Аристотель. Об истолковании. Главы 8–13 с приложением

От переводчика: Идея переводческих проб Аристотеля (сейчас готовлю и «Категории» тоже, часто не соглашаясь с Введением Порфирия) — «Аристотель для Пауэрпойнта», перевод, который можно полностью разбить на слайды и показать в учебной аудитории. Мы исходим из того, что Аристотель не просто читал занудно свой текст, но пользовался всеми возможностями представить этот текст, рисовал чертежи, схемы, записывал важное, велел сопоставлять, положить рядом, внимательно присмотреться к явлению. Сейчас Аристотель вполне бы мог сделать сценарий фильма и точно бы использовал слайды презентаций и интерактивную доску в своих лекциях. Поэтому данный перевод следует отнести не к типу научных переводов, а скорее к реконструкции античного официального быта или приближению к античности. Нужно уметь не только услышать голос Аристотеля, но и представить, как шел его урок и что усваивали ученики, если они наверняка всё усваивали.

 

Глава 8

Мы можем говорить о едином утверждении (или отрицании), только если оно говорит о чем-то одном и в каком-то одном смысле — как вообще о существующем (или несуществующем), например:

Всякий человек белый / Не всякий человек белый;

Человек бывает белым / Человек не бывает белым;

Белых людей вообще не бывает / Белый человек хотя бы один бывает.

Но так, если слово «белый» говорит всегда об одном и том же; а если одно имя приложимо сразу к двум вещам, то это не одно и то же, и сказано о разном.

Допустим, мы назовем словом «плащ» и коня, и человека. Мы скажем «плащ белый», и это будет уже не одним утверждением, а двумя. Ведь это все равно, что сказать «конь и человек белый», а это то же самое, что сказать «конь белый» и «человек белый».

Если говорится о нескольких вещах, то и высказываний несколько. Тогда высказывание «плащ белый» будет либо говорить и что «конь белый», и что «человек белый», либо вообще окажется лишним, потому что конь и человек — разные вещи и о них нужно говорить по-разному. Поэтому такое высказывание может быть правдивым и ложным одновременно.

 

Глава 9

Если мы рассуждаем о существующих или возникающих вещах, то любое утверждение или отрицание неизбежно будет либо истинным, либо ложным. Точно так же, если мы рассуждаем о всеобщем именно как о всеобщем, то говорим либо всегдашнюю правду, либо всегдашнюю ложь. Так же — и когда рассуждаем о единичных вещах, о чем мы говорили выше. А если мы рассуждаем о всеобщем не как о всеобщем, то так будет необязательно; о чем мы тоже сказали.

Но если мы рассуждаем о каждой вырванной из целого вещи и о будущих вещах, то все иначе. Как всякое утверждение (или отрицание) бывает либо правдой, либо ложью, то приходится признать, что вещь либо оказалась такой, либо не оказалась. А если один говорит «это будет», а другой «этого не будет», то очевидно, что только один из них окажется прав, а другой — нет. Ведь не может оказаться сразу и то и другое. Если правдой будет сказать, что «это белое» или «это не белое», то неизбежно вещь белая или не белая, а если она белая (или не белая), то правдой будет говорить, что она белая (или не белая). А если вещь получилась не такой, то это заявление будет ложью; а если оно ложь, то значит, вещь оказалась другой.

Так что неизбежно правдой будет либо утверждение, либо отрицание. Поэтому ничего не бывает случайного и случайно получающегося, и не будет никогда; но все неизбежно получается, а не случайно — подтверждая правоту или неправоту сказавшего об этом. Так же любая вещь либо возникает, либо не возникает. А что случайно — то могло бы оказаться совсем другим, да еще и окажется другим.

Так, если нечто стало белым сейчас, то раньше правильным было говорить «оно будет белым»: поэтому правильно о развивающемся говорить, что оно «будет таким-то».

И если правильно говорить «это есть» или «это будет», то не годится, чтобы это же самое «не было» или «не было в будущем». А то, что не может не возникнуть, то непременно возникнет. Все, что «будет», то рано или поздно возникает. Не будет ничего как попало или по случаю. Что по случаю, то не непременно.

Но ложным будет одно выводить из другого: что если чего-то еще нет, то его и не будет. Прежде всего: если ложно утверждение, не значит, что отрицание будет истинным. Бывает так, что при ложном отрицании чего-то ложным оказывается и утверждение. Скажем, нельзя утверждать, что вещь «белая и черная», но нельзя и отрицать это, потому что она может стать потом и белой, и черной. Если так будет завтра, то и подождать надо до завтра. А если о чем-то нельзя сказать, каким оно будет сегодня и завтра, то оно может быть только случайным, как боевое столкновение на море. Нельзя же сказать пока, будет такое столкновение или не будет.

Много таких и прочих нелепостей получается, если мы то, что утверждается или отрицается о всеобщем как о всеобщем, перенесем на вырванные из целого вещи. Из двух противоположных утверждений одно правильно, а другое ложно; и в развитии тоже не бывает ничего случайного, но все есть и возникает необходимо. А иначе мы бы не могли ничего желать и планировать, — если бы из каждого нашего поступка не было бы тех следствий, которых не будет, если мы так не поступим. Нам ничего не мешает одному говорить «через десять тысяч лет это будет», а другому «через десять тысяч лет этого не будет», потому что прав только один из двух, но кто — выяснится через десять тысяч лет.

Но ничего не изменится от того, что кто-то это будет отрицать или не будет отрицать. Очевидно, что дела обстоят так, как есть, независимо от того, кто что утверждает или отрицает. Они такие, а не другие не потому, что кто-то о них что-то утверждает или отрицает; и к сроку через десять тысяч лет это относится не более, чем к любому другому сроку. Так что если в любое время так, что из двух противоположных высказываний только одно истинно, то и возникает все необходимым образом, и всякое возникшее таково, что оно необходимо возникло таковым, а не противоположным. Поэтому, если мы о будущем говорим правильно, оно таким только и будет; а то, что правда будет, о том всегда было правдой говорить, что оно будет.

Но это не всегда соблюдается. Мы видим, что для будущего недостаточно только решения, но нужно еще что-то делать. Но ничто не может действовать бесперебойно, — так что можно ожидать и что «это будет», и что «этого не будет»; что «это возникнет» и «этого не возникнет». Многое доказывает нам, что так и есть: плащ может порваться, а может не порваться, но зато протереться до дыр. Он вполне может не порваться, потому что, если бы он порвался, нечему было бы протираться до дыр.

Это же надо сказать и о других изделиях, о которых тоже говорят «по возможности». Очевидно, что не все из них существуют или возникают неизбежно, но есть и такие, которые случайны, и как утверждение, так и отрицание о них может оказаться верным; а есть и такие, которые скорее окажутся такими, чем другими, но могут оказаться и другими, а не такими.

Неизбежно, что когда что-то есть, то оно есть, а когда чего-то нет, то его и нет. Но не всякое «что-то» обязательно будет, и не всякое «чего нет» обязательно не будет, ибо не то же самое сказать «что есть, то, несомненно, есть» и «всё несомненно есть». Так же точно не то же самое сказать «чего нет, того, несомненно, нет» и «ничего вообще нет».

Закон противоречия действует и здесь. Неизбежно вещь либо существует, либо не существует; либо будет существовать, либо не будет существовать. Но нельзя вырвать что-то и сказать «это несомненно будет» или «это несомненно не будет». Вот, например, военное столкновение на море завтра либо будет, либо не будет: но ни из чего не следует, что оно будет или что оно не будет. Неизбежно только то, что это либо «будет», либо «не будет».

Так как правдив разговор о правдивом положении дел, то очевидно, что если действует случайность и исходы могут быть противоположными, то неизбежно мы допускаем противоречие. Так и случается среди вещей, которые не всегда бывают или не всегда не бывают. Сохраняется необходимый закон противоречия (что один член правда, а другой ложь), — но не так, что одно всегда будет правда, а другое всегда будет ложь, — а как получится. Одно тогда может быть «правдивее» другого, но не непременно правда или ложь. Нет нужды поэтому, что если одно утверждается, а другое отрицается, то одно из этого будет правдой, а другое — ложью. Это и о том, что «есть» и что «не есть», если мы рассуждаем, как говорили выше, о том, что может быть, но чего может и не быть.

 

Глава 10

Так как утверждение говорит «это не то», определяя либо имя, либо не-имя, то в каждом утверждении «это» должно быть одним, и «не то» должно быть одним.

Чем имя отличается от не-имени, мы говорили выше. «Не человек» — это я называю не «именем», а «неопределенным именем», потому что оно говорит о чем-то неопределенном. Так же точно и «нездоров» — не глагол.

Всякое утверждение складывается или из имени и глагола, или из неопределенного имени и глагола. Без глагола не бывает утверждений и отрицаний. «Есть», «будет», «было», «бывает» и многое подобное — глаголы, занимающие свое место и указывающие на время. Исходное утверждение и отрицание: «человек есть — человек не есть», затем: «не-человек есть — не-человек не есть», далее: «всякий человек есть — не всякий человек есть», далее «всякий не-человек есть — не всякий не-человек есть»; причем пока что мы ведем разговор только в настоящем времени.

Когда же «есть» ставится на третье место, то можно найти этому высказыванию два противоположных. Например, если мы говорим «человек (есть) справедлив», то это «есть» утверждается как третье после существительного «человек» и глагола «справедлив». Поэтому возможны четыре высказывания, из которых два будут соответственно последовательно утверждать или последовательно отрицать все сказанное, как это бывает при вычитании, а два — нет. Так, можно отрицать как свойство человека быть справедливым, так и существование справедливых людей — в зависимости от того, присоединили ли мы «есть» к имени или к глаголу. И точно так же можно утверждать свойство человека быть справедливым или существование справедливых людей.

Итак, получается четыре высказывания. И мы поймем сказанное, если сейчас начертим схему:

«Человек справедлив» — отрицание этого: «Человек не справедлив». «Не бывает справедливого человека» — отрицание этого: «Не бывает, чтобы не было несправедливого человека».

«Есть» и «нет» относятся к «справедлив» и к «несправедлив».

Эти высказывания, как мы говорили в «Аналитиках», строятся именно так.

Точно так же происходит, когда имя утверждает всеобщее, например «Всякий человек справедлив» — «Не всякий человек справедлив»; «Всякий человек несправедлив» — «Не всякий человек несправедлив».

Те высказывания, которые в этой таблице расположены по диагонали, иногда бывают одновременно правдой, а иногда не бывают.

Таковы две пары противоположностей. Есть и другие пары противоположностей, в которых подлежащее — не-человек, и к нему уже все присоединяется:

«Не-человек справедлив» — «Не-человек несправедлив»; «Не бывает справедливого не-человека» — «Не бывает, чтобы не было справедливого не-человека».

Других противопоставлений не будет. Высказывания с «без этого» стоят особняком: например, те, в которых «не-человек» кого-то именует.

Высказывания, в которых некуда вставить глагол «есть», как «здравствует», «шагает», — в них так поставленные слова делают то же самое, как если бы было привязано «есть».

«Всякий человек здоров» — «Не всякий человек здоров», «Всякий не-человек здоров» — «Не всякий не-человек здоров». Нельзя сказать «не-всякий человек», потому что отрицание «не» может быть отнесено только к человеку. Слово «всякий» говорит тут не о чем-то всеобщем, а об общем подходе.

Наглядно:

«Человек здоровый» — «Человек нездоровый»;

«Не-человек здоровый» — «Не-человек нездоровый».

Отличие — говорится не о всеобщем. А «всякий» или «никакой» соответственно только утверждает или отрицает всеобщность имени. Поэтому приходится что-то такое всегда прибавлять.

«Всякое животное справедливо». Противоположное звучит так: «Никакое животное не справедливо».

Очевидно, что они вместе не могут быть истинными, если относятся к одному и тому же. Противоположными им будут всегда такие:

«Не всякое животное справедливо» и «Бывают справедливые животные».

Вот как одно следует из другого:

Из «всякий человек несправедлив» следует «ни один человек не справедлив», а из «бывает, что человек справедлив» — «не всякий человек несправедлив»: какой-то справедливый обязательно найдется.

Очевидно, что так же, если говорить об отдельном человеке. Тогда тоже если можно ответить на вопрос правдивым отрицанием, то можно — и правдивым утверждением. Например:

— Сократ мудр?

— Нет, не мудр. Сократ — не-мудрец.

Но если мы говорим о всеобщем, то так сказать правильно не получится: правильно будет, только если скажем с отрицанием. Например:

— Всякий ли человек мудр?

— Нет, не всякий.

Если мы скажем «Всякий человек немудр», то это будет ложно, а если скажем «Не всякий человек мудр», то это будет правдой. В последнем случае мы можем сопоставить высказывания, а в первом — только столкнуть их.

А несовместимые имена и глаголы, сказанные о неопределенном, скажем, «не человек», «несправедливый», принято считать как бы отрицаниями соответствующих имен и глаголов. Но это не так. Всякое отрицание — либо ложное, либо правдивое; а кто говорит «не человек», говорит не большее, чем сказать «человек», и даже меньше: потому что без пояснений еще труднее разобраться, правдиво или нет такое отрицание.

«Всякий не-человек справедлив» означает что-то совсем особое. И противоположное «не бывает, что всякий не-человек несправедлив» — тоже. А вот «всякий не-человек несправедлив» говорит то же самое, что «не найдется не-человек, который справедлив».

От перестановки имени и речения сказанное не меняется. Можно сказать «Этот человек белый», а можно «Это белый человек». Иначе бы на одно утверждение пришлось бы несколько отрицаний. Но мы уже доказали, что на одно утверждение — одно отрицание.

На утверждение «Это белый человек» отрицание «Это не белый человек».

На утверждение «Этот человек белый» отрицание «Этот человек не белый».

Если бы это было не то же самое, то отрицание «это белый человек» было бы «не бывает так, что это белый человек», а отрицание «этот человек белый» было бы «не бывают люди белыми». И тогда было бы два утверждения на одно отрицание. Теперь ясно, что, если мы переставляем имя и речение, ничего не происходит с утверждением и отрицанием.

 

Глава 11

Когда мы говорим или отрицаем что-то одно о многом или что-то многое об одном, мы не утверждаем или отрицаем только что-то одно, разве что если какое-то одно складываем из многого. Одним не называется то, что одно только по имени, а состоит из множества вещей. Человек, хотя он и «животное», и «двуногое», и «кроткое», является чем-то одним. А из «белого», «человека» и «ходить» не составишь ничего одного, и даже если кто-то произнесет обо всем этом одно утверждение, то только звучание будет одним, а утверждений будет много. Равно как если все эти слова сказать об одном, то выйдет многое, а не одно.

Тогда если вопрос в разговоре требует ответа, возвращающего к предпосылке рассуждения или преодолевающего противоречие в самом рассуждении (после предпосылки), то не получится у нас одного ответа. Даже одного вопроса не получится, даже если мы его правильно поставим. Об этом говорилось в «Топике».

Но очевидно, что о том, что такое вещь, спрашивают не в ходе разговора. Ведь тогда нужно из двух противоречащих друг другу утверждений выбрать только одно. Спрашивающий может только потом уточнить, скажем: «Человек — именно это или нет?»

Из составных именных сказуемых одни образуют завершенное суждение без дополнительных именований действия, а другие нет. В чем различие?

О человеке правдиво говорить отдельно «животное» и отдельно «двуногое», но правдиво — и то и другое вместе. Также и отдельно «человек», и отдельно «белый», и вместе и то и другое. Но если он и «башмачник», и «хороший человек», то необязательно он «хороший башмачник».

Нельзя считать, что если каждое сказанное истинное, то можно сказать все вместе в одном выражении, — от этого будет много неуместного.

Если мы говорим о каком-то человеке, правда будет сказать, что он человек, и что он белый человек, и все это вместе. Если такой человек белый, то вместе он будет «белым белым человеком», и так до бесконечности.

И еще «музыкант», «белый», «ходячий», и так можно множить многократно. И Сократ он «Сократ» и «человек», и он же «Сократ-человек», и он же «человек» и «двуногий» и «двуногий человек».

Итак, мы бы явно наговорили много неуместного, если бы создавали сочетания слов простым их прибавлением. Поэтому скажем, что и как надо прибавлять.

Именная часть составного именного сказуемого не может создать единство смысла, если она описывает отдельные свойства с целью отождествить вещи или различить вещи. Например, человек белый и талантливый, но белизна и талант не одно и то же. И то и другое — привходящие свойства. Даже если бы все белые были талантливыми, все равно талант не стал бы белизной. Талантливый человек белый по привходящему признаку, и потому не бывает «талантливой белизны».

Потому же башмачник не просто «хороший вообще», но «хорошее живое двуногое существо», потому что быть живым существом — не привходящий признак [1].

Также не должно быть так, что одно уже входит в другое. Не нужно, чтобы мы множили слово «белый» и говорили «человек — это животное-человек, это двуногое-человек». В само понятие «человек» входит и «двуногое», и «животное».

Но если мы говорим о каком-то человеке, то мы можем говорить прямо: «Этот человек — человек» или «Этот белый человек — белый». При этом не всегда это так: если прилагательное идет вразрез со смыслом существительного, то будет противоречие, будет ложь, а не правда: скажем, мы назовем умершего человека так, как называем живого человека. Но если свойство не подразумевается смыслом слова, тогда такое высказывание правдиво. Когда свойство подразумевается смыслом, такое высказывание всегда ложно, а когда не подразумевается, то бывает правдой, а бывает и нет.

Скажем: Гомер есть что-то. Например: Гомер есть поэт. Но можно ли сказать, что поэт — его бытие? Слово «есть» употреблено для привходящего признака. Он поэт, но это не бытие поэта, а суждение о Гомере.

Так что если суждение не скрывает в себе противоположности, можно вместо имен дать речения, обозначив, что есть, а не привходящие признаки, то тогда если мы говорим, что это, мы говорим правду.

А если чего-то нет, то об этом мы только строим догадки, и неверно говорить об этом как о чем-то. Мы и строим догадки, потому что этого нет, а не потому что есть.

 

Глава 12

Разобравшись со всем этим, надо подумать, как соотносятся друг с другом отрицания и утверждения о возможности быть и невозможности быть, о допустимости быть и недопустимости быть, о неспособности и о необходимости. Нас поджидают трудности.

Если можно противопоставлять друг другу сложные высказывания по «быть» или «не быть», тогда отрицанием «человек есть» будет «человека нет», а не «не-человек есть», и отрицанием «есть белый человек» будет «нет белого человека», а не «есть не-белый человек». Если по отношению к чему угодно можно утверждать и отрицать, то правдой будет и то, что деревяшка — это не «есть белый человек».

Раз так, то даже если мы не прибавляем «есть», то любое слово вместо слова «есть» сделает то же самое: скажем, отрицание «человек шагает» будет не «не человек шагает», но «человек не шагает». Все равно, сказать «человек шагает» или «человек есть шагающий». Так во всех случаях: отрицанием «это возможно» будет «это невозможно», а не «не это возможно».

Можно предположить, что все, что может быть, может и не быть. Что может быть разрезанным или шагать, то может не быть разрезанным, не шагать. Смысл в том, что не все, что возможно, сразу становится действительным, поэтому и можно поставить отрицание. Что шагает, может не шагать, что зряче, может не смотреть. Лишь два противоположных утверждения не могут быть одновременно истинными; а отрицание не может быть ложным только потому, что оно отрицание.

Итак, получается, либо мы одну и ту же вещь можем определять через утверждение, а можем определять через отрицания, либо же мы в утвердительном выражении утверждаем бытие вещи, а в отрицательном выражении отрицаем бытие вещи. Если первое не получается, нужно взяться за второе.

Так что отрицание «может быть» — «не может быть». То же самое нужно сказать об «ожидается быть». Его отрицание — «не ожидается быть». И о других вещах сходным способом, скажем, о «необходимо» и «невозможно». Просто всегда прибавляется либо «есть», либо «не есть». В старых примерах у нас были подлежащие речи «белизна» и «человек». Как там «есть» и «не есть» было прилагающимся, а вещественными подлежащими — «белизна» и «человек», так и здесь бытие становится подлежащим, а возможность или ожидание определяются как прилагающиеся. Как там правдой было что есть или что не есть, так и здесь может ли это быть или не может быть.

Итак:

отрицание «может не быть» — «не может не быть».

Наверняка вы догадались, что «может быть» и «может не быть» следуют друг из друга: ведь одна и та же вещь может быть, а может не быть, и поэтому противоречия здесь не возникает.

Но не может что-то сразу быть и не быть: это противоположности.

Также и не может что-то сразу мочь не быть и не мочь не быть.

Сходно и отрицание необходимости быть — не необходимость не быть, но не-необходимость быть.

А необходимости не быть — не-необходимость не быть.

И невозможности быть — не невозможность не быть, но не-невозможность быть.

А невозможности не быть — не-невозможность не быть.

Вообще, как мы уже говорили, бытие и небытие следует считать подлежащими, а всякое утверждение и отрицание выражать через «есть» или «не есть». Вот какими противоположными заявлениями положено пользоваться:

возможно — невозможно;

допустимо — недопустимо;

невозможно — не невозможно;

необходимо — не необходимо;

правда — неправда.

 

Глава 13

По порядку все будет следовать так: сначала из возможного получается допустимое, и наоборот. Так же точно из невозможного получается невынуждаемое, и наоборот. А из способного не быть и соглашающегося не быть — свободное не быть и разучившееся быть. Так же из не способного не быть и не допускающего для себя небытия — заставляющее себя быть и совершенно исключающее небытие. Все сказанное посмотрим на чертеже:

1.
может быть — не может быть
допускает бытие — не допускает бытие
не способно быть — способно быть
не вынуждено быть — вынуждено быть

2.
может не быть — не может не быть
допускает небытие — не допускает небытия
не способно не быть — способно не быть
не вынуждено не быть — вынуждено не быть

Противоположность «невозможное» и «не невозможное» строится по образцу противоположности «допустимого и возможного» и «недопустимого и невозможного»; хотя отрицание «не» ставится с другой стороны пары. О возможном тогда говорится через отрицание невозможного, так как в утверждении уже было дано отрицание. «Невозможное» здесь утверждение, а «не невозможное» — отрицание.

А как с «неизбежным»? Сейчас посмотрим.

Очевидно, что не так, как до этого. Приходят противоположности, но без противоречия. «Неизбежно не существует» не будет отрицанием «не неизбежно существует».

Получается, что оба выражения верны: то, чего нет, что «неизбежно не существует», оно уже «не существует неизбежно».

Почему не получается у нас так, как получалось с предыдущими выражениями? Потому что «невозможное» необходимо невозможно, а не необходимо возможно. В выражении «не может быть» необходимым оказывается не бытие, а небытие. Если что-то не может не быть, тогда оно необходимо есть.

Если тогда у нас было что-то возможным, а другое, следовательно, невозможным, то теперь, наоборот, что-то одновременно «необходимо» и «невозможно», но именно как мы уже говорили, мы из невозможности устанавливаем необходимость — в обратном порядке. Итак, мы не можем получить, чтобы необходимость противоречила невозможности.

Что существует по необходимости, то уже тем самым «может» существовать. А если не существует по необходимости, то и не может существовать. Утверждение или отрицание здесь становится необходимым: отрицая для чего-то возможность быть, мы признаем его невозможность быть.

Было бы нелепо выводить из невозможности бытия какое-то бытие. Из возможности бытия следует не-невозможность бытия этого, но эта не-невозможность не значит необходимости, иначе бы необходимым стало то, что не возникает необходимо, что нелепо.

Из возможности бытия не выводится ни необходимости бытия, ни необходимости небытия. И то и другое может произойти: либо то, либо другое будет верным, но и то и другое не может быть верным: возможно бытие чего-то, но возможно и его же небытие.

А необходимо быть и не быть чему-то одновременно — это даже и невозможно. Это утверждение истинное, и более того, оно необходимое.

Точно так же следует рассуждать и о противоположном — невозможности. То, чего не может быть, того необходимо и нет, противоположность чему — «не обязательно нет». Следовательно, здесь противоположности ведут себя точно так же, и «нет никакой невозможности» совпадает с утверждением возможности.

Кто-нибудь меня спросит: а можно ли вывести возможность бытия из необходимости бытия? Ведь если одно не следует из другого, то мы впали бы в противоречие: мы бы признали бытие невозможного.

Если кто-нибудь заявит, что противоречия здесь нет, то придется признать, что возможность как таковая не существует. Но в обоих случаях мы ошибочно понимаем необходимость бытия. Также, если мы говорим «можно», то это значит, что это «можно резать», а «можно и не резать», что «может быть», а «может и не быть», а допустить и то и другое как необходимое — такого не бывает, это ложь.

Не все, что «может быть» или «может ходить», обязательно сможет и противоположное — часто это неверно; прежде всего, если «может» неразумное существо — огонь греет, потому что это его неразумная способность, и он не может не греть.

Ведь разумные способности, оставаясь одними и теми же, производят множество различных и иногда противоположных вещей. А неразумные способности не все могут производить вещи. Так, огонь не может одновременно греть и не греть, и вообще все таковое действует вечно.

Но некоторые вещи могут и при неразумных способностях добиваться одновременно противоположного. Но не всякая способность добьется создания одновременно двух противоречащих вещей, даже если эти способности называются одинаково.

Способность — не такая уж простая вещь. Иногда эту способность можно показать на деле, как, например, способность ходить показывается во время ходьбы. Тогда мы определяем возможность по тому, как она проявилась на деле. А иногда возможность на деле не проявляется: можно уметь ходить, но никогда так и не пойти.

Способность в первом смысле встречается только в движущихся вещах, а способность во втором смысле — и в движущихся, и в недвижущихся вещах.

И для обоих случаев правдиво говорить «оно не неспособно ходить», «оно не неспособно быть», наблюдаем ли мы, как вещь ходит или действует, или только знаем, что она ходячая.

Во втором случае способность не связана с необходимостью, а в первом — связана с необходимостью. Как мы обсуждаем всеобщее только после того, как обсудили частное, так же точно обсуждать возможность можно только после обсуждения необходимости, да и то не всегда доходим до возможности.

Необходимость и не-необходимость равно притязают быть началом любого бытия или небытия, и все прочее следует вписывать уже после этого.

Из сказанного ясно, что необходимо существующее осуществилось именно на деле; и потому если вечное было раньше всего, то и действия возникли раньше способностей.

Бывают действия, не зависящие от возможностей, такие как первые сущности, бывают действия, обусловленные возможностями, по природе первичные, но по времени самые поздние, и бывают чистые возможности, которые так никогда и не станут действиями.

 

Приложение. Очищение намерений

Аристотель требует от нас искренности в обучении и полноты знаний. В моей реконструкции могут усомниться и сказать, что идеи и мысли складывались здесь другие. Поэтому только виньетка, как соотнесены полнота чувства и искренность знания в позднейшей культуре, чтобы было понятно, откуда Аристотель всегда берет чем восполнить каждую свою «лекцию» до знаний учащегося.

Выражение sincere affetto может быть переведено на английский как sincere statement, вроде бы без ущерба для смысла. С русским языком сложнее. Новейший переводчик передает [2] строку из сонета Аньоло Бронзино “O, stupor di natura, Angello eletto”

Con puro core, e con sincere affetto

Как

c любовью неизменной
И чистым сердцем

Переводчики на европейские языки оставляют слово «аффект» без изменений. Об «очищении аффектов» европейская поэтика заговорила, когда именно так было передано выражение Аристотеля κάθαρσις τῶν παθημάτων — очищение страстей. С тех пор значение слова «аффект» расщепилось на два прямо противоположных: сильная бурная эмоция и безусловная преданность. Так, выражение uomo di sincerità e di affetto нужно было бы перевести как-то вроде «искренний и пылкий», а приписка con sincero rispetto e affetto значит «с искренним почтением и преданностью».

Это стихотворение представляет собой посвящение собственного дара величию Микеланджело как совершенного мастера. Здесь уже топика, что мастерство может достичь совершенства, и это совершенное мастерство требует несомненной преданности мастеру. Именно так мыслил Элиот, посвятивший учителю и редактору Эзре Паунду как «лучшему мастеру» («лучшему изготовителю») свою «Бесплодную землю». Именно у знатока средневековой и ренессансной лирики Т.-С. Элиота в «Литтл Гиддинг» из «Четырех квартетов» мы находим строки, которые и раскрывают смысл строк Бронзино:

And what you thought you came for
Is only a shell, a husk of meaning
From which the purpose breaks only when it is fulfilled
If at all.

(То, ради чего, как ты думал, пришел, — только раковина, оболочка смысла, из которой предназначение пробьется, только когда она переполнится, если вообще переполнится.)

Слово husk означает одновременно оболочку, шелуху и каркас, то, что нужно снимать, что снимает сама природа, когда время пришло. Сюжет получается очень интересный: замысел человека оказывается лишь оболочкой для того, что он имеет в виду, а намерение человека прорывается через эту оболочку, когда оно становится избыточным во всех смыслах. Вместо привычного нам конфликта между замыслом и воплощением здесь происходит наложение двух представлений о полноте: о смысле, заполняющем всю оболочку, и о цели, которая прорывается через наше намерение.

Такие два представления о полноте всегда были в европейской культуре. Одна полнота — это полнота власти, plenitudo potestatis, которая как раз заполняет всю оболочку вещей, чтобы в конце концов проявилось намерение. Другое представление о полноте — это plenitudo в качестве πλήρωμα, которая может вобрать в себя вещь как свое измерение, и тогда цель и оказывается возможностью осуществить полноту, происходящую из самой полноты, свободную полноту, которая может осуществиться, а может и нет.

Чистое сердце оказывается как раз такой полнотой власти, караулящей собственное намерение (сердце всегда на страже), а «искренний аффект» — полнотой чувства, но не в смысле «переполняющих чувств», а в смысле внезапного открытия цели, данной при обете. Речь идет не об аффекте в каком-либо из привычных нам смыслов, а о полноте чувства как доказательстве полноты высшего замысла.

Перевел Александр Марков

 

Примечания

↑1. Более точный перевод: Поэтому башмачник не всегда хороший, но всегда животное и двуногое: быть животным и быть двуногим — не привходящие признаки.

↑2. Бронзино А. Поэзия / Пер., комм. П. Алешин // Носорог: литературный журнал. Весна–лето 2015. № 3. С. 125.