О возможной пользе украинского кризиса для философии в России

Природа философского мышления не исключает описания военных проблем в порядке их соответствия ощутимой вехе — новому зову времени.

Политика 30.07.2014 // 3 215
© TopS3cr3t

Война отвратительна. В то же время события между Россией и Украиной полезны хотя бы тем, что «открывают окно возможностей» для интеллектуалов в России для продумывания новых и принципиальных тем. Это открытие «окна» неприятно своей принудительностью. Ситуация «на фронтах» меняется резко, эти изменения в публичном пространстве сопровождаются крайне неприятными эмоциями, разделениями даже среди давних и прочных знакомых. Далеко не каждый ангажирован происходящим; я пишу о тех, кто ангажирован.

Странно было бы, скажем, занимаясь политической философией или философией права, остаться не затронутым этой «модельной» ситуацией перед глазами. Круги от этой ситуации расходятся по российскому обществу, затрагивая постепенно и тех, кто не вовлечен непосредственно в дискуссии, в которых тематизируются события между Россией и Украиной (перетирания всяких слухов — не в счет).

Напряжение от необходимости этического позиционирования и эстетических эмоций, обеспечиваемых медиа, в том числе социальными сетями, захлестывает. К тому же российские социальные сети, по-видимому, отличаются повышенной резкостью и эмоциональностью общения. Так что многие темы и проблемы сразу же доводятся до крайних положений, а на месте возможной иронии появляется уничижительный сарказм.

В общем, мышление обнаруживает себя в политической ситуации, чего так долго «здесь» не было, и политичность этой ситуации проявляется для многих именно в ощущении «припертости к стенке». Расслабленное продумывание классических и постклассических тем в отношении многих вопросов уже энергетически почти невозможно. Расслабленности «фейсбук не простит».

Длинная эпоха деполитизированности и распада «интеллектуального класса» на самими собой занятые группки (периода господства «режима разобщения», по выражению Бориса Дубина) завершается. Это началось в конце 2011 года, затем — Pussy Riot гейт, и вот теперь, с формированием виртуальных фронтов по поводу событий в т.н. «Новороссии», приходит время новой политики с неизбежным разделением на группы «своих» и «не-своих».

Эта политизация может стать продуктивной и действительно открыть или указать новые возможности.

Девять лет назад я пытался типологизировать философские сообщества в России и, глядя на вяловатый философский ландшафт, писал: «Нам нужна философская распря!» (подразумевая рансьеровское la mésentente), — чтобы затягивавшийся период межсобойчиков как-то переоформился в пространство общего напряженного внимания [1]. С того времени произошли важные события, и вот пришла настоящая распря, хотя вовсе не с той стороны, откуда могла ожидаться.

Взаимное внимание возникает не в силу интереса к аргументам другого (скажем, в «хабермасовском» порядке развития просвещенной «общественности»), а, скорее, силой напряжения самого поля, когда дискуссии/полемики/препирательства/распри становятся неизбежны, хотя и мучительны. Ощущение от философской распри — как, впрочем, и от почти любого скандала — таково, что лучше бы ее не было. И именно это ощущение, что «шутки, увы, кончились» — это признак новой возможности. 1920-е годы были чрезвычайно продуктивны для немецкой философии, так что до сих пор мы буквально питаемся тем, что они продумали там и тогда — где и когда вооруженные неизвестно кем отряды черт-знает-кого на улицах убивали людей [2].

Можно ли обойтись без таких ужасов? Может быть, можно. Когда Жак Рансьер пишет: «…политика для моего поколения зиждилась на невозможной идентификации — на идентификации с телами алжирцев, забитых до смерти и брошенных в Сену французской полицией от имени французского народа в октябре 1961 года» [3], — под «политикой» явно подразумевается не партийная работа, не выбор между ячейками тех или иных левых или правых движений (как это было для предшествующего поколения Фуко или Делеза), а политическая мысль, продумывание происходящего в политических категориях. Для этого не требовалось «лезть на баррикаду» (хотя через семь лет баррикады на берегах парижской Сены появились), но сама ситуация захватывала. И заметим, что в ней появляется некое «имя народа» (о «народе» ниже).

Целое поколение Рансьера было «приперто спиной к стене» колониальной войной в Алжире. Но сами они сидели вне досягаемости алжирских полевых орудий — как и подавляющее большинство из нас сидит вне досягаемости минометов Донецкой народной республики.  Но углубление в ситуацию трудно не заметить. Вопрос в том, как интеллектуально-продуктивно ее использовать.

Итак, если говорить о текущей ситуации как об окне возможностей для развития новой русской философии, то тут критически важно сосредоточиться на тематизации и продумывании открывающихся проблем. Собственно, проблемы это не новые и не специфически российские. Но именно теперь возникла принудительная необходимость их продумать. Можно этого не делать, и неприятный вызов будет ничтожить интеллектуалов на этой кризисной земле. Ну, да им не привыкать («He who desires but acts not, breeds pestilence», — «Бездеятельное желание рождает чуму» (Уильям Блейк), — и плохо то, что нерешенная, не встреченная лицом к лицу проблема оставляет мыслительную пустоту). Так вот, о необходимой тематизации проблем. Их будет три, как часто бывает в подобных статьях. Список, конечно, не полный.

1. Народ. Что такое сейчас — «народ»? Манипуляции с «народной волей», «волеизъявлением народа» и т.п. за последние полгода породили такие удивительные явления массового сознания — настоящие превращенные формы, — как, например, мартовский «крымский референдум», давший триумфальные (!) результаты, или «донецкий референдум» (к июлю уже подзабытый даже пропагандистами), с неизвестным числом участников, организованный буквально неизвестно как [4]. Имела место имитация мгновенного (в исторической перспективе) создания политического тела, распоряжающегося собственной судьбой. При этом «народ» формировался ad hoc, в неких исторически случайных границах (в Крыму — в границах региона, в Донбассе — в границах мест, где могли быть размещены пункты для голосования). Однако вот прямо сейчас существуют две эфемерные политические структуры, называющие себя «республики» (в конституции ЛНР, например, прямо сказано о том, что источником власти в ней является народ) [5]. В обоих случаях категория «народ» используется инструментально, в риторической борьбе с украинским государством. Этот «самоучрежденный» народ обращается к соседнему государству за помощью в военной борьбе с государством, на территории которого произошло его самопровозглашение.

Такое военное использование «народа» имеет, конечно, давнюю историю. Проблема в том, возможно ли нерепрессивное понятие «народа», современное и притом неупотребимое для военной мобилизации [6].

Возможно ли понятие народа, исключающее его символическое использование для обоснования и оправдания каких-либо репрессий, и в то же время — «современное», то есть без столь часто наблюдаемой традиционалистической архаизации?

2. Собственность. Что в словосочетании «Крым — наш!» означает слово «наш»? Это проблема собственности. Обсуждение собственности — больная тема для российской философии со времени еще приватизации, которая неприятно и убедительно подтверждала старую прудоновскую формулу «собственность есть кража». И пусть даже кража — в конце концов, продолжу цитировать классиков, что такое ограбление банка по сравнению с основанием банка? Но обладание или овладение собственностью предполагает ряд других отношений. Принятие на себя долгов, например (это одна из глубинных тем романа «Вспомнишь странного человека…» А.М. Пятигорского). Видимо, в случае с Крымом осуществился другой тип собственности, о котором писал Бибихин: «собственность это захват своего». Свое; в этом древняя энергетика обладания. Отсюда такой энтузиазм столь многих. Но где граница этого «своего»? «Свое постепенно вбирает в себя интимно близкое, мир, потом государство, наконец, гражданское общество, семью, соседей. В мире свое совпадает с родовым (родным)» [7]. Так проблема собственности превращается в проблему самости — в самоидентификацию. Не решив, почему я владею тем-то, невозможно проводить границы — так что проблема собственности оказывается проблемой формы, дооформления «самого себя». В соотношении, например, с некоторой конкретной территорией, землей. В российскую философию возвращается тема земли, которая ранее для многих философов была связана исключительно с прочтениями позднего Хайдеггера.

И можно ли — возвращаясь к Крыму — владеть землей? Что это значит: «полуостров Крым — наш»?

Какие странные и взаимопитательные сочетания пространственной, политической и правовой мысли нас ждут! Но, так или иначе, придется мысленно вернуться к приватизации.

3. Война и политика. Последние десять лет многие интеллектуалы в России проделали некоторую очень важную в открывающейся перспективе работу по освоению наследия Карла Шмитта. Благодаря ему кое-что открывается в особенностях современного российского политического процесса. Теперь оказывается важным в ситуации текущего пост-постсоветского «возвращения политического» отношение политического и военного. А именно: может ли политическое возникать не посредством милитарной мобилизации или не в виде негативного эффекта такой мобилизации (как это и происходит сейчас в России)? Если да, то у нас есть шансы мыслительно выйти из-под «инженерного воздействия» российского государства, творящего «народ» в собственных экспансионистских нуждах там и тогда, когда это требуется. Иначе «политическое» будет замыкаться в узкий фрейм противостояния «свой-чужой», к чему, в общем, непрерывно побуждают государственные СМИ, которым пока мало что можно противопоставить в интеллектуальном смысле. Потому и «мало что», что некоторые принципиальные вопросы не продуманы и не осуждены вслух поколением.

Мы за эти полгода наблюдали — преимущественно в виртуальных средах — и продолжаем наблюдать массовую мобилизацию. Откуда такая готовность воевать и убивать? В качестве гипотезы позволю себе предположить, это — результат нерешенной и даже не поставленной (заблокированной) проблемы ответственности за Великую Отечественную войну — за ее начало, ход и результаты. Мы не знаем, почему люди вокруг и мы сами начинаем страстно желать убивать и разрушать: это та самая зияющая пустота в мышлении из-за не взятой проблемы, о которой я упоминал выше. «Посттоталитарный синдром» — одно из объяснений, но им проблема не исчерпывается. Именно быстрое и такое как бы волшебное превращение Украины в государство-врага (да, со множеством оговорок — не у всех, не для всех, не всей Украины, но!), сопоставленное и связанное с развитием «мышления о народе», может быть темой продумывания.

Речь идет, в общем-то, о перспективе «новой социальной философии». Но ее может и не появиться, если мы [8] позволим себе ограничиваться перелопачиванием все тех же подручных превращенных форм. Такое вот сейчас время вызова.

Еще раз: продумать ответственность за войну и через это продумать вообще войну и военное; продумать приватизацию и через это собственность; продумать, что такое «народ» и можно ли его мыслить вне обеспечения текущей или будущей внутренней или внешней войны.

 

Примечания

1. Немцев М. Какую философию длить? // «Русский журнал» [2005] // http://old.russ.ru/culture/20050203_nem.html#6b.
2. Вот настроение тех лет: «В обмен на смысл жизни поколение получило оружие. «Джонни дали винтовку» — так назывался великий роман Дальтона Трамбо о юноше, превращенном в живой обрубок. Вооруженные люди знали одно: с этим миром по-хорошему нельзя. Так не все ли равно, куда податься: в штурмовики или комиссары, к Тельману или Муссолини», — Трофименков М. Поколение мертвых / / Коммерсант [27.06.2014 ] // http://www.kommersant.ru/doc/2493842.
3. Рансьер Ж. На краю политического / Пер. с франц. Б. М. Скуратова. М.: Праксис, 2006. С . 105. // http://abuss.narod.ru/Biblio/polis/rancier1.htm
4. У этих референдумов был свой любопытный прообраз — «референдум», инициированный, а затем проведенный в форме опроса КПРФ 2005 года, который, кстати, тоже кончился ничем (Немцев М. Красный референдум //Русский журнал [28.09.2005] // http://russ.ru/Mirovaya-povestka/Krasnyj-referendum).
5. В сети появился проект Конституции Луганской Народной Республики // http://www.ostro.org/lugansk/politics/news/445047/. По ссылке в статье можно скачать текст проекта самой этой «конституции».
6. Вячеслав Тишков в известной книге «Реквием по этносу: исследования по социально-культурной антропологии» (М.: Наука, 2003), по-видимому, вводил категорию «народ» именно с целью лишить такого конфликтно-мобилизационного потенциала категорию «этнос». И можно заметить, что за последние десять лет этнонационалистическая риторика действительно маргинализировалась. Теперь «этнос» — куда менее политически нагруженная категория, чем в годы, когда Тишков писал эту книгу (отдельная тема — это некоторые окраинные и неизвестные «широкому читателю», ждущие своего часа этнократические утопии, см. работы В. Шнирельмана). Но зато категория «народ» стала действительным оружием.
7. Бибихин В. Свое, собственное//Бибихин В.В. Другое начало. СПб.: Наука. 2003. С. 372.
8. Еще есть сложный вопрос: кто эти «мы» везде в этом тексте.

Комментарии

Самое читаемое за месяц