Рюдигер Сафрански: «Немцы еще не повзрослели»

«Культура гостеприимства» и рекордное число праворадикалов, скандал с подлогом данных по загрязнениям в «Фольксвагене» и обвинения в коррупции при принятии решения о проведении Чемпионата мира – 2006 по футболу. Редко Германия так удивляла мир и себя саму, как сейчас. Что же происходит с нашим северным соседом? Философ и писатель Рюдигер Сафрански размышляет о судьбоносном годе для Германии.

— Г-н Сафрански, ваша новая книга посвящена времени. Совершенно недавно половина мира изменила часовые пояса. Что означает эта синхронизация часовых поясов для мирового сообщества?

— Создание единого мирового времени выглядит чудовищным процессом, которого еще не было в истории человечества, но к которому мы уже, однако, привыкли. До индустриальной революции, соединившей все города железной дорогой, у каждого крохотного места было собственное время. И даже в XIX веке было невозможно представить, что в удаленных друг от друга точках некогда возникнет чувство общего, единого времени. В наши дни единообразность времени в удаленных друг от друга пространствах можно ощутить в режиме реального времени. Удаленность уже «удалена» от нас. И в режиме реального времени по-настоящему возникло «мировое самосознание».

— Это имел в виду Шиллер, когда восклицал: «Вы в объятиях, миллионы!»?

— Это звучало абстрактно и возвышенно, что-то такое исключительно из царства мысли. Сегодня не мы заключаем миллионы в объятия, а миллионы — нас. Они стоят, почитай, как беженцы перед дверью. Они знают нас по фотографиям. Мы для них — жители рая. Сейчас все связаны друг с другом. И не только виртуально.

— В Германии 2015 год был особенно богат на события, прежде всего, в связи с беженцами. Стал ли он судьбоносным для немцев?

— Это можно будет сказать позже. В любом случае, меня очень беспокоит, с какой беспечностью решается проблема мигрантов массой публичных интеллектуалов.

— Что именно вас беспокоит?

— Политический ислам, как он проявляет себя в большинстве государств Ближнего Востока, — это невиданная катастрофа. Опасностью является ислам не как религия, а как политический порядок, создаваемый исламистами у нас на глазах. Этот политический ислам многие «прихватывают» с собой, — а потому в Германии становится сильным, например, антисемитизм, в частности исламский антисемитизм. Во Франции его можно заметить уже сейчас; евреи не чувствуют себя там больше в безопасности. Многие мусульмане просто не понимают, что значит уважать другие религии. Что, все уже забыли, что с лодок, перевозивших беженцев, христиан сбрасывали в воду? В лагерях беженцев конфликтуют этнические и религиозные группы, и те уже готовы свою вражду — причину собственного бегства — перенести на нашу землю. Разделение религии и государства им неведомо. Молодые люди везут с собой замашки мачо — насилие, что плохо для всех нас, особенно для женщин.

— Германия уже пережила мультикультурализм. Отчего же ей не справиться и с этим вызовом?

— Если число мусульман будет слишком велико, тогда перед вызовом встанет вообще все либеральное общество: особенно у нас в Германии, где культура интеграции весьма слаба, потому что мы еще не разобрались сами с собой… Еще не так давно понятие «ведущая культура» считалось в Германии чем-то праворадикальным, требование изучать немецкий язык воспринималось у нас как необоснованное, сродни репрессивной ассимиляции.

— Многие немцы не верят опасениям, указывая на возможности «культуры гостеприимства».

— Еще пару дней, пару-тройку недель, а то, глядишь, чуть дольше пошумят рассуждающие обо всем фельетонисты — и все войдет в норму. Люди с охотой переложат работу на плечи профессионалов и будут просто следить за тем, чтобы новоприбывшие не подходили к ним чересчур близко. Культура гостеприимства не захватывает внимание надолго, особенно когда начинают понимать, что будет следующим шагом. 70 процентов от одного миллиона беженцев, как говорят, — это молодые люди, которые планируют впоследствии привезти свои семьи. Таким образом, скоро их будет несколько миллионов. Протесты станут более ожесточенными, а по мере новых эксцессов немецкие умонастроения, позволяющие пока видеть Германию как нравственный образец, очень быстро окажутся в тени фашистской чумы ксенофобии.

— Как стране избежать ловушки?

— Следует помогать беженцам вблизи тех регионов, из которых они бежали, и необходимо принимать только определенное, заранее согласованное количество человек. Это невозможно без хорошо охраняемых границ. Следующая волна беженцев готовится из Афганистана. О десятках миллионов из беднейших регионов Африки, Бангладеша, Пакистана мы вообще не говорим.

— Ведут ли швейцарцы свои дела лучше, выбирая сейчас Швейцарскую народную партию?

— Неугодные мнения слишком легко приписать «праворадикальному популизму». Что это, как не лень ума? Политика контроля мигрантов — это базовый элемент суверенного государства: его долг и обязанность — осуществлять контроль над своими границами.

— Почему Венгрия делает то, что не позволяет себе Германия? Почему подобным образом ведут себя и балканские страны?

— Потому что они уже побывали под исламским господством… Османская империя полностью покинула Балканы только в 1908 году. Эти страны смотрят на поток беженцев не с гуманитарной точки зрения — они просто не хотят возвращения ислама на свои земли. Не стоит забывать, что во время гражданской войны в Югославии мусульманская и христианская общины ожесточенно воевали. А что мы делаем сейчас? Не прекращаются волны беженцев, а мы насаждаем могущественную исламскую культуру в стране. Никто не знает, что из этого получится.

— Как вы объясняете этот особый немецкий путь?

— Мы считаем себя спасительной гаванью для «всех изгнанных и потерянных». Мы практикуем этику убеждений, а не этику ответственности. С точки зрения убеждений верно утверждение Меркель: для принятия беженцев нет никакой верхней границы. Но с точки зрения ответственности следовало бы сказать: для одной-единственной страны, для Германии, верхняя граница существует. Да, немецкая политика находится в авангарде Европы. Но уже стоило бы заметить, что европейские страны не хотят участвовать в том, что делает Меркель. Они не желают, чтобы их шантажировали немецкой нравственной миссией.

— Является ли немецкая этика убеждений реакцией на собственную историю?

— В немецком обществе просматривается готовность всякий раз заявлять о чувстве вины. Было много сделано для того, чтобы понять и вслух признать преступные эпизоды национальной истории. Но из-за этого в политику проникла уйма морализаторства. Политика должна придерживаться моральных принципов, но у нее нет ни малейшей нравственной миссии. О беженцах принято рассуждать в том духе, что государство оказывается обязанным принять всех. Меркель объявила, что у нас «не будет никаких границ». Что за вздор: суверенитет государства подразумевает обязанность защищать свою территорию. Нельзя утверждать, что границу невозможно закрывать. Конечно, можно и нужно закрыть границу, если это требуется.

— Играет ли здесь какую-то роль то, что англосаксы называют «немецким страхом»?

— Это понятие появилось в начале 80-х годов, когда стало ясно, что Советский Союз разместил новые ядерные ракеты, которые способны поразить Европу. У НАТО не было оружия, которое можно было бы ему противопоставить. Федеральный канцлер Гельмут Шмидт говорил: «Существует проблема безопасности, мы должны довооружиться». Проводились дебаты по этому вопросу, во время которых утверждалось: «Мы вооружаем себя до смерти, нами овладел страх, поэтому требуется разоружаться». Таково было решение съездов немецкой евангелической церкви.

— Мирная позиция?

— Позиция, которая изгоняет страх, дабы взглянуть в глаза реальности. Реальность была такова, что свобода и безопасность Европы гарантировались только военным сдерживанием. Восточный блок развалился, в первую очередь, потому, что его экономика была недостаточно сильной, чтобы дальше участвовать в гонке вооружений. Он дошел до банкротства. Запад вооружался до смерти, но взаимные угрозы привели, в конечном итоге, к победе свободы. Если бы мы уступили, то нас продолжили бы шантажировать еще сильнее. «Немецкий страх»? Он был плохим советчиком в то время.

— В чем тогда были истоки «немецкого страха»?

— Я думаю, что то была инфантильная реакция. После 1945 года Германия оставалась под оккупацией, у нее не было суверенитета. Под защитой американцев было комфортно. Почти то же самое, что жить с родителями и не сталкиваться с вызовами действительности…. В нашей политике были развиты модели опеки и успокоения; инфантилизация немецкого общества стала следствием потери суверенитета. Но тому, кто в страхе отступает, не нужно никому ничего доказывать. Ему необходим только опекун, который бы о нем пекся.

— Как повлиял 1989 год и конец Холодной войны на немецкое понимание распределения ролей?

— Только тогда закончилось послевоенное время — Германия окончательно вышла из-под оккупации. Только тогда мы стали действующими лицами в мировой политике и не хватались больше за материнскую юбку. Но именно поэтому Германия во внешней политике до сих пор ведет себя как незрелая нация. Поэтому же мы бесконечно морализируем. Немцы застряли в подростковом возрасте.

— Считаете ли вы, что это типичное для немцев чувство вины сыграло свою роль в скандале с «Фольксвагеном»?

— Здесь есть причина — обман. Я могу понять радость за рубежом по поводу выплат компенсаций. Немцы уже всех достали своей заботой об окружающей среде, и что же делают сами? Мошенничают.

— Сейчас и футбол дает повод посокрушаться о своей вине: право на проведение чемпионата мира по футболу – 2006 было куплено.

— Ничего не доказано, но я предполагаю, что без денег получить ЧМ невозможно. Так было и до нас, так останется и впредь. Проведение ЧМ и в России, и в Катаре также было проплачено. Меня удивляет лишь то, что в Германии ответственные лица не находят в себе мужества просто объяснить: конечно, проведение ЧМ-2006 было куплено! И «летняя сказка» имела свою вполне исчислимую цену!

— Есть ли у немецкого морализма исторические предпосылки? Ведь Ницше называл Шиллера «моральным трубачом из Зекингена» [1].

— У Шиллера были огромные нравственные требования, но он инстинктивно оставался реалистом. Его очаровывали идеи Французской революции, он восхищался рождением народного суверенитета, но, когда набрал силу якобинский террор, он вновь стал размышлять о разумном использовании свободы — почему человеку вообще дается свобода, как он ее должен использовать?

— Да, но против своих князей Шиллер не восставал?

— Ему приходилось идти на компромиссы, но он всегда говорил все напрямую, без обиняков. Его свобода — это свобода мыслить.

— Как он относился к идее немецкой нации?

— Его позиция заключалась в отказе от конфронтации с политически сильными национальными государствами, такими как Англия или Франция. Шиллер предпочитал реальные результаты, соизмерял цели с возможностями. Он не был националистом в политическом смысле — мечтал о «культурной нации». Как-никак, у нас в Германии в пересчете на душу населения самое большое количество театров и симфонических оркестров. И это наследие XVIII и XIX веков.

— Достаточно ли этого для формирования чувства идентичности?

— В Германии после ее позорной истории нет самостоятельного национального самосознания. Скорее говорится, что мы «должны раскрыться в Европе», это наша миссия. Германия стремится растворить в Европе собственные национальные чувства. Другие европейские нации не имеют повода к такому поведению.

— И сейчас они отказывают немцам в преданности?

— Немецкая политика слишком редко оглядывалась на то, что другие нации отстаивают не столько Европу, сколько собственную государственность. В Восточном блоке им хотелось свободы от СССР, они хотели сперва насладиться собственной суверенностью, а не утратить ее в Европе. Немцы так и не поняли, что их европейские партнеры потому и ценят Европу, что у них всегда сохраняется острое чувство недоверия по отношению к Германии — именно оно нейтрализируется в Евросоюзе. У каждой страны есть свои интересы, и она их продвигает. В Германии же национальные интересы считаются чем-то недобропорядочным — и их охотно упаковывают в европейскую риторику. Это порой делает немецкую политику и скованной, и патетичной.

— Когда речь заходит о деньгах, у людей образуются очень сложные мотивации.

— Кардинальная ошибка политики еврозоны заключается в том, что экономисты недостаточно серьезно отнеслись к тому, что у национальных экономик есть свой культурный стиль. Немецкая экономика функционирует иначе, чем греческая или испанская. А теперь они ввели евро и сочли, что всё должно везде функционировать одинаково. Раньше бы сказали: ну да, греки, они стало быть такие, как есть. Сейчас все кричат: они ленивые! Экономическое мышление способствовало росту враждебности — обострению противоречий. Культурные различия, которые вообще-то являются богатством, становятся бременем.

— Наносит ли немецкая финансовая политика вред другим странам Евросоюза?

— В любом случае, греки лишь недолгое время получали какую-то выгоду, сейчас их настигает безвыходное невезение. Поэтому и Швейцария не должна следовать призыву вступать в еврозону, поскольку по сравнению с Швейцарией у ЕС меньше демократии, да и меньше экономической разумности. Я восхищен гордой волей к независимости и прямой демократией швейцарцев. И они не должны отказываться от всего этого ради ЕС. Очень важно сохранять независимую позицию — не поддаваться давлению.

— Почему Германия заняла в Европе такую специфическую сильную позицию?

— Германия не стала идти путем деиндустриализации, в отличие от Англии. Великобритания была ведущей промышленной державой, а последние тридцать лет все только и говорили о постиндустриальном обществе, в котором «сфера услуг главнее и важнее всего». Крупные компании по производству автомобилей были перекуплены немецкими фирмами. Сейчас Великобритания почти ничем не владеет, кроме финансового рынка, рынка разогретого воздуха, потому что спекуляции не производят никаких собственных ценностей…

— Почему-то именно идеалисты-немцы показали себя практиками, твердо стоящими на ногах.

— Они были достаточно разумны, чтобы начать спекуляции в царстве идей. Не будем забывать также, что метафизика немцев духовна, а не материальна: это метафизика ума, а не ценностей. Прагматичная Великобритания со всем ее финансовым рынком — это место материальной метафизики. Но кто-то спекулирует в духовном мире, а кто-то — на бирже.

— Как повлиял протестантизм на формирование немецких добродетелей?

— Во многих регионах Германии протестантизм играл значительную роль, трудолюбие было также религиозной добродетелью. Морализм во многом создан протестантизмом. Однако не следует забывать, что протестантизм — всегда на полпути к нигилизму. Религия в протестантизме утрачивает свое значение как сумма внешних проявлений человека: она уходит во внутренний мир, где продолжает обитать в виде религиозной морали. Затем исчезает религиозная составляющая — остается лишь мораль. В какой-то момент исчезает и мораль — остается лишь нигилизм. Современная форма нигилизма — консюмеризм. Когда не остается Бога, всегда можно что-то еще да прикупить.

— Другие страны остаются более религиозными?

— Кто знает? Может быть, они всего лишь делают вид. Но мы все замечаем, что нам есть что защищать от политического ислама. А именно, нашу свободу. Автономия должна встать против теономии. Запад должен очнуться: у него есть враг. Мы, изнеженные дети Запада, не желаем этого понимать.

— Почему?

— Мы живет в постгероическом обществе: мы — последние носители определенного образа жизни, которым наслаждаемся и который практикуем, но за который вряд ли готовы сражаться. И я — плоть от плоти его, поскольку я, хотя и был должен, не служил в армии, а вместо того начал изучать теологию, которую потом забросил. Но все равно важно понимать: без американской защиты Европа даже двадцать пять лет спустя после Холодной войны была бы не в состоянии противостоять другим державам. Такова реальность, в том числе и в Германии: немцы сожгли Европу дотла, а затем превратились в прилежных недорослей. Совершилось экономическое чудо, и все были рады избавиться от своего суверенитета. Но это американские военные во многом дают Европе чувство защищенности. Восточноевропейские страны знают это куда лучше, чем мы.

— Германия недооценивает угрозу?

— Полгода назад проходили дебаты о реформе бундесвера. Речь шла о том, чтобы рабочие места в бундесвере создавались не без учета потребностей родителей с детьми. Все это, конечно, очень важно, но при этом ясно дает о себе знать немецкое простодушие. Кроме того, у нынешнего министра вооруженных сил иные заботы: ей предъявляются обвинения в плагиате при написании диссертации. Один из ее предшественников уже лишился из-за этого своего поста. Таково наше министерство вооруженных сил.

— Таковы симптомы упадка?

— Это ваши слова.

Примечание

↑1. Трубач из Зекингена — один из полуфольклорных персонажей германской культуры, наподобие Крысолова или Фауста, герой баллад, также одноименная опера В. Несслера (1884) о любви трубача к прекрасной Маргарите. — Ред.

Источник: Neue Zürcher Zeitung