В поисках нового «куда?»

В поисках нового «куда?»//Интервью с М.Я. Гефтером в «Московских новостях» №32 (627) от 9 августа 1992 г. С. 15

На последнем заседании Президентского совета Борис Ельцин сказал, что его волнуют не только конкретные проблемы. Неразрешимыми остаются и глубокие философские вопросы. И главный среди них — «Куда идет Россия?». Член Президентского совета Валерий Писигин предложил эту тему для размышлений историку Михаилу ГЕФТЕРУ.

М.Г.: Итак, куда? Прежде чем пытаться ответить — пусть предварительно — зададим вопрос вопросу: а откуда он сам? Вроде бы не бередил в памятном августе и после, в январе 1992-го и дальше. По крайней мере не беспокоил тех, кто, придя к власти, рискнул взять на себя ответственность за жизнь и судьбы. Что же, до дня вчерашнего им удавалось обходиться без этого куда? К лету же накопилось что-то, рассеявшее прежнюю уверенность?

А быть может, не без нужды нам — этот вопрос? Бесповоротно распрощались со своим прошлым, приняли за образец тех, кто уже благоустроился и оттого уже свободен от заботы о «пути», «выборе» и т.п. Сложили свой отказ с их опытом… И обрели себя? Многое говорит, что нет. Правда, мал срок, можно б и обождать.

Но злоба дня бросает вызов розовощекому самодовольству. Жизнь берет за горло размерами человеческих бедствий. Спрашиваем: надолго они? А разумеем: удастся ли выплыть без лоции, полагая, что «процесс» нынешний сам выстроится в нечто цельное, способное не только примирить человека очереди с невзгодами, но и пробудить в нем веру в себя?

В.П.: Обычно, когда мы говорим «куда?», то понимаем под этим будущее.

М.Г.: Будущее все-таки не простой календарь. История вложила в него определенный смысл, которому следовали сугубо разные страны. Оно, утопией вскормленное «будущее», не только отвергало настоящее, но и загодя сулило превзойти его. Но на исходе ХХ века все клонит к тому, чтобы поставить точку. И не оттого, что достигнут предел человеческого совершенства, а потому, что во все двери стучится запрет на искоренение «несовершенства». Хотим поменять журавля на синицу. Пожалуй, иначе. Другой журавль.

…И когда лидер России озадачивается этим самым «куда?», я хочу предположить, что он усмотрел обобщенный тупик в ежетекущих «пробуксовках», извлек вопрос из пришедшего к нему подозрения, что метод проб и ошибок слишком дорого обходится. Не станем пенять, что Ельцина поздно осенило. Осенило ведь.

В.П.: Хотелось бы, однако, уточнить, чем же наше нынешнее «куда?» отличается от традиционных планов, бюджетов и т.п.? Тем ли, что берет в изначальный расчет человека, его потребности и еще сокрытые возможности?

М.Г.: Я думаю, что то человеческое самоопределение, о котором речь, — не вдобавок к экономическим программам и социальным компенсациям и не в сфере «разъяснительной работы», а в самых корневищах идей и решений, адресованных ныне живущим. Последнее слово за ними. И слово, и дело!

Поясню. все вроде ратуют за плюрализм, за многоукладность. Но что это означает?

Только терпимость или вовсе иной принцип жизнетворения? Высвободимся ли мы из насильственного выравнивания, из сталинского (и после) вытаптывания различий? Нет, от универсальных рецептов не ушли. Если акционировать, то по одному стандарту. Если земледелие возродить, то лишь фермерское, не очень беря в расчет, что фермер не просто собственник, но — особая цивилизация, сменившая деревню, особый тип хозяйства и строй повседневности. В один год его не создашь.

Без того, чтобы в это вложились все (через цены, бюджет, налоговую систему), вообще ничего не выйдет.

Иначе говоря: никакое антимонопольное законодательство само по себе, никакие комитеты борьбы с этим чудищем по имени «Моно», не принесут ничего, кроме произрастания чиновников, если плюрализм не возведен в сверхзадачу, не заложен предварительно в любой «макроэкономический» эксперимент, если им не выверяется правильность всякого текущего решения. Говорят: сначала стабилизация. Я не очень понимаю, как это мыслится? Что, собственно, «стабилизируем»? Непременные внешние условия существования или жизнь, доставшуюся в наследство?

В.П.: Но ведь прежняя жизнь пошла на слом. Достаточно одно назвать: нет Советского Союза. Жалеть или радоваться?

М.Г.: Другими словами: запоздал ли распад или он — следствие поразительных ошибок, непростительных колебаний, сопровождавшихся бессмысленными и кровавыми акциями (Тбилиси, Баку, Вильнюс, Рига)? Проще сказать: и то, и другое. Труднее выговорить: да, Горбачев своими действиями фактически выталкивал из Союза «окраинные народы», но и в этом качестве Промысел избрал его своим орудием. …Мое давнишнее убеждение — без нового врозь не прийти к новому вместе. Это не только смена унификации, лишь разверстанной в пространстве, естественной и добровольной связью. Это еще и сотворение планетарного «тела», какого не было.

Что такое Россия с этой точки зрения? Очевидно: множественность форм бытия. Не «способов производства», а способов жизнедеятельности! От климата до человеческих характеров — гигантский разброс. Хорошо это, плохо ли — не скажешь одним словом. Ибо перемешаны нравы, навязанное «сверху» вошло в плоть и исторгается мучительно, с чудовищными выбросами, которые было бы весьма неточно сводить к «межнациональным конфликтам».

Распад Союза не отменил Евразию. Напротив, до предела заострил наше евразийство как проблему, пожалуй, именно сейчас освобождающуюся от давних мистических покрывал. Ждущую разумного, глядящего вперед решения. Но что-то мешает. Наваждение «единой и неделимой»? Да, и оно, но не одно оно. Хотя густо вмазаны в наше сознание предрассудки, как и прихоти буйно расцветшего политического карьеризма, нельзя не видеть действительной трудности. Нелегко, переступая через себя, осознать, что имеем дело не с «регионами», не с «губернаторствами» (предел желаний иных из реформаторов), а со странами.

И с Россией как страной стран. С уникальной, едва ли не единственной такой на свете.

В.П.: Слово это беспокоит, что и говорить. Но и суть смущает. России разъединиться на страны? Зачем?

М.Г.: Да разъединиться ли? Или, наоборот, найти шанс по-новому собраться? Не навязываясь, не оттирая кого-то, не воздвигаясь на «чужих» судьбах. Но раньше всего принять за отсчетное понятие — страну. Что это? В нашем случае — родословная и потенция, истоки и проект. Само собой: география и история, то, что осело, отложилось в ближних связях и человеческом характере, общее в посильном разнообразии. Ширь, которую можно «охватить». То «место», где людям доступно ощутить результаты собственного труда и в определенной мере распорядиться ими.

Нет ничего оскорбительного в признании: Россия никогда не была в этом смысле страной. Отметилась в веках Русью — протостраной (вспомним: «господин Великий Новгород»). Монгольским нашествием и его откатом включились в Азию. Империей стала еще до названия этого — и ею же в облике власти («нечистокровная» опричнина как модель). Многорасовая, многоязычная, без явственного деления на метрополию и колонии, с бесконечностью переходов от одного образа жизни к другому. Пространство соединяло и давило всех, включая и самих русских. Соблазн освободиться от внутренних проблем выносом их вовне сделал экспансию буднями, растрачивая ресурсы и растлевая души. В последнем счете Россия-империя надорвалась.

Советский Союз — ее антипод-преемник. Случайно ли Сталин, не довольствуясь тем, что вырезал местную верхушку, дробил сами территории на более мелкие единицы, превратив РСФСР в самую фиктивную из фикций. Все русское для него начиналось и кончалось на «Москва, Кремль». Поэтому стоит ли сталинскую геополитику брать за эталон, выдавать за наследие предков? Мне кажется, мы еще не осознали как следует, что нынешняя Россия — впервые. Такой, какова она теперь, в этих пределах не существовало.

В.П.: С этой точки зрения Федеративный договор можно рассматривать как учредительный акт?

М.Г.: Если не сомнут поправками и добавками, особенно пресловутой «реальной политикой». Если заложенные в этом акте принципы получат развитие. А это вовсе не просто. Необходимы и страноведческие знания и вкус к этой проблематике. Нужно, если угодно, специальная теория новых «горизонтально-вертикальных» структур. (С нетерпеливым интересом слежу за сотрудничеством Бориса Немцова с Григорием Явлинским — в Нижнем оба ищут не меньше, чем Россию, возводят по собственному почину ее строительные леса…) Но чтобы сдвинуться с места, там ли, в другом месте, главное — превозмочь страх перед действительными, а чаще мнимыми признаками сепаратизма. Да и время надобно. Но жизнь так устроена, что иногда стоит запрячь телегу впереди лошади. Меня, как и многих, порой смущают импровизации Бориса Ельцина. Однако и восхищают. Человек с завидным честолюбием, он не страшится компромиссов. Именно — не сделок, не уступок, ведущих к согласию. Пытался навязать свою волю Татарстану, не вышло — отступил. Отступлением выиграл. И Татарстан, и много большее.

Но достаточно ли сейчас, летом 1992-го, здорового инстинкта? Не пора ли всерьез и надолго открыться стихийной тяге «мест» к работающей суверенности, вводя ее красной строкой в общую программу реформ? Рискну утверждать: без пространственного плюрализма обречена и многоукладность. Тут очевидная обратная связь. Новые страны — а в их числе и русские страны — самый мощный таран из всех, что способны покончить с многоголовым «Моно». Притом — без взрыва. Ускоряя и очеловечивая конверсию, даже неизбежный бартер встраивая в рыночную перспективу.

И что не менее важно: страна стран — залог спасения от экологической разрухи. Из Кремля биосферу не вызволишь.

В.П.: Но вам возразят, беря за пример Западную Европу: там все идет к интеграции, а вы взываете к тому, чтобы сначала «врозь», а лишь затем «вместе».

М.Г.: А если совместить их во времени, подумавши о самом Времени, — по каким часам жить? К тому же «чистая» европейская интеграция — самообман. Там ведь интегрируются страны, не переставая ими быть. Вообще учитывает ли домашний реформатор по меньшей мере несовпадение фаз, когда пытается догнать подражая?

В.П.: Но что это значит для России? Каждая из предполагаемых стран отправляется в поиски своего «куда»?

М.Г.: Мы действительно вернулись к нашему «куда?». Уточняем: солидарная жизнь и разные векторы ее — согласуемо ли такое? Все зависит от того, что понимается под вектором. Опять же плюрализм, многоукладность! Кто сказал, что пропорции укладов, форм жизни должны быть одинаковыми повсюду и что это различие в пропорциях, в жизненных ритмах не принадлежит ныне к числу самых фундаментальных проблем?

Один вектор отличается от другого не тем, что сулит нечто более высокое и совершенное, а тем «просто», что каждый из них несет в себе часть общей работы различий. Говоря, что Россия как страна стран впереди, именно это и имею в виду.

Но если так, то почему бояться русских стран? И ведь не на пустом месте появятся. Разве русский Север, Зауралье, сам ли Урал, российский центр или кубанско-донской, предгорный юг — на одно лицо? Многие десятилетия обезличивали их. Как бы теперь не впасть в этот же грех, но с другого, «реформаторского» конца. Либо, если хотим упорядочиться, обустроиться, не отнимая у следующих поколений возможности вымолвить свое «куда?», мы призваны превозмочь «наследственный» монополизм дум и чаяний.

В.П.: А как претворить это в государственность? Ей-то тоже стать многовекторной?

М.Г.: Чем больше сегодня говорят о государственности, тем, похоже, мы дальше от нее. Есть какая-то натужность в стенаниях о ее отсутствии и призывах «возобновить» или «учредить» ее. Будто государство — нечто сакральное, а не совокупность политических институтов и учреждений, которые и не способны и не вправе вмещать в себя все и вся.

Откуда бы взяться «номенклатуре» со всеми ее родовыми чертами, в числе коих и роль всеобщего опекуна, когда бы не наш социум власти: особенная конструкция из намордника и поощрения. Либо привилегия, либо дискриминация. Где вычерк лица, так и невозможность для человека реализоваться, минуя причастность к власти. Для обретения же частной жизни требовалась неудача. Неудачники, вперед! Однако на этом регулярное бытие не построишь.

Начинать государство нужно у нас с общества. Но дано ли вообще построить общество всея Руси? На этом надорвалось не одно поколение — от людей 14 декабря и дальше, дальше. Кто замыкающий?

Общество, как и Россия нынешняя, возникает, превозмогая ношу пространства. Жесткая зависимость: без демонтажа властной вездесущности не пробиться к многоукладности, без последней неизбежны пароксизмы социума власти. Не это ли происходит сейчас в прихотливом переплетении игр в политическую монополию с разливом публичности, многоголосием течений и движений? Выход виду опять-таки в стране стран. Страна — реальный контур для продуктивной, ответственной демократии. Пока же есть демократы, но нет демократии…

В.П.: Кто же в этом раскладе президент, спрашивающий «куда»?

М.Г.: У него свой выбор. Он может стать крестным растущей снизу вверх страны стран. Если только не даст запугать себя тем, кто видит, скажем, в слове «конфедерация» гибель России. Тем вообще русофилам, которые, если вдуматься, ныне самые опасные русофобы.