Бухарин и Эренбург: журналистский эпос

В мемуарах «Люди, годы, жизнь» Эренбург, вспоминая Париж 1932 года, рассказывает: «В мае ко мне неожиданно пришел сотрудник “Известий” С.А. Раевский; он сказал, что главный редактор и П.Л. Лапинский, с которым я часто встречался в годы войны, предлагают мне стать постоянным парижским корреспондентом газеты» [1]. Выражение «главный редактор и П.Л. Лапинский» говорило о цензурной неназываемости фамилии главного редактора, следовательно, Эренбург имел в виду Бухарина. Но это ошибка: Бухарин стал главным редактором «Известий» 21 февраля 1934 года после XVII съезда ВКП(б). Работать в «Известиях» Эренбурга пригласил не Бухарин, но с его приходом в газету интенсивность использования писателя резко увеличилась (в 1933 году Эренбург напечатал в «Известиях» 6 статей, в 1934-м — 22, в 1935-м — 25).

Однако личные отношения с Бухариным не восстановились, и, посылая статьи в «Известия», Эренбург имел дело с международным отделом газеты; в 1934 году письма и корреспонденции он направлял заведующему Международным отделом газеты заму главного редактора Г.Е. Цыпину (как и Бухарина, его расстреляли в 1938-м, но, в отличие от Бухарина, личный архив Цыпина не сохранили). Уцелело только одно письмо Эренбурга Цыпину — и только потому, что было передано Бухарину и у него осталось:

<27 <февраля 1934>

Дорогой Григорий Евгеньевич,

я собрал исключительно интересный материал, опросив человек сорок повстанцев [2]. Говорил и с вождями <восстания>. Выяснил примерно все. О некоторых деталях еще нельзя писать, как Вы сами понимаете.

Но, думается, даю полную картину.

Посылаю начало статьи — подвал. Конец (три дня восстания, провинция и репрессии) вышлю послезавтра.

Если что требуется, сообщите телефонно: Praga Hotel Saxe. Не знаю, как отсюда доберусь в Париж, — не пускают ни немцы, ни австрийцы.

Сердечно Ваш Илья Эренбург

В письмах Эренбурга его московскому секретарю В.А. Мильман в 1934 году (до летней поездки в Москву) все поручения по части «Известий» адресуются только Г.Е. Цыпину.

3 марта: «В Чехо-Словакии я работал день и ночь: опросил детально множество участников австрийских событий, потом написал цикл статей. Всего написал листа три. Эти статьи уже переводятся на немецкий, французский, английский и чешский. Я придаю им значение, так как наша информация в данном случае не стояла на высоте. Очень будет обидно, если Гр. Е. <Цыпин> их напечатает в сокращенном виде»;

9 марта: «Я сегодня послал Гр. Е. <Цыпину> очень решительное письмо. Дело в том, что австрийский очерк <6 марта> напечатан не только с купюрами, но и с недопустимой отсебятиной. Это вопрос очень серьезный и он делает чрезвычайно затруднительной мою дальнейшую работу»;

21 марта: «Я не получил никакого ответа от Г.Е. <Цыпина> на письма и телеграмму. Последние очерки были напечатаны хорошо. Но вопрос о первом так и не выяснен»;

23 марта: «Я не понимаю, о какой телеграмме Вам говорил Г.Е. Я получил только одну телеграмму до “событий”. Третьего дня я послал телеграмму: “Жду вестей” и ответа не получил, также на все письма. Я продолжаю считать вставки невозможными и не знаю, как мне поступать теперь. Если они довольны очерками, то почему они не отвечают, чтобы несколько успокоить меня касательно дальнейшего. Пока что я не шлю никакого материала. Все это мне очень неприятно»;

28 марта: «Я так и не получил никакого ответа от Г.Е. <Цыпина>. Не знаю, что это означает. Может быть, они не хотят, чтобы я писал для них»;

7 апреля: «От Г.Е. я получил ласковую телеграмму, но письма, о котором он сообщает в этой телеграмме, так и не получил»;

16 апреля: «Надеюсь также, что Г.Е. <Цыпин> не искромсает “Джунглей”»;

29 апреля: «Говоря с Г.Е., пожалуйста, выясните: “Джунгли”, деньги, французская провинция, “День второй”. Так же: я не понимаю, почему они так калечат мои статьи».

Личные отношения Эренбурга и Бухарина восстановились лишь летом 1934 года в Москве, когда Эренбург приехал на съезд советских писателей, и с тех пор никакие кошки между ними не пробегали. В мемуарах «Люди, годы, жизнь» рассказывается, как, приехав в 1934-м в столицу, Эренбург поселился в «Национале», где, к его удивлению, по-человечески обслуживали только иностранцев. Свое возмущение он выразил в статье «Откровенный разговор», где назвал вещи своими именами: «Глупо выдавать Советскую страну за старый русский трактир с вышколенной челядью и бутафорским надрывом». Бухарин статью Эренбурга напечатал 26 июля 1934 года, и она вызвала большой шум («Руководители “Интуриста” утверждали, — вспоминал писатель, — что несколько англичан и французов, собиравшихся посетить Советский Союз, после моей статьи отказались от поездки и что я нанес государству материальный ущерб. Бухарин меня защищал. Я не знал о различных телефонных звонках…») [3].

Во время съезда Эренбург не раз встречался с Бухариным (он сделал доклад о поэзии, вызвавший острый резонанс). А после съезда Эренбург и Бухарин выступили с рассказом о его работе в Одесском доме печати. В Одессе Эренбург написал большое письмо Сталину, в котором предложил реорганизовать Международную организацию революционных писателей (МОРП) на широкой демократической основе. Идеи этого письма в итоге привели к проведению в Париже Международного конгресса писателей в защиту культуры. Очевидно, что идея письма Сталину предварительно обсуждалась с Бухариным. Надо полагать, именно Бухарин и отвез письмо в Москву, а потом говорил о нем со Сталиным. В этом разговоре Сталин, недовольный бухаринским докладом на съезде писателей, лестно отозвался о выступлении Эренбурга на съезде. Вот как (не сразу) Бухарин сообщил об этом Эренбургу в Париж:

Москва 3/X–34

Дорогой Илья Григорьевич,

Вы не удивляйтесь моему молчанию. Коротко говоря <иностранное слово или выражение, не вписанное в копию> таковы: Ваше письмо получило полное одобрение, товарищ (т.е. Сталин. — Б.Ф.) сказал также, что Ваша речь была наилучшей на съезде. Что касается статьи, то я получил ответ: «Делай как хочешь» (без прочтения, за занятостью другими вещами) [4]. т.о. вопрос висит в воздухе, если принять во внимание все соображения, коими мы делились. Не возьмете ли Вы на себя главенство в предлагаемом Вами (в письме) учреждении (писательском)? [5] Такой вопрос о Вас мне был задан. Разумеется, за Вас я ответа дать не мог. Таковы факты. Сейчас все мы кружимся в дальнейших фазах и оборотах исторического процесса и чувствуем себя, как бодрый молодняк.

Горячо жму Вашу руку. Жаль, что не удалось Вас повидать, я задержался в газете.

Еще раз привет.

Ваш Н. Бухарин [6]

С тех пор прямой контакт Эренбурга с Бухариным поддерживался до осени 1936 года: шла постоянная переписка, тексты статей присылались лично главному редактору и они шли в номер, минуя иностранный отдел (когда отдел возглавил К.Б. Радек, это его раздражало).

В деловой переписке Эренбурга с его секретарем В.А. Мильман обозначение Бухарина (НИ) появляется систематически.

В феврале 1935 года Эренбург отправил Бухарину рукопись романа о советской молодежи «Не переводя дыхания», написанного по материалам поездки 1934 года на Север. Предполагалось, что Бухарин новую книгу прочтет и сам выберет главу для публикации в газете. Когда о новом романе Эренбурга узнал М. Кольцов, он запросил у Мильман отрывок для «Правды», Эренбург ответил ему телеграфно: «МИЛЬМАН СООБЩИЛА ЧТО ПРЕДПОЛАГАЕТСЯ НАПЕЧАТАТЬ ОТРЫВОК РОМАНА <в “Правде”> БЛАГОДАРЮ ДРУЖЕСКОЕ ВНИМАНИЕ ОЧЕНЬ ПРОШУ СОГЛАСИОВАТЬ ВОПРОС ПЕЧАТАНИЯ ОТРЫВКА НИКОЛАЕМ ИВАНОВИЧЕМ СЕРДЕЧНЫЙ ПРИВЕТ =ЭРЕНБУРГ». Это было 23-го, а 26 февраля Эренбург писал Мильман: «Кольцову послал телеграмму: благодарил и просил согласовать вопрос с Н.И. Без последнего печатать никак нельзя». 1 марта Эренбург пишет Мильман: «Скажите, что жду ответа на два письма Н.И. — одно почтой, другое оказией. Очень также прошу поскорей выбрать отрывок из романа» [7].

Роман «Не переводя дыхания» полностью печатался в мартовском номере «Знамени», и Эренбург спешил. Отрывок появился в «Известиях» 12 марта; всю рукопись Эренбурга Бухарин смог прочесть только после этого. Письмо главного редактора «Известий» с суждениями об этом романе было написано 14 марта, а 19-го перепечатано в редакции на машинке, и копия его сохранилась в личном архиве Бухарина; перевод многочисленных иностранных выражений, употребление которых характерно для бухаринских эпистол, приводим в конце письма:

Исх. № 55/с

Дорогой Илья Григорьевич,

не ругайтесь, что долго не писал: perculum in mora [i] ведь не было, а без такой погонялки у нас люди эпистолярным искусством подолгу не занимаются. Потом была добавочная причина: я не прочел Ваш роман. Сегодня ночью я его прочел до самого конца. Поэтому, ожидая сейчас шофера, пишу Вам предварительно несколько строк, — может, потом напишу подробнее, если успею.

Pro:

Очень хорошо, что роман ориентирован на человека; что разобраны

тематически:

«сантименты» (в хорошем смысле);

что подняты здесь большие проблемы (личного

и общественного); что занята правильная, на мой взгляд, позиция.

формально:

Что литературно прекрасно написано, что выразительность отдельных глав исключительно превосходна, да и весь роман, что диалектика логики и чувства и их переходов здорово «дана».

Summa summarum [ii] — что роман сугубо интересен.

Vert! [iii]

Сontra: полярно-однообразна, быть может, сфера вращения всего:

производство

versusiv [iv]

любовь.

Это я карикатурно — не берите особо всерьез: я только говорю о некой тенденции полярного раздвоения жизни у Вас (на самом деле у Вас и актриса и художник etq. [v])

Но мне, казалось бы, сейчас нужно еще решительнее набивать все трехмерное пространство романа многосложностью типов и бытовых, общественных, групповых, государственных etc. [vi] образований.

Разная деревенская интеллигенция — агрономы, трактористы, комбайнеры, доктора; колхозники, единоличники, кулаки, раскулаченные, красновармейцы, краскомы; обездоленные (не поднявшиеся до «сознательности»); отживающие группы вроде попов и т. д. — если речь идет о деревне; то же mutates mutandis [vii] — о городе. У нас город в его многообразном лице не давался. Вы очень здорово взяли и основу сближения между городом и деревней, но и здесь главное перемычки: производство + любовь.

С общефилософской точки зрения здесь есть raison d’être [viii], в такой постановке вопроса, но больше опосредствований!

Может быть, я и ошибаюсь, но беглое — ночное чтение тому виной. Однако я без комплиментов должен сказать, что роман мне чрезвычайно понравился и я кричу «браво» (Так примерно сказал бы Плеханов, а Ильич: «Прекрасно написано. — Это помните, тот, Илья Лохматый (так прозвал Эренбурга в Париже в 1909 году В.И. Ленин. — Б.Ф.)…».

Ну, жму руку. Вы видите, что мы печатаем Вас изо всех сил и впредь тоже будем давать, а Вы давайте свое: тем ведь уйма:

1) Фашизм и женщина.

2) Шелковые чулки и война (о производстве искусственного шелка и «порохов»).

3) О фокстротной «культуре».

4) Религия в Третьей Империи

5) (Idem [ix]) Валгалла и авиация.

6) Что делается в колониальном мире (Что, если опросить парижских джаз-негров из Америки или Африки и узнать их curriculum vitae [x], не делая из них непременно Айш (Айша — негр, персонаж романа «Хулио Хуренито». — Б.Ф.)?)

и т.д.

Вы сами лучше всех других придумаете что-либо мастерское.

Привет.

Крепко жму руку.

Ваш Н. Бухарин

14 III 35 г.»

i. Опасность в промедлении (лат.)

ii. Окончательный итог (лат.).

iii. Переверни (лат.) — здесь в письме кончается страница.

iv. Против (лат.).

v. Сокращенное от et quidem — и именно (лат.).

vi. Сокращенное от et cetera — и так далее (лат.).

vii. Сделав соответствующие изменения (лат.) — выражение, которым часто пользовался Бухарин.

viii. Смысл, резон (франц.).

ix. Там же (лат.).

x. Жизнеописание (лат.).

Для контраста приведем здесь фрагмент из продиктованного совсем иными соображениями и, надо признать, выдержавшего «проверку временем» отзыва о книге «Не переводя дыхания», — он появился в том же году в парижской эмигрантской газете и принадлежал М. Осоргину: «Эренбург уже не просто пишет, он поет. Поет он лучшее, что есть в современной советской жизни, — работающую и жизнерадостную молодежь. Поет не соло, а в хоре. От его участия хор выигрывает; но скажу откровенно, мне было жаль потерять солиста, писателя с отчетливой, не всеми слышимой индивидуальностью. Для перехода в хор нужно отказаться от очень многого, а научиться только пустякам. Этим пустякам Эренбург научился без труда» [8].

23 марта 1935 года Эренбург сообщил Мильман, что получил письмо Н.И., но о самом письме ничего не сказал…

Следующее письмо Эренбурга, сохранившееся в архиве Бухарина, написано в июне и послано с оказией. Оно посвящено, главным образом, газетным делам и подготовке парижского международного конгресса писателей — она занимала много времени и сил Эренбурга:

8 июня <1935>

Дорогой Николай Иванович,

снова у нас недоразумения! Я легко могу понять, что с Эльзасом я «не попал в точку» [9]. Но, во-первых, я неоднократно просил осведомить меня об этих «точках». Во вторых, почему мне не сразу сообщили об этом и не попросили переделать статьи?

На поездку в Эльзас я потратил неделю времени, на чтение всяких автономистских газет и пр., плюс сама статья — еще неделя. Это все же представляет какое-то рабочее время. Поездка в Эльзас при таких условиях отнюдь не парти де плезир [10]! Ясно, что очерк об Эльзасе можно было бы написать и иначе. Поэтому я все время слал письма и телеграммы, спрашивал — и ни гу-гу. Теперь я прошу Вас вернуть мне рукопись с пометками, объясняющими трудности, и я статью переделаю: хочу все же использовать как-то эту поездку. С другой стороны, повторяю просьбу: держать меня в осведомленности о желаниях редакции, о точках, которые у нас вдоволь подвижны, и о прочем. Иначе сейчас писать отсюда невозможно. Судите сами — прежде чем затеять всю эту серию поездок по областям, смежным с Германией, я много раз запрашивал редакцию: не выйдет ли как с Сааром [11] и пр. Отвечали: нет. Тогда я стал после первого же очерка спрашивать, как именно писать, годится ли и пр. Молчание. Только Ландерс [12] передает от Вашего имени: пишите, как знаете, хорошо и т. д. А вот и результаты. Я, правда, делаю еще опыт и посылаю очерк об Эйпене [13], но уверяю Вас, что при таких условиях работать нельзя. Я понимаю, что у Вас и без этого уйма дел, но приспособьте для этого иностранный отдел. Теперь я там никого не знаю. В эпоху Раевского, Гнедина [14] я еще мог спросить их, но кого я теперь спрошу? Напишите мне наконец-то, о чем и как мне писать. О Германии трудно, во первых, КБ <Радек> не любят (Так! — Б.Ф.), когда я пишу о Германии, во вторых, в эту прекрасную страну меня не пущают. О Франции? Но ведь я не могу превратиться в интуристского гида из «Ревю де Моску»! Вот, например, скоро я двинусь в Союз. Могу по дороге что либо посмотреть, выбрать маршрут в связи с планами очерковыми, но для всего этого мне нужны указания, так как предвидеть нюансы, во-первых, высоко политические, а, во вторых, внутреннередакционные я уж никак отсюда не могу.

Итак, это первый и основной вопрос. Перехожу к другому — к съезду писателей [15]. Как Вы слыхали, им занимался Б<арбюс> [16]. Но он уехал в свое поместье и ничего не делал. Меня в свое время «обуздали» [17]. В итоге я очень опасаюсь, что будет мало звезд и много различной богемской сволоты троцкистски-анархического типа — писатели никакие, но поговорить любят. Наша делегация своеобразна: никто не владеет иностранными языками и из 18 душ только 5 хотя бы несколько известны на Западе, как писатели. Впрочем, все это к делу не относится — просто мои страхи. Я теперь много работаю над этим, чтобы хоть как-нибудь исправить дело. Вопрос, как поставить информацию для «Известий»: Какое место хотите Вы отвести? Передавать телеграфом или не нужно? Съезд будет продолжаться пять дней. Открывается 21 <июня>. Если телеграфом известите вперед, так как мне нужно раздобыть машинистку, чтоб она все переписывала латинскими буквами — у меня будет немало хлопот и без этого. Хотите ли Вы также впечатления наших делегатов? Сообщите, с кем Вы договаривались, чтоб не вышло недоразумений, повторений и пр. Хотите ли иностранцев — статьи идти речи? Я слыхал, как К<ольцов> [18] просил у <Ж.Р.> Блока статью для «Правды» о задачах съезда. Словом, обо всем сообщите мне вперед.

В ближайшие дни выходит книжкой мой роман «Не переводя дыхания». Мне очень хотелось, чтоб в «Известиях» была о нем статья, если, конечно, Вы находите это удобным и сам роман достойным этого [19].

С Мальро вышло нехорошо. Его разобидели и по-моему зря: книга хорошая и отрывок был понятный.

Жду от Вас скорого и исчерпывающего ответа на это письмо.

Я очень устал: съезд, перевод Мальро, статьи для «Известий». Не знаю, когда удастся отдохнуть или даже просто перевести дыхание.

Крепко жму руку!

Ваш И. Эренбург

Упомянутый здесь перевод Мальро — это работа Эренбурга над переводом книги Андре Мальро «Годы презрения». История началась в марте 1935 года, когда Эренбург прислал отрывок из нее в «Известия», предполагая, что газета его опубликует. Об этом Эренбург несколько раз настойчиво писал Мильман.

8 апреля: «Мальро получил от “Правды” письмо: просят дать отрывок из романа. Я его попросил подождать несколько дней. Отказать он не может, но может отсрочить на несколько дней».

15 апреля: «Выясните, почему маринуют Мальро».

8 мая: «Пишу НИ о том, что очень сердит из-за первомайской статьи. Пишу также о Мальро: если не напечатают в самое ближайшее время, передам в другое место, — так решил сам Мальро, я же только переводчик».

20 мая: «Сегодня получил Вашу телеграмму насчет того, что НИ будет сегодня звонить. Постараюсь все выяснить. Во всяком случае, остается в силе прежнее: если они не печатают Мальро, дать в другое место».

23 мая отрывок из книги «Годы презрения» напечатала «Вечерняя Москва», где работала Мильман; в тот же день Эренбург послал в Москву новый отрывок, попросив Мильман «для приличия» показать его в «Известиях».

26 мая: «Жду разъяснений с Мальро. Я усиленно работаю над переводом Мальро и 15-го июня “Знамя” получит всю рукопись». 8 июня (когда как раз было написано и приведенное выше письмо Бухарину): «Посылаю 2 и 3 главы Мальро. В ближайшие дни вышлю 4 и 5 (они в переписке), 6, 7, 8 рассчитываю выслать между 15 и 20… Сегодня же посылаю письмо НИ с оказией». В итоге «Известия» отрывок из романа Мальро так и не напечатали. 14 июня отрывок из книги Мальро появился в «Правде» [20].

В июле 1935 года в Париже прошел Международный антифашистский конгресс писателей в защиту культуры. Подготовка его была непростой и длительной, а у истоков его было то самое письмо Эренбурга Сталину, которое из Одессы привез Сталину Бухарин. Эренбург принимал активное участие в подготовке парижского конгресса, а вот Бухарина на парижский конгресс Сталин не пустил. Эренбург принимал самое активное участие как в подготовке, так и в проведении этого конгресса. Он постоянно передавал в «Известия» репортажи о ходе его работы… [21]

Одна из статей Эренбурга, написанная в Москве в ноябре 1935-го и сразу же напечатанная Бухариным в «Известиях», вызвала гневную реакцию Сталина. Статья была посвящена знаменитой ударнице Дусе Виноградовой [22] и напечатана 21 ноября. В мемуарах «Люди, годы, жизнь» Эренбург написал об этом так:

«Однажды Сталин позвонил Бухарину: “Ты что же, решил устроить в газете любовную почту?..” Было это по поводу моего “Письма к Дусе Виноградовой”, знатной ткачихе: я попытался рассказать о живой молодой женщине. Гнев Сталина обрушился на Бухарине» [23].

Что разозлило вождя? Рассказ о живой молодой женщине, а не о роботе? Популярность бухаринских «Известий»? Неформальные выступления Эренбурга на «дискуссии» о формализме? Всяко, выволочка, учиненная вождем (наверняка, в присутствии очевидцев), была яростной («Я был в большом смятении, когда ты меня разносил за Эренбурга…» — признался Сталину Бухарин [24]). Об этом «разговоре» он, зная опасную натуру Сталина и его методы, сказал Эренбургу. И тогда, 28 октября 1935 года, в гостинице «Метрополь» писатель сочинил свое второе письмо вождю:

6/III <1913>

Уважаемый Иосиф Виссарионович,

т. Бухарин передал мне, что Вы отнеслись отрицательно к тому, что я написал о Виноградовой. Писатель никогда не знает, удалось ли ему выразить то, что он хотел. Напечатанные в газете эти строчки о Виноградовой носят не тот характер, который я хотел им придать. Не надо было мне этого печатать в газете, не надо было и ставить имя действительно существующего человека (Виноградовой). Для меня это был клочок романа, не написанного мной, и в виде странички романа, переработанные и, конечно, измененные, эти строки звучали бы совершенно иначе. Мне хочется объяснить Вам, почему я написал этот рассказ. Меня глубоко взволновала беседа с Виноградовой, тот человеческий рост, то напряжение в работе, выдумка, инициатива и вместе с тем скромность, вся та человечность, которые неизменно меня потрясают, когда я встречаюсь с людьми за последнее время. Но все это подлежит обработке, должно стать страницами книги, а не быть напечатанным на газетных столбцах.

Мне трудно себе представить работу писателя без срывов. Я не понимаю литературы равнодушной. Я часто думаю: какая в нашей стране напряженная, страстная, горячая жизнь, а вот искусство зачастую у нас спокойное и холодное. Мне кажется, что художественное произведение рождается от тесного контакта внешнего мира с внутренней темой художника. Вне этого мыслимы только опись, инвентарь существующего мира, но не те книги, которые могут жечь сердца читателей. Я больше всего боюсь в моей работе холода, внутренней незаинтересованности. Вы дали прекрасное определение всего развития нашего искусства двумя словами: «социалистический реализм». Я понимаю это, как необходимость брать «сегодня» в его развитии, в том, что имеется в нем от «завтра», в перспективе необыкновенного роста людей социалистического общества. Поэтому мне больно видеть, как словами «социалистический реализм» иногда покрывается натурализм, то есть восприятие действительности в ее неподвижности. Отсюда и происходит тот холод, то отсутствие «сообщничества» между художником и его персонажами, о которых я только что говорил.

Простите, что я отнимаю у Вас время этими мыслями, уходящими далеко от злополучной статьи. Если бы я их не высказал, осталось бы неясным мое писательское устремление: ведь в ошибках, как и в достижениях, сказывается то, что мы, писатели, хотим дать. Отсутствие меры или срывы у меня происходят от того же: от потрясенности молодостью нашей страны, которую я переживаю, как мою личную молодость. То, что я живу большую часть времени в Париже, может быть, и уничтожает множество ценных деталей в моих наблюдениях, но это придает им остроту восприятия. Я всякий раз изумляюсь, встречаясь с нашими людьми, и это изумление — страсть моих последних книг. Мне приходится в Париже много работать над другим: над организацией писателей, над газетными очерками о Западе, но все же моей основной работой теперь, моим существом, тем, чем я живу, являются именно это волнение, это изумление, которые владеют мною, как писателем.

Я вижу читателей. Они жадно и доверчиво берут наши книги. Я вижу жизнь, в которой больше нет места ни скуке, ни рутине, ни равнодушью. Если при этом литература и искусство не только не опережают жизнь, но часто плетутся за ней, в этом наша вина: писателей и художников. Я никак не хочу защищать двухсот строчек о Виноградовой, и, если бы речь шла только об этом, я не стал бы Вас беспокоить. Но я считаю, что, разрешив т. Бухарину передать мне Ваш отзыв об этом рассказе (или статье), Вы показали внимание к моей писательской работе, и я счел необходимым Вам прямо рассказать о том, как я ошибаюсь и чего именно хочу достичь.

«Работа над ошибками» выглядела убедительно, но этого было мало.

О недовольстве вождя статьей Эренбурга стало известно в ЦК и в близких сферах. В отделе печати ЦК московскими выступлениями Эренбурга по вопросам искусства были крайне недовольны. Противники, завистники писателя давно ждали случая разделаться с парижским, как они считали, счастливцем. Остановить их могло только одно: опасение, что вождь их не поддержит. Положение Эренбурга оставалось неопределенным, и он решил повести разговор со Сталиным без обиняков. В этом был безусловный риск, но, как говорится, кто не рискует, тот не выигрывает, и Эренбург написал:

«Мне особенно обидно, что неудача с этой статьей совпала по времени с несколькими моими выступлениями на творческих дискуссиях, посвященных проблемам нашей литературы и искусства. Я высказал на них те же мысли, что и в письме к Вам: о недопустимости равнодушья, о необходимости творческой выдумки и о том, что социалистический реализм зачастую у нас подменяется бескрылым натурализмом. Естественно, что такие высказывания не могли встретить единодушного одобрения среди всех моих товарищей, работающих в области искусства. Теперь эти высказывания начинают связывать с неудачей статьи и это переходит в политическое недоверие. Я думал, что вне творческих дискуссий нет в искусстве движения. Возможно, что я ошибался и что лучше было бы мне не отрываться для этого от работы над романом. То же самое я могу сказать о критике отдельных выступлений нашей делегации на парижском писательском конгрессе, о критике, которую я позволил себе в беседах с тесным кругом более или менее ответственных товарищей. Разумеется, я никогда бы не допустил подобной критики на собрании или в печати. Я яростно защищал всю линию нашей делегации на Западе — на собраниях и в печати. Если я позволил себе в отмеченных беседах критику (вернее самокритику — я ведь входил в состав нашей делегации), то только потому, что вижу ежедневно все трудности нашей работы на Западе. Многое пришлось выправлять уже в дни конгресса, и здесь я действовал в контакте и часто по прямым советам т. Потемкина [25]. Мне дорог престиж нашего государства среди интеллигенции Запада, и я хочу одного: поднять его еще выше и при следующем выступлении на международной арене избежать многих ошибок, может быть, и не столь больших, но досадных. Опять-таки скажу, что, может быть, и здесь я ошибаюсь, что, может быть, я вовсе не пригоден для этой работы. Если я работал над созывом конгресса, если теперь я продолжаю работать над организацией писателей, то только потому, что в свое время мне предложил делать это Цека партии.

Мне говорят, что на собрании Отдела печати Цека меня назвали “пошлым мещанином”. Мне кажется, что этого я не заслужил. Еще раз говорю: у каждого писателя бывают срывы, даже у писателя, куда более талантливого, нежели я. Но подобные определения получают сразу огласку в литературной среде и создают атмосферу, в которой писателю трудно работать. Я слышу также, как итог этих разговоров: «Гастролер из Франции». Я прожил в Париже 21 год, но если я теперь живу в нем, то вовсе не по причинам личного характера. Мне думается, что это обстоятельство мне помогает в моей литературной работе. Я связан с движением на Западе, мне приходится часто писать на западные темы, я часто также пишу о Союзе для близких и в органах <печати> в Европе и в Америке, сопоставляя то, что там, и то, что у нас. С другой стороны — об этом я писал выше — ощущение двух миров и острота восприятья советской действительности помогают мне при работе над нашим материалом. Наконец, я стараюсь теперь сделать все, от меня зависящее, чтобы оживить работу, скажу откровенно, вялой организации, которая осталась нам от далеко невялого конгресса. Все это, может быть, я делаю неумело, но ни эта моя работа, ни мои газетные очерки о Западе, ни мои последние два романа о советской молодежи, на мой взгляд, не подходят под определение “гастролера из Франции”.

Я не связывал и не связываю вопроса о моем пребывании в Париже с какими-либо личными пожеланиями. Если Вы считаете, что я могу быть полезней для нашей страны, находясь в Союзе, я с величайшей охотой и в самый кратчайший срок перееду сюда. Я Вам буду обязан, если в той или иной форме Вы укажете мне, должен ли я вернуться немедленно из Парижа в Москву или же работать там. Простите сбивчивую форму этого письма: я очень взволнован и огорчен…»

Резолюция Сталина на этом письме: «Т. Молотову, Жданову, Ворошилову, Андрееву, Ежову» означала, что расчет Эренбурга полностью оправдался — члены Политбюро, включая тех, кто занимался «руководством» писателями, были проинформированы о письме Эренбурга и, тем самым, о том, что «инцидент исчерпан». В середине декабря 1935 года Эренбург благополучно отбыл из СССР…

29 января 1936 года отмечалось 70-летие Ромена Роллана; 31 января Международная ассоциация писателей провела в Париже торжественное заседание, и Эренбург активно участвовал в его подготовке. Бухарин, высоко ценивший Роллана и написавший к его приезду в СССР статью «Мастер и воин культуры, сын человечества» [26], решил дать в газете подборку материалов к юбилею писателя (он и сам написал еще одну статью о Роллане — «Горные вершины» [27]). 14 января Эренбург сообщал Мильман: «Получил телеграмму от Б<ухарина> о Ромене Роллане. Сделаю все возможное, хотя поздновато сообщили. Сам писать не буду». По просьбе Эренбурга о Роллане для «Известий» написал Жан Геенно (через какое-то время Л.М. Козинцева-Эренбург просила в письме Мильман «взять в Известиях гонорар Guehenno за статью o Ромэн Роллане и послать ему по адресу книгу о Музее западной живописи» [28].

В марте и начале апреля 1936 года Эренбург много общался с Бухариным в Париже; об этих встречах рассказывается в мемуарах: «…Бухарин приехал в Париж. Он остановился в гостинице “Лютеция”, рассказал мне, что Сталин послал его для того, чтобы через меньшевиков купить архив Маркса, вывезенный немецкими социал-демократами. Он вдруг добавил: “Может быть, это — ловушка, не знаю…” Он был встревожен, минутами растерян, но был у него чудесный характер: он умел забывать все страшное, прельстившись выставкой, книгами или “кассуле тулузен” — южным блюдом, гусятиной и колбасой с белыми бобами. Он любил живопись, был сам самодеятельным художником — писал пейзажи. Люба (Л.М. Козинцева-Эренбург. — Б.Ф.) водила его на выставки. Французы устроили его доклад в зале Мютюалитэ, помню, как восхищался Ланжевен мыслями Бухарина. А из посольства пришел третий секретарь — там если не знали, то предчувствовали скорую развязку. Мы как-то бродили про набережной Сены, по узким улицам Латинского квартала, когда Николай Иванович всполошился: “Нужно в “Лютецию” — я должен написать Кобе”. Я спросил, о чем он хочет писать — ясно, что не о красоте старого Парижа и не о холстах Боннара, которые ему понравились. Он растерянно засмеялся: “В том-то и беда — не знаю о чем. А нужно — Коба любит получать письма”» [29].

В Париже Эренбург дал прочесть Бухарину рукопись «Книги для взрослых», где наряду с вымышленными главами были и мемуарные, в частности глава о Первой московской гимназии и в ней слова о Бухарине и Сокольникове (Эренбург 10 мая писал Мильман: «Сейчас посылаю авиа статью о колхозах (в Испании. — Б.Ф.) в “Известия” на имя НИ. Поступить иначе считаю неудобным. Одновременно пишу НИ, очень настойчиво прошу пропустить в газете отрывок из романа (“Книга для взрослых”. — Б.Ф.) до выхода “Знамени”. Отрывок, если НИ хочет, пусть выберет сам. Можно 19 главу [30]. Можно другое по его выбору: он роман читал», — поскольку Эренбург не посылал Бухарину в Москву рукопись «Книги для взрослых», речь может идти только о чтении в Париже, тем более что и свободного времени у Бухарина там было больше, и виделся он там с Эренбургом не раз). Кстати сказать, в пору пребывания Бухарина в Париже получил Эренбург очень доброжелательный, если не сказать восторженный, отзыв члена редколлегии «Знамени» С. Рейзина о «Книге для взрослых» [31]; среди немногих рекомендаций автору была такая: «Я бы снял имена Бухарина, Карахана». Эренбург эту рекомендацию отверг, и ласковые слова о Бухарине появились в пятом номере «Знамени» за 1936 год («Книгу для взрослых» издательство «Советский писатель» сдало в набор 21 июня 1936 года, а подписали ее в печать 10 декабря 1936 года, когда у Эренбурга уже никто не спрашивал, оставлять Бухарина или нет, — все необходимые купюры издательство сделало само).

Доклад Бухарина в Париже состоялся 3 апреля (текст его перевел друг Эренбурга Андре Мальро, который в книге «Веревка и мыши» вспоминает тревожную прогулку с Бухариным по Парижу [32]), а 6 апреля Эренбург отбыл в Испанию, не зная, что видит Бухарина на свободе в последний раз.

Гражданская война в Испании еще не началась, но уже вполне вызревала, и эти события на несколько лет захватили Эренбурга, позволив ему не думать о многом («Додумать не дай, оборви, молю, этот голос, / Чтоб память распалась, чтоб та тоска раскололась…» — признавался он в стихах испанского цикла)… Испанские статьи Эренбурга — последнее, что из присланного им печатал в «Известиях» Бухарин, печатал вопреки мнению Радека:

17/V <1936>

Дорогой Николай!

Мне сообщают сегодня, что ты сегодня жаловался на отдел, упрекая его, во-первых, в нежелании печатать статьи Эренбурга, вовторых, в нежелании давать обозрения из многих газет (в одном номере). Так как тебе известно, что за отдел я несу ответственность, то правильнее было бы поставить этот вопрос на заседании редколлегии. Но я не имею причины тебе письменно засвидетельствовать, что оба упрека нелепые. Эренбурга я считаю очень ценным сотрудником, но я считаю, что талант сотрудника не освобождает главного редактора от обязанностей относиться к каждой статье критически, под углом зрения политики газеты. Считаю неправильным печатать при теперешнем положении в «Известиях» одну энтузиастическую статью об Испании за другой [33]. Об Испании нам надо писать сдержанно в официозе правительства, ибо значительная часть игры против нас построена на том, что мы руководим испанскими событиями. Поэтому особенно ошибочным считал напечатание корреспонденции, кончавшейся <тем>, что испанские рабочие поняли значение оружия, динамита и так далее [34]. Я устанавливаю, что я этой статьи вообще не читал <так> как вообще статьи Эренбурга пользуются привилегией непрохождения через отдел, что касается обозрений, то раз надо давать подбор из многих статей, другой раз — целую показательную статью <…> Вместо разговора, который устраняет разногласия, получается смешное положение, когда главный редактор жалуется на отдел, что отдел его не слушает. Если ты считаешь, что ты прав, то ведь можешь дать приказ — потому <что> ты главный редактор. Замен этого не делать и брать реванш над отделом, который обязан слушать моих указаний, т. к. я обязан принимать к исполнению твоих указания.

Привет. Не злись, а лучше думай.

Твой К<арл> Р<адек> [35]

Последние сохранившиеся послания Эренбурга Бухарину датированы июнем 1936 года.

9 июня <1936>

Дорогой Николай Иванович,

только что вернулся из Чехо-Словакии и Вены. Напишу для газеты три очерка: Вена, Словацкий съезд писателей, Мукачево [36]. 20<-го>, вероятно, поеду в Лондон [37] и оттуда снова напишу. Так что двухмесячный «отпуск» видимо начну позднее.

Посылаю Вам по совету т. т. из полпредства письмо с описанием положения в Испании (приводится следом. — Б.Ф.) и др. местах. Может быть, Вы найдете нужным показать его кому либо авторитетному.

Я весьма огорчен нашей лит-политикой [38], в частности, с тревогой размышляю о судьбе моей «Книги для взрослых», да и о судьбе моей.

На Вас я в обиде: считаю, что плохо выкроили отрывок, да и постскриптум к испанской статье составлен чрезвычайно своеобразно [39].

В Париже теперь настоящая Испания [40]. Видимо, писать о забастовках в наших газетах нельзя, т. к. не получил от Вас телеграммы.

Сердечно Ваш И. Эренбург

Илья Эренбург находился в Испании две недели (с 6 апреля 1936 года) как спецкор «Известий». 18 апреля его принял премьер-министр Мануэль Асанья… Фраза, что «т.т. из полпредства» посоветовали ему послать Бухарину письмо с описанием положения в Испании, производит странное впечатление. Понятно, что все, увиденное им тогда в Испании, а перед тем в Словакии и Прикарпатской Руси, представлялось Эренбургу политически значимым и он хотел проинформировать об этом советское руководство. Фактически Бухарин был единственным у него прямым путем донести информацию до Кремля. Полпредство, может быть, не захотело передавать в Москву его информацию и, на всякий случай, посоветовало отправить ее Бухарину.

Вот это письмо, отправленное в тот же день:

9 июня <1936>

Дорогой Николай Иванович,

хочу Вам рассказать о некоторых заграничных делах. Может быть, мои соображения могут быть полезны.

1. Испания.

В Испании положение действительно революционное. Компартии приходится зачастую тормозить движение. Так напр<имер> всеобщая забастовка в Мадриде прошла вопреки решению коммунистов, социалистов и УХТ [41] (профсоюзов соц<иалистов>-комм<унистов>). Социалисты толка Кабальеро стараются перегнать коммунистов. Любопытно, что в разговоре со мной Асанья [42] жаловался на сторонников Кабальеро и сказал: «Их тактика в вашей стране была бы названа троцкизмом». (Он имел в виду недооценку роли крестьянства, типичную для социалистов левого крыла и пр.). Коммунисты работают хорошо, но сильно вредит то, что в крупных центрах руководители не местные и зачастую не испанцы, но люди из Южной Америки. Они не знают местных условий, выделяются среди всех и вызывают нарекания. Например, в Овиедо сидит такой американец, в то время как в самой Астурии много рабочих, побывавших у нас и которых следовало бы послать как местных руководителей в другие провинции — это прекрасные политически зрелые товарищи. Однако их почти не используют, они продолжают работать на заводе или в копях. Засим — для крестьянского движения в Испании играет большую роль передача московской радио-станции. Но все крестьяне мне жаловались, что спикеры не испанцы, но люди из Америки — они плохо понимают их выговор. Наконец, отсутствует популярная литература о наших колхозах: устав, описание жизни, экономики и пр. Руководители крестьянских организаций просили: по радио передавать побольше о колхозах, причем брать как спикера испанца, дать литературу о колхозах.

2. Словакия.

На съезде мне удалось (держался я, конечно, абсолютно за кулисами) добиться единогласия в резолюциях и пр. Удалось убедить писателей глинковского направления [43] (полу-фашисты, полу-сепаратисты) включить в резолюцию оборону Ч<ехо>-С<ловацкого> государства от фашизма и пр. Необходимо пригласить словацких писателей в Союз. Я не мог говорить об этом с Александровским [44], так как его не было в Праге.

3. Подкарпатье.

Я был в Мукачево. Говорил с разными людьми. Среди сторонников так назыв<аемого> русского направления намечается поворот к нам. Они были всецело под влиянием белых эмигрантов. Теперь среди молодежи есть сдвиг. Возможен местный съезд культурных работников анти-фашистов всех тенденций: украинской, русской и местняцкой. Если это желательно, надо дать толчок. Культурных сил вообще мало. Работают против нас усиленно украинцы из «Ундо» [45], они сговорились с русофилами — униатами. Если нужно, могу сообщить подробнее.

4. Наша литер<атурная> и художественная политика.

Я не буду сейчас Вам писать по существу вопроса. (Мне кажется, что борьбу против равнодушного искусства наши глубоко равнодушные бюрократы превратили в борьбу против самого искусства [46]). Хочу только указать на губительность этого за границей. Дело в том, что мы стараемся теперь объединить вокруг нас все культурные силы за границей, а последняя литер<атурно>-художественная кампания этому никак не способствует. В Праге решили перенести на местную почву упрощенные директивы о борьбе с «формализмом» и отбросили от нас этим много полезных людей [47]. Во Франции, благодаря Мальро, удалось пока смягчить впечатление, указав на его локальность и пр. Однако правые газеты во всех странах усиленно перепечатывают статьи советских газет, наиболее резко критикующие нашу литературу и искусство.

Можно ли посылать за границу Сельвинского, а потом печатать в газете, что это «галиматья» [48]? Фашисты цитируют наши газеты и спрашивают левую интеллигенцию: «Вот чему вы аплодировали месяц назад» и пр. Привожу один случайный пример. Мог бы исписать десятки страниц.

Вот все наиболее существенное.

Сердечный привет.

Илья Эренбург

Это письмо Бухарин переслал Сталину, в его личном архиве оно и сохранилось с пометой красным карандашом: «прислано т. Бухариным».

Последнее сохранившееся послание Бухарину — телеграмма или телефонограмма Эренбурга:

«Тов. Бухарину. Париж, 14 июня <1936> (от собственного корреспондента “Известий”).

Посылаю восемь телеграмм о забастовке — около 150 строк. Семнадцатого поеду в Лондон на писательский пленум. Сообщите, что нужно. Очерк о Вене послан. Очень прошу откликнуться в газете на “Книгу для взрослых” [49]. Привет. Эренбург».

18 июня, видимо, по просьбе Бухарина Эренбург пишет для «Известий» статью памяти Горького (опубликована 21 июня); сам Бухарин напечатал две статьи памяти любимого им писателя («Известия», 20 и 23 июня).

В письмах из Парижа Эренбурга к Мильман имя Бухарина упоминается вплоть до июля 1936 года. 27 июня: «Вчера послал с оказией письма Н.И. и М.Е. <Кольцову> … Посмотрите, чтобы Н.И. не подвел с “Книгой для взрослых”» (т.е. напечатал рецензию. — Б.Ф.). Прочитав в «Правде» за 1 июля 1936 года статью обласканного Сталиным И. Лежнева «О народности критики», в которой Эренбург обвинялся в «беспардонной развязности по адресу читателя», Эренбург пишет Мильман 3 июля: «Прочитал строки Ис. Л<ежнева>, немедленно перепечатанные в здешней газете. Умилен и растроган столь товарищескими чувствами».

4 июля: «Я написал о статье Л<ежнева> письмо в редакцию “Правды”, послал его М.Е., а копию Н.И.». 8 июля: «Получил ли копию письма (в “Правду”. — Б.Ф.) Н.И.? Что он с ним сделал, то есть переслал ли куда-нибудь?» 9 июля: «Получил ли в свое время Н.И. письмо с оказией?»

В августе 1936 года Бухарин уехал отдохнуть на Памир, где и узнал, что в Москве на процессе Зиновьева и Каменева прозвучали убийственные обвинения в его адрес. 21 августа прокуратура СССР заявила о начале следствия по делу Бухарина, Рыкова и Томского. Вернувшись в Москву, Бухарин не появлялся в «Известиях», но арестован он был только 27 февраля 1937-го…

Эренбургу еще предстояло увидеть Бухарина — в 1938 году, на процессе (Эренбург приехал в Москву в конце 1937 года и вскоре был лишен зарубежного паспорта; его собственная судьба висела на волоске…) Вот несколько свидетельств.

Илья Эренбург:

«В начале марта 1938 года один крупный журналист (М. Кольцов. — Б.Ф.), вскоре погибший по приказу Сталина, в присутствии десятка коллег сказал редактору “Известий” Я.Г. Селиху: “Устройте Эренбургу пропуск на процесс — пусть он посмотрит на своего дружка”» [50].

Брат М. Кольцова карикатурист Б. Ефимов:

«Я сидел в Октябрьском зале Дома союзов рядом с Ильей Эренбургом. Он учился с Бухариным в одной гимназии, много лет был с ним в дружеских отношениях. Теперь, растерянный, он слушал показания своего бывшего одноклассника и, поминутно хватая меня за руку, бормотал: “Что он говорит?! Что это значит?!” Я отвечал ему таким же растерянным взглядом» [51].

Вдова Бухарина А.М. Ларина:

«…И.Г. Эренбург, присутствовавший на одном из заседаний процесса и сидевший близко к обвиняемым, подтвердил, что на процессе наверняка был Николай Иванович. Он же рассказал мне, что во время судебного заседания через определенные промежутки времени к Бухарину подходил охранник, уводил его, а через несколько минут снова приводил. Эренбург заподозрил, что на Николая Ивановича действовали какими-нибудь ослабляющими волю уколами кроме Бухарина, больше никого не уводили.

— Может, потому, что больше остальных его-то и боялись, — заметил Илья Григорьевич» [52].

Илья Эренбург:

«Я.Г. Селих (после посещения Эренбургом заседания процесса. — Б.Ф.) спросил меня: “Напишете о процессе?” Я вскрикнул:

“Нет!” — и, видно, голос у меня был такой, что после этого никто мне не предлагал написать о процессе» [53].

Из следственных показаний М.Е. Кольцова (9 апреля 1939 года):

«Во время процесса право-троцкистского блока я предложил присутствовавшим в зале писателям написать свои впечатления и в целях пропаганды послать их заграницу. Эренбург отказался это сделать и стал отговаривать других: “На эту тему полезнее будет помолчать”» [54].

 

Примечания

1. Эренбург (1, 611).

2. Речь идет о руководимом социал-демократами вооруженном восстании в Вене, куда Эренбург смог добраться только после разгрома восстания силами профашистской военной организацией хаймвер. Его очерки, составившие книгу «Гражданская война в Австрии» (М., 1934), печатались в «Известиях» 6, 9, 12 и 15 марта 1934 года.

3. Эренбург (2, 32–34).
4. Возможно, речь идет о статье Эренбурга «За наш стиль», напечатанной в «Известиях» 15 октября 1934 года.

5. Прочитав письмо Эренбурга, Сталин 23 сентября 1934 года поддержал его идею реорганизации МОРП и предложил «поставить во главе МОРП т. Эренбурга» (см. главу о писательских конгрессах).

6. Машинописная копия этого письма сохранилась не в личном архиве Бухарина, владельцем которого после ареста Н.И. был Сталин, а в редакционном архиве «Известий» (Оп. 1. Д. 16. Л. 38), откуда почему-то не была изъята НКВД.

7. Собрание автора.

8. Последние новости. Париж, 3 октября 1935 года.

9. Речь идет об очерке «Эльзас под прицелом» (напечатан в «Известиях» 15 июня 1935 года, вошел в книгу Эренбурга «Границы ночи»).

10. Partie de plaisir — увеселительная прогулка (фр.).

11. Очерки Эренбурга «Саар» были напечатаны в «Известиях» (24, 28 и 29 декабря 1934 года) с сокращениями; полностью — «Знамя», 1935, № 2; вошли в «Границы ночи».

12. Имеется в виду С.А. Ляндрес — журналист, секретарь Бухарина в «Известиях».

13. Очерк Эренбурга «Ночи Эйпена» напечатан в «Известиях» 23 июля 1935 года; вошел в «Границы ночи».

14. Имеются в виду прежние сотрудники Иностранного отдела «Известий», работавшие до прихода в газету К.Б. Радека: С.А. Раевский — в 1927–1928 годах представитель ТАСС в Париже, в 1928–1934 годах заведующий иностранным отделом «Известий», затем редактор «Журналь де Моску»; Е.А. Гнедин — публицист; в 1934–1935 годах заведующий иностранным отделом «Известий», в 1935–1939 годах заведующий отделом печати НКИД.

15. Имеется в виду Международный антифашистский конгресс писателей, состоявшийся в июле 1935 года в Париже.

16. После того как к осени 1934 года французский писатель Анри Барбюс (1873–1935) написал книгу «Сталин. Человек, через которого раскрывается новый мир», немедленно переведенную в СССР, Сталин поручил ему подготовку Парижского конгресса — подробнее см.: Фрезинский Б. Писатели и советские вожди. С. 290–306.

17. Агитпроп ЦК в начале 1935 года ограничил инициативы Эренбурга по подготовке парижского конгресса.

18. Сталинский эмиссар на парижском конгрессе.

19. После того как «Правда» 5 июля 1935 года напечатала о романе Эренбурга панегирическую статью К. Зелинского («Роман бодрости и оптимизма»), 8 июля «Известия» поместили статью И. Альтмана «Самое большое, самое чистое».

20. О литературно-политическом тандеме Эренбург – Мальро см.: Фрезинский Б. Писатели и советские вожди. М., 2008. С. 414–421.

21. Подробнее об этом см. там же главу «Международное антифашистское писательское представление в 3-х актах (продюсер И. Сталин)».

22. Евдокия Викторовна Виноградова (1914–1962) — ткачиха-ударница, после знакомства с которой в Москве в 1935 году Эренбург написал статью «Письмо Дусе Виноградовой».

23. Эренбург (2, 200).

24. АПРФ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 710. Л. 48.

25. Владимир Петрович Потемкин (1874–1946) — в ту пору полпред СССР в Париже.

26. Известия. 1935. 24 июня.

27. Известия. 1936. 29 января

28. Собрание автора.

29. Эренбург (2, 200–201).

30. Глава мемуарного содержания, включавшая рассказы об Андре Жиде и поездке по Испании.

31. См.: Почта Ильи Эренбурга. Я слышу все. 1916–1967. М., 2006. С. 64 –67.

32. См.: Мальро А. Зеркало лимба. Художественная публицистика. М., 1989. С. 349.

33. С момента поездки Эренбурга в Испанию по 17 мая в «Известиях» было напечатано пять его статей о событиях в Испании (20 апреля — «В Испании», 22 апреля — «Борьба против фашизма в Испании», 1 мая — «UHP», 9 мая — «Враги», 15 мая — «Те же и революция»). Эренбург, в отличие от Радека, считал, что «Известия» недостаточно оперативно печатают его испанские статьи; 14 мая он писал Мильман: «Послал сейчас телеграмму в “Известия” — удивлен, что они не напечатали испанской статьи (видимо, “Те же и революция”. — Б.Ф.). Я послал им уже последнюю испанскую — о колхозах».

34. Статья «Враги» кончалась словами: «В 1931 году трудящиеся Испании узнали, что такое республика. В 1934 году они узнали, что такое винтовки, пушки, динамит и самолеты» (речь, таким образом, шла об астурийском восстании 1934 года).

35. РГАСПИ. Ф. 329 (Н.И. Бухарина). Оп. 2. Ед. хр. 4.

36. Из трех статей написана была лишь одна — «Венская оперетка» («Известия», 16 июня 1936 года). Очерк о съезде словацких писателей, открывшемся 1 июня в Тренчанске Теплице, на котором присутствовали Эренбург и Мальро, написан не был; «Известия» 5 июня напечатали информацию Эренбурга о словацком съезде. Очерк о Мукачево (еще 12 июня Эренбург писал Мильман: «Вчера послал авиа статью о Вене в “Известия”. Теперь напишу о Париже и Мукачево») написан не был — возможно из-за того, что газета срочно затребовала от него статью памяти Горького (напечатана 21 июня).

37. 19–22 июня 1936 года в Лондоне проходил пленум секретариата Международной ассоциации, на котором от СССР смог присутствовать и выступил один Эренбург.

38. Имеется в виду начавшаяся публикацией в «Правде» статьи против Шостаковича «Сумбур вместо музыки» (28 января 1936 года) кампания по борьбе с «формализмом» в советском искусстве. Из писателей особенно резким нападкам подвергся Пастернак; в связи с этим, нападкам подвергся также Эренбург, обвиненный в пропаганде, как в СССР, так и за границей, творчества Пастернака (Никулин Л. Литературная газета. 27 марта 1936 года). «Книга для взрослых» была встречена резко критическими статьями в печати.

39. Имеются в виду: отрывок из «Книги для взрослых» под названием «Париж» («Известия», 21 мая 1936 года) — о первом приезде Эренбурга в Париж в 1908 году, а также послесловие редакции к очерку Эренбурга «В колхозах Испании» («Известия». 24 мая 1936 года): «Описываемые тов. Эренбургом факты испанской действительности отнюдь не дают права проводить аналогию между нашей колхозной системой и отдельными артельными хозяйствами испанских революционных крестьян».

40. Имеются в виду забастовки в Париже (см.: Эренбург И. Праздник парижских рабочих // Известия. 1936. 15 июня).

41. Испанская аббревиатура UGT (Union General de Trabajadores) — Всеобщий рабочий союз (объединение профсоюзов, созданное Испанской социалистической рабочей партией), генеральным секретарем которого в 1918–1937 годах был Л. Кабальеро.

42. Мануэль Асанья — в феврале — мае 1936 года премьер-министр Испании, затем (до 1939 года) президент Испанской республики; беседовал с Эренбургом 18 апреля 1936 года.

43. Т.е. сторонники руководителя клерикально-фашистской Словацкой народной партии А. Глинки.

44. С.С. Александровский — тогда полпред СССР в Праге.

45. Украинское национал-демократическое объединение.

46. Имеется в виду погромная кампания против «формализма» в искусстве, начатая «Правдой» в январе 1936 года.

47. Речь идет о действиях послушной Сталину Чехословацкой компартии.

48. Имеются в виду нападки советской печати на поэта Илью Сельвинского, перед тем в составе делегации советских поэтов ездившего в Чехословакию, Францию и Англию.

49. Рецензия на «Книгу для взрослых» в «Известиях» не появилась.

50. Эренбург (2, 201).

51. Ефимов Б. Десять десятилетий. М., 2000. С. 278–279. Сцена столь же правдоподобна, как и утверждение, что Бухарин и Эренбург — одноклассники; Эренбург не мог себя так вести, поскольку он не вполне доверял Б. Ефимову и презирал его за гнусные карикатуры на Бухарина, которые тот поставлял в газеты; отношение Эренбурга к М. Кольцову тоже было, скажем, неоднозначно.

52. Ларина (Бухарина) А. Незабываемое. М., 1989. С. 37. Миклош Кун в кратком, живо написанном очерке взаимоотношений Эренбурга и Бухарина без ссылки на источник утверждает: «После смерти Сталина Эренбург рассказывал о мучительном для него эпизоде: сидевший на скамье подсудимых Бухарин заметил его в рядах публики и улыбнулся» (Кун М. Бухарин. Его друзья и враги. М., 1992. С. 15). В известных нам устных и печатных свидетельствах собеседников Эренбурга о процессе Бухарина этот факт отсутствует; впрочем, фраза М. Куна, предшествующая приведенной: «Илья Эренбург от начала до конца присутствовал на процессе над Николаем Бухариным», — фраза, не соответствующая действительности, — снижает достоверность и рассказа об улыбке.

53. Эренбург (2, 202).

54. Фрадкин В. Дело Кольцова. М., 2002. С. 94.

Источник: Фрезинский Б. Троцкий. Каменев. Бухарин. Избранные страницы жизни, работы и судьбы. М.: АИРО-XXI, 2014. С. 265–288. Книга выйдет в свет в ноябре 2014 года.