Ностальгия на браво и бис: от «беспамятства» к политике памяти?

Ностальгия по советскому (коммунистическому) прошлому в России очевидным образом связана со структурой исторической памяти.

Если зайти практически в любой крупный российский книжный магазин и подойти к полке «История XX века», то даже при беглом взгляде невозможно не обратить внимания на внушительное число псевдоисторических книг, авторы которых стремятся любыми способами оправдать сталинизм, советский режим в целом. Историко-просветительской литературы, посвященной осмыслению и проработке исторического прошлого, условно говоря, с либеральных позиций, наоборот, критически мало.

Книгоиздатели не без показного цинизма ссылаются на законы рынка: мол, на эти книги есть стабильный спрос, а есть спрос — есть и предложение. Что ж, можно переформулировать вопрос: почему в российском обществе существует спрос на оправдание сталинизма?

Мне представляется, что ответ в следующем. В конце 1980-х — начале 1990-х на советского человека обрушился огромный поток информации о преступлениях советского режима. Объем сведений о массовых расстрелах, раскулачивании, депортации народов, рукотворном голоде и т.п. ужаса неминуемо вел к естественному выводу: политический режим, советское государство преступно и не имеет права на существование. Что и стало реальностью в декабре 1991 года, когда СССР прекратил политическое существование. Те, кто принял эту страшную информацию и приветствовал падение коммунистического режима, двинулись вперед в новое, неопределенное, но светлое демократическое будущее, оставив за спиной зияющую черную воронку 70 лет тоталитарного режима. Они как бы сказали: «Мы все поняли. Это было очень страшно, но теперь все кончилось, и мы можем просто жить. Зачем воспоминать плохое, у нас столько новых забот». Кто-то окунулся в мир новых возможностей, кто-то просто выживал в условиях экономического коллапса.

Но многие отказались принять правду. Можно смотреть на них как на людей, которые отказались признать очевидное, приверженных мороку идеологической химеры. Но можно увидеть в этом отказе неспособность столкнуться со злом такого масштаба. Когда человек не может принять какую-то страшную реальность, он начинает ее отрицать. Ищет любые оправдания, придумывает конспирологические теории. Правозащитники, работавшие в Чечне во время двух войн, рассказывали, насколько популярна была версия, что войну инспирировали внешние силы: американцы, евреи, иллюминаты, кто угодно, хоть инопланетяне. Ведь так сложно признать, что этот кровавый ужас породили мы сами.

Так же работает и литература, оправдывающая сталинизм и коммунизм. Реальность, которую мы не можем принять, нужно оправдать.

В 1990-е годы российские интеллектуалы не сформулировали для российского общества новый позитивный образ себя, который включал бы осмысление ГУЛага, Катыни и голодомора. Прекрасные, но абстрактные правовые формулы демократии и прав человека сами по себе оказались недостаточны. Окружающая реальность — экономический спад, криминальные войны, политические интриги, коррупция — также не давали повода для гордости и внутренней опоры.

Но общество не может жить без позитивного образа себя. Пустота стала заполняться эклектичным набором из символов «державности», военных побед и достижений советской эпохи. Ельцин продолжал опираться на идеологию антикоммунизма, но кремлевские дворцы отделывались в помпезном имперском стиле. Путин уже напрямую стал взаимодействовать с советским прошлым, вернув музыку сталинского гимна, к которому сталинский же гимнописец Сергей Михалков написал новые слова.

При этом обращение к советскому прошлому не означает возврата к собственно коммунистической идеологии. Позитивные идейные компоненты — равенство, коллективизм, интернационализм — вымываются. Остается образ империи, с тоталитарной символикой в красных тонах.

Оценка прошлого формируется через поиск позитивной опоры. Мы победили страшного агрессора — Гитлера, поэтому Советский Союз — это хорошо. Один молодой человек, лет примерно шестнадцати, на дискуссии в Сахаровском центре со школьниками сказал, видимо ожидая, что этим нас эпатирует, потому что понимал, в центр имени какого человека он пришел: «Я сталинист, но это потому, что я увлекаюсь историей Великой Отечественной войны».

Не имея позитивного образа себя, обращенного в будущее, российское общество устремлено в прошлое. Небольшая группа либеральной интеллигенции продолжает жить энергией борьбы с ужасным прошлым, остальные либо не хотят думать ни о чем, кроме настоящего, либо стремятся найти опору в достижениях предков.

Еще одной важной чертой российского общества является отсутствие семейной исторической памяти. В советское время страх был так велик, что взрослые стремились оградить детей и уж точно внуков от страшной правды. Люди переживают как собственную историю полет Гагарина в космос и победу во Второй мировой войне, но не знают о том, что их прадеды и прабабки были раскулачены или бежали от голода из деревни в город, а родственники расстреляны или прошли через ГУЛаг. Любые попытки жесткой нравственной и политической оценки советского режима, определение его как преступного очень часто вызывают отторжение: «Мы не можем судить прошлое, так как мы не жили тогда и не можем оценить реальных условий, в которых принимались те или иные решения», «называя сталинизм абсолютным злом, мы отрицаем победу в Великой Отечественной войне» и т.п. Но если перевести разговор на уровень судеб отдельных людей, настроение аудитории меняется. Никто не готов вновь осудить крестьян на раскулачивание, а рабочих Новочеркасска — на расстрел, оправдывать репрессии в отношении конкретных невинно осужденных. На мой взгляд, это отчетливо демонстрирует, что российскому обществу не хватает знаний о частной истории. Оно не может перевести фокус с судьбы государства на судьбу человека и общества. И, к сожалению, существующая система образования и государственная пропаганда поддерживают такую картину мира, в которой положительная или отрицательная оценка зависит от числа и масштаба достижений. Строительство гигантских военных заводов, запуск космических спутников, создание ядерного оружия заслоняют полную страха и лишений жизнь простых советских граждан.

В этом контексте я не могу не остановится на историко-культурном стандарте, который должен стать единой рамкой для преподавания истории в России в ближайшем будущем. Список «трудных вопросов» истории страны, которые не получили от авторов проекта однозначной оценки, фактически делает «небывшими» в интеллектуальном и нравственном смысле последние 25 лет жизни общества. Нет у авторов позиции ни по «причинам, последствиям и оценке установления однопартийной диктатуры и единовластия И.В. Сталина; причинам репрессий», равно как и применительно к «оценке внешней политики СССР накануне и в начале Второй мировой войны»; неудивительно, что о «цене победы СССР в Великой Отечественной войне» они также не готовы сказать ничего определенного.

Президент Путин в публичных выступлениях в последнее время нередко ссылается на важность исторического опыта. В действительности, происходит ровно обратное. Государство и власть не хотят никакой реальной встречи с прошлым, никакого реального его осмысления, уходят от разговора с прошлым, от необходимости делать выводы. Целостное и ответственное восприятие прошлого они хотят подменить набором достижений-символов. Причина этого, на мой взгляд, в том, что ответственное и честное отношение к прошлому подразумевает такое же отношение к настоящему. Последнего нынешний российский политический режим активно хочет избежать. Кремль желает единолично конструировать ценностные рамки современного российского общества, манипулируя историей по необходимости, так же как менялись в общественном сознании согласно результатам социологических опросов «наиболее враждебные по отношению к России государства». В этот список то анекдотически попадала Эстония, то уже совсем неанекдотически (потому что имела место реальная война) — Грузия.

Поэтому, говоря о ностальгии по советскому прошлому, необходимо различать естественные чувства старшего поколения, большая часть жизни которого прошла в социальной реальности, ушедшей в небытие вместе с Советским Союзом, и самоощущение остальной части общества, которая, пытаясь найти позитивный образ себя, поощряемая государственной пропагандой, пока находит опору исключительно в успехах большого и сильного государства — будь то реформы Петра I, победа в войне с Наполеоном или «достижения» сталинского СССР.