Триумф спонтанности

В нашумевшем фильме «Левиафан» А. Звягинцева есть сцена, где главный герой, переживающий экзистенциальную трагедию, встречает священника и спрашивает его: «Где твой Бог милосердный?» В субтитрах эта фраза переведена на английский язык не дословно, но несколько изменено: «Where’s your merciful God almighty?» (дословно: «Где твой милостивый всемогущий Бог?») Казалось бы, разница лишь в одном слове — «всемогущий» не изменяет смысла фразы. В незначительном, на первый взгляд, различии, в указании на всемогущество (а не милосердие) как модус самораскрытия Бога, состоит нечто важное для понимания доминирующего в нашу эпоху типа самосознания. Это относится в равной мере к ментальности как религиозной, так и светской, поддерживая характерный для нашей эпохи позднего Модерна образ мысли и ее фаталистический Zeitgeist.

Долгая и противоречивая история Современности отмечена прогрессирующей борьбой за свободу. Причем борьбой за свободу в ее специфическом современном понимании, которое кардинально отличается от того, каким было понимание свободы в предшествующие эпохи. Где же произошел тот ключевой перелом, который изменил все? Сегодня продолжается переосмысление той ситуации, в какой мы оказались, ее базового нарратива и скрытых установок. Блистательные работы Дюпре, Мариона, Милбанка проливают свет на то, что сущностные истоки современности лежат в богословских спорах, казалось бы, совершенно чуждой и малоинтересной для нас эпохи — позднего Средневековья. Однако эта весьма насыщенная событиями и динамичная эпоха, отмеченная потрясениями во всех сферах жизни и особой эсхатологической напряженностью, стала поворотной на пути становления современности. Именно тогда произошла номиналистическая революция в теологии, в ходе которой некоторые из богословов выступили против господствовавшего в университетах христианского аристотелизма в его томистской форме. Такое восстание против «искажения» библейского нарратива за счет его смешения с языческой философией с позиции ревнителей чистоты теологии ознаменовалось распадом средневековой онтологической иерархии мироздания и важнейшим шагом на пути к современности.

Для того чтобы сориентироваться и понять, куда же мы пришли, необходимо определить, каков был исходный пункт нашего пути. Бог Аквината и классической христианского богословия — бесконечная актуальность, источник всего сущего, чья Слава лучится через все сотворенные вещи. Основой богословия является принцип аналогии сущего, то есть возможности познания Бога по сходству из познания тварных вещей, которое всегда превышается бесконечно большим несходством между Ним и сотворенными сущими. Божественная воля и разум гармонично связаны с Его совершенной природой, а сотворенная онтологическая иерархия сущих представляет собой гармонию модусов выражения Славы своего Творца. Поскольку Бог по природе является бесконечным Благом, то Его свобода заключается не в выборе между добром и злом, поскольку он не творит зла не по бессилию, а по природе. Его всемогущество — это всемогущество любви (а не чистой способности выбора добра и зла), которая настолько превышает любой грех, что апокатастасис не является невозможным. Способность к выбору предполагает тварную конечность, потенциальность и ограниченность, что явилось бы онтологическим недостатком для Бога — чистой полноты и бесконечной актуальности.

В противоположность классической теологии, номиналистический Бог — это волюнтаристический суверен, бесконечно всемогущий и абсолютно неподвластный, не вместимый в конечные рамки человеческого познания и лишающий человеческий язык даже малейшей способности адекватного выражения. Поскольку между бесконечным всемогуществом и конечной волей нет отношений аналогии и причастности, то неясно, каким образом бесконечная божественная и конечная человеческая воли могут избежать конфликта, исход которого очевиден. Поскольку воля Бога абсолютна (что является условием Его божественности), то Он способен творить как добро, так и зло, поэтому это грозный Бог, который чреват постоянной угрозой кары для человека. Все, что остается смертному, — пассивно ожидать заслуженного наказания в сознании собственного ничтожества перед лицом бесконечного всемогущества. Карающий Бог — это Бог Кьеркегора и Шестова, а не милосердный Бог-любовь апостола Иоанна и Бонавентуры. Идея Бога как волюнтаристического абсолюта предполагает, во-первых, его абсолютную непознаваемость, во-вторых, пассивность человека как тварного ничтожества, чьи дела, в том числе и милосердные, не имеют никакой ценности и смысла.

Таким образом, к XIV столетию всемогущество и суверенитет стали доминировать в теологии над природой, любовью и милосердием Божьими. В теологии номиналистов воля в Боге стала доминировать над природой, тем самым был разрушен томистский баланс атрибутов Бога. Идентичность Бога определяется его всемогуществом, то есть абсолютным произволом, не считающимся ни с какими объектами и целями. Воля априорна по отношению к целям и объектам, на которые она направлена, и потому желание как таковое является непостижимым истоком и условием всего другого. Современность — это эпоха волюнтаризма в широком смысле однозначного приоритета воли над природой.

Естественно, проблема свободы воли и ее границ, которая изначально была теологической, довольно быстро получила антропологическое развитие. Здесь истоки знаменитого спора XIV столетия между Лютером и Эразмом о свободе воли, или, в широком смысле, между пессимистической антропологией некоторых направлений ранней Реформации и оптимистическим христианским гуманизмом, чей ренессансный расцвет, казалось бы, открыл новые горизонты. Впрочем, существо этого спора выходило за номиналистические рамки, спор шел лишь о том, как соотносятся божественная и человеческая воли в рамках единых координат, которые, конечно же, были заданы номинализмом. Примечательно, что критика томистского реализма и аристотелевского телеологизма (исходившая из иной интерпретации метафизики Аристотеля), приведшая к пониманию физического мира как сферы причинно-следственных связей, механических сил и индивидуальных материальных объектов, явилась весьма питательной почвой для развития естествознания, которое стало делать прогрессирующие успехи. Деизм (философская вера), в противоположность христианскому теизму понимающий Бога как действующую причину (causa efficience), является условием такого миропонимания.

Номиналистические принципы не были преодолены и в эпоху Просвещения, мыслители которой, обрушиваясь с радикальной критикой на теологию, тем не менее, заимствовали ее понятийный аппарат и проблематику. Именно так божественные атрибуты, включая всемогущество, были предписаны человеку, превозношение которого в эту и последующие эпохи является не чем иным, как секулярной формой пелагианства, или тем, что в русской философии называлось человекобожием. Воля как предмет философских спекуляций в немецком идеализме является едва ли не более важной, чем рассудок или разум. Кант последовал по установившемуся пути, окончательно разорвав онтологический контекст мышления и фактически высвободив волю из реальности. В свою очередь, Ницше, тончайший диагност современности, сокрушитель кумиров и интеллектуальный отец постмодернистской ментальности, неслучайно указал на волю к власти в качестве сущности сущего. (Тезис, безусловно принятый последователем Ницше и весьма влиятельной фигурой в современной философии — М. Хайдеггером — в «Лекциях о метафизике».)

Не будет преувеличением то, что номиналистическое понимание свободы как недетерминированного выбора легло в основу современной цивилизации, включая ее политический, социальный, экономический, антропологический, моральный, религиозный и иные аспекты. Ницшеанский мир как арена неуправляемой игры хтоничсеких сил и случайных вспышек воли к власти представляет собой юдоль абсурда и перманентного падения в ничто. Такова картина той хаотической и равнодушной к человеку реальности, подавляющей громады универсума, которая не оставляет крошечному и затерянному в безграничных пространствах последнему человеку возможности ни для чего, кроме как для меланхолической резиньяции или героического нигилизма.

Отсутствие когерентной связи между мышлением и бытием проявляется во всех сферах жизни и мысли. Едва ли есть что-либо более знакомое каждому, чем однообразная повседневность, пересекаемая спонтанными порывами потребительской активности. Сюда же относится и политика, сфера титанических страстей, стирающих в своей неподконтрольной игре всякое рациональное проектирование, словно след на песке. Попытки осмыслить эту игру воли в рамках дискурса политической философии, от Гоббса до Шмитта и далее, вращаются вокруг идеи суверена (Левиафана в гоббсовской метафорике), которая является политической импликацией номиналистического Бога-Всемогущества, чья воля не может встретить никакого препятствия среди тварных сущих. Политические и идеологические проекты современности, независимо от их направленности, в равной мере и консервативные, и либеральные, осуществляются в концептуальных рамках этого нарратива.

Масштабная критическая работа «философов подозрения» (к ним, по Рикёру, относятся Маркс, Ницше и Фрейд) не изобрела, но лишь эксплицировала, что было заложено в основания новоевропейского субъекта. То, что было заложено, было не чем иным, как спонтанным порывом воли, негативной свободы выбора, которая предшествует любым рациональным и моральным целям и ценностям. Современный человек чувствует себя свободным лишь тогда, когда его способность выбора максимально неограниченна, а спонтанное проявление воли полагается необходимым условием самовыражения. Ставшая modus cognoscendi позднего Модерна консьюмеристская ментальность, охватывающая сегодня не только непосредственно вещное потребление, но и отношение к культуре, религии и социальной жизни, основана на понимании свободы выбора как высшей и единственной ценности (дающая возможность переоценивать все остальные ценности, которые релятивизируются, то есть обесцениваются). Итак, современная свобода как выбор — это дериватив номинализма и отзвук теологических дискуссий далекого и странного прошлого.

Впрочем, современная ментальность, как секулярная, так и религиозная, живет и движется в том, что Ч. Тейлор удачно назвал «имманентной рамкой». Эту «рамку» определяет убеждение в том, что не существует объективных истин, метафизических утверждений или религиозных взглядов, которые не зависят от субъективной оценки, то есть движения воли. Такой квазидогмат является условием для максимизации спонтанной негативной свободы, которая является единственным и принципиально не удовлетворяемым божеством современности. Звонкая пустота, в которой спонтанно вспыхивают огоньки желания, но не для того чтобы достигать желаемого, а лишь для того чтобы столь же быстро угаснуть и не связывать совершившимся выбором свободы следующей вспышки, — такова мучительно однообразная картина мира, представленная в «имманентной рамке».