Беспокойное будущее Шагала

Мартинович В. Родина. Марк Шагал в Витебске. – М.: Новое литературное обозрение, 2016. – 240 с.

Книга Виктора Мартиновича — история о том, можно ли создавать город как искусство, civitas artis, не погрешив ни в одном жесте против вкуса. Таких творцов стран, конституций и городского артистизма было век назад немало, но их всех объединяло отсутствие вкуса. Трудно представить Габриеле д’Аннунцио или Лоуренса Аравийского людьми безупречного вкуса: напротив, пиратский задор Фьюме всегда сменяется тяжелой вычурностью Витториале, ловкая авантюра — амбициозными воспоминаниями. Где прописывалась конституция, которая должна была создать новый ритм жизни, там тяжелая поступь истории сбивает любой ритм, и былая энергия художника уходит на то, чтобы остановить исторические тени, создать собственную ностальгию, которая остановит эти призраки. Отсутствие вкуса — другая сторона недовершенной авантюры, кошмар, который снится самой истории, которой даже художник не смог объяснить, как ей стать лучше.

Марк Шагал — единственный публичный художник безупречного вкуса, и как показывает Мартинович, художник, обреченный не только на всемирную славу, но и на уничтожение. Значительная часть работ витебского периода пропала, пущенная на расходные материалы его же учениками, злобно мстившими учителю. Витебская художественная революция, которую произвел Шагал как комиссар Наркомпроса, вызвала ярость привыкших к частным заказам местных мастеров: Шагалу приходилось ходить по городу с охраной, безуспешно раздавая производственные указания. Более того, Шагала обвиняли в том, что он кормит художников голодного Петрограда, отправляя им за работу продуктовые посылки из Витебска, — скорее всего, здесь сказывалась не только вражда к столице, но непонимание того, с какой стати художники создают свою слаженную экономику. Не похищают ли они будущее у тех, кто привык выполнять заказы в настоящем? Именно честная экономическая политика Шагала, в которой заказ сразу означал снабжение, проект сразу означал реализацию, мысль сразу означала логистику, нажила ему множество врагов, испуганных слишком честным будущим.

Шагал в книге Мартиновича — не меньший будетлянин, чем Хлебников: как Хлебников писал незавершенную поэму мира по живой ткани неисчерпаемого мира, так и Шагал создает мир воображения как мир законов, считывающих законы неисчерпаемого будущего. Зеленые свиньи и летающие коровы — это не Витебск, это законы Витебска как будущего для человечества, где цвет окажется обещанием, а движение — счастьем.

Как для Хлебникова нашлись идеологи, Кручёных и Маяковский, так и для Шагала нашелся идеолог Малевич. Конфликт Шагала и Малевича, как показывает Мартинович, это не конфликт двух эстетик, но конфликт двух способов отношения к речи. Малевичу все понятно от и до: сколь бы ни были головокружительны его построения, он всегда заранее знал, где представление вещей устарело, а где оно может быть вручную обновлено. Малевич легко брал любые философские и теософские построения, подхватив их на лету, и точно попадал в цель, называя и навязывая самые неотложные задачи нового искусства. Шагал терялся не то что перед супрематизмом, но даже перед старым авангардом: ему нужно было не просчитать эффект яркой окраски трамвая или любого другого символа линейного прогресса, но лишь одно на потребу — увидеть, стал ли Витебск мировым текстом, где небо встречается с землей, а доброе пожелание — с добрым пониманием.

Сделался ли Витебск той книгой мира, в которой узнают себя те, кто читал до этого только отдельные книги, в плену случайных житейских ассоциаций? Для некоторых художников, как Лазарь Маркович Лисицкий, такое чтение книги будущего оказалось поводом перейти от «мотивов» к конструкциям: от чувственного переживания событий — к тому переплету, в который попадают события. Шагал был слишком милосерден к событиям, чтобы так легко расставаться с ними ради конструкций обнадеживающего опыта. Экономика Шагала — милосердная прямота, прямота узнавания того, что именно это сейчас нужно человеку и природе, а вовсе не плотно сбитая социальность.

Вероятно, постоянная мысль о будущем и помешала Шагалу приехать в Витебск в дни визита в СССР — о чем в книге говорится много, но не говорится прямо. Витебск Шагала — это открытый космос, а СССР закрывал по очереди различные космосы искусства, создавая собственные институции. Приехать в Витебск означало бы для него поставить свою подпись под произведением, ему не принадлежащим.

Шагал многое путал в своих воспоминаниях, в своих записках, даже в восприятии самых близких людей. Другого художника мы бы назвали за это выдумщиком и мистификатором, но не Шагала. Просто Шагал ставил свою подпись не под проектом, созданным другими, но под своей мечтой, которая может сбыться, а может не сбыться. Вкус — это мера того, насколько сбывается даже несбывшаяся мечта; это та надежда мученика, страдающего не только от злобы мучителей, но и от равнодушия тех, кто решил, что будущее уже им принадлежит. Надежда больше всякой надежды и именование будущего выше всех названий будущего.