Из дневников начала 1980-х

…И, спотыкаясь, мертвый воздух ем,
и разлетаются грачи в горячке
А я за ними ахаю, крича
в какой-то мерзлый деревянный короб:
«Читателя! советчика! врача
На лестнице колючей разговора б!»

Осип Мандельштам. Год 1937-й

Далеко ли ушли? Или наваждению этому разрешено посещать лишь поэтов? Занятие же историей все-таки ученая проза, защищающая от избытков субъективности, от непрошенных вторжений злобы дня, от мук заброшенности, отгороженности.

…История «точная наука». Поелику способна «использовать законы развития общества для практического применения», притом такого именно, какое сулит «лучшее будущее человечества». «Краткий курс». Без сомнения, рукою Сталина. Год 1938-й.

Хвала, исполненная лицемерием. Или не хвала вовсе, а наказ, предупреждение, угроза? Ежели (она, история), то могут ли быть разночтения и не по пустякам, и не на какой-то разрешенный отрезок времени?

Не в одну ль строку с этим хранить вечно? Запасник: неровен час, пригодится, извлечем, пустим в ход. Либо самое ВЕЧНОСТЬ заманила его?

Распорядитель вечности какое укрытие от совести надежней…

Удел же другого МЕРТВЫЙ ВОЗДУХ. Пока дышит, он поверенный тех, кто навсегда онемел. И тех также, кто при нем при жизни.

Полюсы. Намертво сцепленные и исключающие друг друга. Но именно друг друга. Куда деться от этого единственного на свете ВМЕСТЕ?

А сегодня? Та сцепка вроде не к смерти уже, может, и полюсы уступчивей? Нет, скорее что-то межеумочное царит, похожее на сделку между разнесенными в стороны осьмушками правды.

Так не в один присест ведь… Не в один, не в один, но одним, начальным, себя б до себя дотянуть. Обновив применение практическое, либо его, прежде всего другого под откос?

Смыслом переболевши. Вопросом: ныне к чему та история, что пишется, какую учат? Утешать или заново взбадривать? Человеческие гибели оправдывая сохранением рода человеческого или в меру сил своих его оберегать от все более банальных, но не менее зловещих притязаний на единовластную. На лестнице колючей разговора б!