Мэйдзи садится на престол — сёгунат, правивший два с половиной века, убирается и это не вызывает в обществе какого-то особого удивления: мол, как это так? Мандата нет — давай, до свидания.

— Я немножко о другом: хорошо, конфуцианство конфуцианством — но такие меры, как запрет христианства? Что бы было, если бы его не произошло? Если бы продолжили работать португальские миссионеры? Могло так сложиться: стала бы Япония христианской страной — как, допустим, сегодняшняя Корея?

— Мое мнение: христианство все-таки настолько чуждо базовым культурным установкам японцев, что не могло получить там сколько-нибудь широкого распространения. Эти миссионеры, конечно, слали в Ватикан донесения о том, что проповедь идет замечательно и все такое. Но это было за счет того, что некоторые князья, желая получить европейские технологии и оружие, объявляли крещеными всех жителей своего княжества.

— Вот-вот-вот… А если б этот импорт технологий и оружия продолжился?

— Не знаю. Мне лично очень нравится то, что произошло, — что они всех выгнали и два с половиной века не воевали.

— Но это ваше личное. А в целом, насколько гибельным был бы контакт с Европой в то время?

— Ну, давайте посмотрим так: в период Мэйдзи началась вестернизация. Что она приносит японцам? Поскольку они были людьми грамотными и образованными, они эти достижения европейской цивилизации усваивают крайне быстро. В 1894–1895 годах они побеждают Китай, десять лет спустя побеждают Россию. То есть удалось достичь какого-то паритета с Западом. Но одновременно они получили все те проблемы, которых у них не было, а на Западе были. Они, скажем, изменили концепт пространства: раньше пространство страны мыслилось как нерасширяющееся, они ведь даже Хоккайдо не осваивали толком. А теперь они скатываются в западную парадигму территориальной экспансии. И дальше — головокружение от успехов: войны с Китаем и Россией были очень хорошо просчитаны, но то, что они предпринимали в 30-е годы XX века, просто в голову не укладывается!

— Ну, хорошо, но после Второй мировой страна стала одним из, наверное, трех технологических лидеров в мире. Разве это плохо?

— Это очень показательно. Снова парадигма изменилась: экспансионизма не стало, все свои силы они стали тратить на создание экономики, повышение уровня жизни. В Японии ведь как — поскольку очень высокая управляемость обществом, то страшно много зависит от того, кто наверху. Вот были там милитаристы — и японцы, все как один, ринулись воевать. Японский тоталитаризм — самый успешный в мире, намного успешнее германского или сталинского. Управляемость народом, возможности мобилизации и практическое отсутствие диссидентов — это беспримерно. После войны провозгласили строительство экономики — и снова все как один взялись за это и быстро добились успеха. Это мы и называем «японским чудом».

— Не только экономика — и культурный продукт пошел на весь мир. Я свою дочь от этих идиотских манга-мультиков отодрать не могу — половина моего времени уходит на борьбу с этой мерзостью.

— Это ужасная вещь. К нам когда поступают студенты, их спрашиваешь, что привело, — и те, кто говорят «мне интересно смотреть манга»…

— …таких убиваем…

— Они не способны, как правило, к обучению. Если в возрасте 17-18 лет от этого не стало скучно… Это ведь происходит за счет лишения себя умения читать книжки, абстрактно мыслить и все такое прочее. И эти, главным образом, девушки у нас отваливаются: они не оканчивают курс обучения потому, что, когда ты начинаешь их учить японскому, китайскому языку, чтению текстов, они ничего не могут. За последние три-четыре года уровень абитуриентов вообще упал чудовищно. И так-то культурная ситуация очень сложная, но ЕГЭ придал деградации дополнительное ускорение, как мне видится.