Не с нуля, но с начала

Не с нуля, но с начала // Россия. 1994. № 14 (176). 13–19 апреля. С. 6.

«Жажда исторической правды подобна прибою, гребень следующей волны выше предшествующей». Развивая метафору историка Михаила Яковлевича Гефтера, о его научной судьбе можно сказать словами писателя Юрия Трифонова: утоление жажды. Имя Гефтера стало широко известно в годы хрущевской «оттепели». В январе 1964-го в Институте истории АН СССР под его руководством начал работу сектор методологии: само название было по тем временам дерзостью, ведь роль методологии официально отводилась диамату и истмату. Сектор объединил ученых-гуманитариев на этико-правовых основаниях, впервые после 30-х годов возродив полемику как способ научного поиска, культивируя разномыслие, вдохнул жизнь в мертвечину идеологизированной общественной науки. Ныне широко известные имена участников позволяют судить о профессиональном уровне семинаров: И. Бестужев-Лада, В. Библер, Л. Гумилев, А. Гуревич, Вяч. Вс. Иванов, А. Некрич, Г. Померанц, С. Шмидт… Сегодняшним уровнем развития философии, культурологии, социологии, системного анализа российская наука во многом обязана этому сообществу ученых. Было подготовлено несколько сборников, разумеется, жестко раскритикованных в партийной печати. В конце концов сектор был разогнан, ради чего институт пришлось поделить на два: истории СССР и всеобщей истории. Многие ученые оказались в опале. В семидесятые Гефтер — диссидент, правозащитник, автор огромного массива рукописей, которые расходились в сам- и тамиздате (лишь в 1991 году вышла его единственная книга — «Из тех и этих лет»). Эпоха гласности дала новые надежды. «Сталин умер вчера», — пишет Гефтер в «Иного не дано», знаменитом публицистическом сборнике, где демократы еще были едины. Дальнейшее развитие событий показало, что вопросы свободы, возможности выбора, исторической альтернативы — то, чем Гефтер занимается всю жизнь, — отнюдь не решены для России. Сам он в очередной раз в жизни сделал нравственный выбор, покинув Президентский совет после октября 1993 года. Сейчас возглавляемая им группа осуществляет исследовательскую программу «Люди октября 1993-го». На днях минуло полгода со дня трагедии. Громче всего дату отметила оппозиция — криками, митингами, декларациями вперемежку с поминальными свечами. Мы предлагаем вниманию читателей не обличение, но осмысление, публикуя часть беседы российского историка с индийским журналистом, автором книги «Горбачев. Границы власти».

Полностью беседа будет опубликована в выходящем на английском языке альманахе «Индийский международный центр» — в специальном номере, посвященном России.

С российском историком Михаилом Гефтером беседует индийский журналист Дэв Мурарка.

— Михаил Яковлевич, процессы, происходящие сейчас в России, во многом определены тем, что случилось в октябре 93-го. Как вы, историк, могли бы их оценить?

— Историк все же не начинает с оценки. В лучшем случае к этому приходит. Правда, человек в нем не соглашается ждать. Он жалеет, негодует. Он поражен тем, что множество людей, вроде бы разумных и совестливых, были застигнуты событиями врасплох и из состояния этого не в силах выйти по сей день. Отчего бы?

Отношение к тому, что произошло, и само междоусобие, оставившее после себя трупы, — по меньшей мере сообщающиеся сосуды. Корни общие, а распознать их непросто. Преградою, естественно, неугасшие страсти. Кому-то полнота фактов поперек горла. И привычный страх налицо. Да, сейчас нет жесткой, самоуправной цензуры. Но есть, скажем так, — потаенная, закулисная. Есть и самоцензура. Есть монополия на информацию, и она, пожалуй, ощутимее сегодня, чем вчера. Наконец, и это едва ли не самое существенное и тревожное, — люди, еще не отвыкшие от насилия, склонные рассматривать московскую кровь как нечто заурядное. «Россия ведь…»

Вирус однозначия! Для одного — «народное восстание», для другого — «путч». А если — разом? А может, октябрьские события лишены действительного жизненного содержания, и эта-то пустота режиссировала сиюминутными намерениями и поступками? Удалось бы иначе утопить происшедшее в выборном марафоне и стоит ли удивляться, что ни одна из крупных политических сил, притязающих на демократизм, не заявила себя ответственной за то, что не смогла противостоять убийству, предотвратить трупы.

— Может быть, они не были подготовлены к такому повороту? Да и вообще — была ли альтернатива?

— Альтернатива чему? Указу 1400? Импичменту? Спиралям Бруно? Баррикадам? Танковому расстрелу? Либо тому, что под спудом этого, — противоборству «двух ветвей» власти, каждая из которых притязала на всевластие? Или, наконец, альтернатива тому, что питало (и питает!) собою сам междоусобный произвол: убежденности каждой из сторон, что жизнь человеческая — чистый лист бумаги? Обрел «рейтинговое» или «электоральное» доверие, и ты — хозяин людских помыслов…

Стало, вроде, само собой разумеющимся, что мы, живущие в России, делимся надвое. Одни — противники реформы, тоскующие по возврату к тому, что было, другие — поборники ее, исключающие что-либо возвратное. Или — или! Если не «за», то — «против»! Знакомо?

Вот, скажем, как звучит в устах Президента общий итог октябрьско-декабрьских событий: наконец покончено с советской коммунистической системой. Я не обсуждаю сейчас, действительно ли достигнута эта цель, не обман ли зрения? О другом речь. Цель ли это? Достижимо ли: неугодное просто вычеркнуть из жизни, а самое жизнь затем фундаментально перестраивать, притом в невыясненном направлении — и не в мелочах-подробностях, а в самом коренном: собственно, куда? И притом — о цели речь или о целях? Пожалуй, самый важный, самый для нас болезненный вопрос. Если не одна цель — в том, разумеется, случае, когда не пригвождают силою к единственности ее, если налицо несовпадение и раскол в «целях», — то что из этого следует для политики и политиков?

Либо выровнять эти непослушные «цели», подстричь, как газон. Либо, напротив, самое несовпадение их принять за отсчетную точку, за поприще, за продуктивный ресурс. Это-то последнее, на мой взгляд, только и заслуживает, чтобы его именовали альтернативой…

Я понимаю, что человек власти не может разом делать вещи, не только не совпадающие, но в чем-то и несовместимые. Тут конфликт, предполагающий выбор. Но тут и селекция, отбор по альтернативному признаку. Кто-то вслушивается в спорящие голоса, а у кого-то, в том числе весьма дипломированного, заглушка в ушах. Кто-то предрассудок принимает за предмет мысли, а кто-то неугодную мысль считает предрассудком, с которым вольно не считаться, не слишком брезгуя в средствах.

…Числите меня старомодным, я не обожатель рынка, возводимого в смысл. К тому же как историк знаю, что он изначальнее всех капитализмов и социализмов, вместе взятых. А какой потребен России, начинающей себя заново, имея века за спиной? И то ли вообще слово «рынок», когда хотим приподнять полог, отделяющий сумбурное сегодня от завтра, понимая, что тому уже не быть монолитом?.. Давненько, в 1969 году, я написал статью «Многоукладность — характеристика целого». Мне за нее тогда досталось. Мысль же была проста. Говоря о дореволюционной России и перебрасываясь к современности, я отказывался представить целое в виде конгломерата из пережитков господствующего «способа производства» и зародышей нового. Доказывал: многоукладность — норма. Это — «навсегда». Она — источник развития. (Теперь с основанием утверждают: и залог выживания!) В таком случае не вернее ли в смысл возвести множественность — не просто экономических форм, а способов жизнедеятельности?

Так что (поправляю себя) вопрос не вполне в том, какой рынок нужен России, а какая многоукладность: тип ее, ритм ее? Кто-то скажет — умствование, а тут дефицит бюджета, инфляция, неплатежи… Старые земские врачи умели уводить смерть от человека, вслушиваясь в его отличия от других. Параллель, полагаю, более чем уместна. Ежели рецепт спасения один для всех, да еще «сверху вниз», он не только не спасителен, а летален. Вот из-за чего раздор, но странным образом не словами к делу выговариваемый. За недостатком этих слов в ход идет площадной клик, аппаратная ворожба и интрига, а затем — будто вдруг — кровь. Белый Дом в черной короне…

И еще — из вчерашних новаций (без иронии это!), превратившихся в репертуар теперешней политической сцены: «возвращение в мировую цивилизацию». По-видимому те, кто повторяет это изо дня в день, полагают всерьез, что в Мире есть одна-единственная цивилизация, по отношению к которой все остальные — лишь варианты. Не больше. И не смеют быть больше?!..