Музыка государства

Государство складывается силой воображения. В особенности это чувствуется в России, где полицейское государство возникло при крайнем дефиците управленческого аппарата, а о воцарении всесильного императора некоторые его подданные порой узнавали после его смерти. Где могучая длань государства простиралась на огромные пространства, не будучи подкрепленной ни бюрократией, которой всегда не хватало, ни соответствующей по численности армией. Где губернские города, центры бескрайних территорий, строились вокруг резиденции губернатора. Где критически не хватало ни денег, ни дорог. Где в течение боле сотни лет не удавалось свести воедино законы империи.

И эта держава вела активнейшую внешнюю политику, расширяясь во все стороны света, вовлекая в свою орбиту всё новые народы. Динамично менялась, преображаясь социально и экономически. Ее главный ресурс — мобилизованное воображение русской элиты, которая мыслила категориями геополитики еще до зарождения таковой. Примечательно, что даже русские либералы начала XX века, поборники прав и свобод подданных императора, в своем большинстве оставались убежденными империалистами. Они доказывали несбыточность проекта федерализации государства. По их мнению, Россия должна была оставаться унитарным имперским пространством. Более того, некоторые из них видели необходимость в его расширении за счет соседей. Им казалось, что это должно было обеспечить планомерное развитие России в ближайшей перспективе.

Однако воображение — не вполне надежный ресурс. Его постоянно надо поддерживать. Именно поэтому надо сохранять ритм работы административного аппарата. Ритмичный барабанный бой на плацу и ритмичное шуршанье бумаг в канцелярии напоминают всякому забывчивому о государстве. Этот метроном задает рамки существования подданного империи, который привык мерить свою жизнь указами и царствованиями.

Отчетливый ритм, заданный, в сущности, беспомощной властью, пронизывает работу всех институтов, которые вольно или чаще всего невольно становятся правительственными агентами. Ими служили и помещики, и община, и сословные учреждения, и органы самоуправления. Музыка государства позволяет идти строем. Утрата же ритма обнаруживает бессилие власти, ее способность только к спорадическому насилию, на котором нельзя строить полноценное господство.

Этот ритм отбивается отнюдь не только в России. Везде государству надо было доказывать свое право на существование. Метафизическому Левиафану пришлось поглотить вполне земных существ, которые пытались управлять средневековым обществом Западной Европы: иерархически выстроенную военную организацию и коммуну, городскую и сельскую. Эти институты далеки от абстракции. Они создавались и измерялись каждодневными личными связями, в то время как зарождавшаяся государственная власть в основу своего могущества неизменно клала миф. Так и появлялись короли, обладавшие чудодейственной силой, и империя, которая была лишь мечтой о возрождении прежней Римской державы.

Верховная власть все более возносилась над людьми. В итоге она вознеслась и над головой своего носителя. Она стала земным богом, у которого появились и свои жрецы. Их бюрократические камлания и составили музыку государства. Коммуна и военная организация, характерная для средневекового общества, преобразились, но не исчезли. Во многих случаях их власть даже сказывалась более явственно, чем полномочия штатных администраторов. Однако, подчиняясь общему ритму, они чаще всего не представляли альтернативы государству, а говорили от его имени. Их потаенная и во многом не вполне осознанная мощь принципиально отличает западноевропейскую ситуацию от российской. В этом отношении российскому Левиафану было и проще, и сложнее. Он был практически наедине сам с собой. Ему не с кем было поговорить.

Дабы новая политическая история стала по-настоящему новой, она должна обратиться к музыке государства. Услышать ее — значит понять логику принятия политических решений, стереотипы поведения бюрократии, управленческие практики.