Исламизм и левые

Спустя три с половиной десятилетия после Иранской революции я увидел, как мои друзья и соседи «слева» (включая дальних) пытаются — а некоторые отказываются — понять возрождение религии в век, ныне именуемый «постсекулярным». Когда-то давно мы жаждали «расколдовывания мира» и верили, что триумф науки и принцип светскости — неотъемлемые черты современности. Но при этом мы забыли то, что, по словам Ника Коэна, «знали все мужчины и женщины эпохи Просвещения. Любая вера в своей крайней форме несет возможность тирании» [1].

Сегодня все главные мировые религии переживают заметное возрождение, а возрожденная религия — это уже не опиум, как мы думали когда-то, а сильный стимулятор. С конца 1970-х и особенно в последнее десятилетие этот стимулятор лучше всего действует в исламском мире. От Пакистана до Нигерии, а местами и в Европе, ислам сегодня — религия, способная вдохновлять в первую очередь мужчин, но также и женщин на убийства и смерть во имя веры. Поэтому исламское возрождение — это своего рода испытание для левых: способны ли мы осознать ситуацию и оказать сопротивление «возможности тирании»? Некоторые из нас пытаются пройти это испытание; но многие сразу с треском проваливают этот экзамен. Одна из причин провала — панический страх прослыть «исламофобом». Свою лепту вносит и антиамериканизм с радикальной версией культурного релятивизма, но этим патологиям уже много лет. А вот что действительно в новинку, так это то, что многие левые настолько иррациональны, когда боятся иррационального страха перед исламом, что до сих пор не осознали весьма веских причин пугаться исламистских фанатиков и теперь едва ли в силах объяснить, что происходит в мире.

Моя основная доказательная база для подобных утверждений — это на удивление длинный перечень ссылок, которые Google выдает на запрос «исламофобия». Многие из них фобические; я же хочу сосредоточиться на антифобических и сразу попадаю в онлайновый мир левых. Это большой и захватывающий мир, очень разнообразный, населенный множеством незнакомых людей. К тому же он слегка удручает, поскольку многие изъяны и патологии левых из оффлайна перешли и в онлайн. Очевидно, что нет никакого левого единого сообщества, в Интернете или за его пределами, но те, о ком я пишу, — это весьма значительный круг леваков, и никого из них особо не беспокоит политика современной религии и радикального исламизма.

Что до меня, то во мне есть общий страх перед любой формой религиозной воинственности. Я боюсь фанатиков хиндутвы в Индии, мессианских сионистов в Израиле и озверевших буддистских монахов в Мьянме. Но, признаюсь, больше всего меня пугают исламистские фанатики, потому что исламский мир на данный момент времени (что не относится к другим временам) — особенно лихорадочен и горяч. В самом деле, политически ангажированных исламистских фанатиков проще всего представить как современную версию крестоносцев.

Не антимусульманская ли это позиция, не страх, а фобия, притом вырастающая из предрассудков и враждебности? Задумайтесь над грубой аналогией (любая аналогия груба): если я скажу, что христианство в XI веке было религией крестовых походов, опасной для евреев и мусульман, совершенно справедливо ее боявшихся (а порой и испытывавших фобию), стану ли я от этого антихристианином? Я знаю, что ярость крестовых походов — не определяющая черта христианской религии; этот пыл исторически случаен, и время крестоносцев в христианской истории заняло 200 лет или около того. Саладин помог положить всему этому конец, но это время закончилось бы и так. Я также знаю, что многие христиане были против крестовых походов, сегодня мы назвали бы их «умеренными» христианами. И, конечно же, большинство христиан совсем не интересовали крестовые войны: они слушали проповеди, призывавшие их пойти маршем в Иерусалим, и расходились по домам. И все же, вне всякого сомнения, большинство физических, материальных и интеллектуальных ресурсов христианского мира в XI столетии было завязано именно на крестовых походах.

Крестовые походы иногда описывались как первый пример исламофобии в истории Запада. Крестоносцами руководил иррациональный страх перед исламом. Я полагаю, это действительно так; ими также руководил еще более иррациональный страх перед иудаизмом. Они были тогда жестокими и пугающими религиозными «экстремистами», и это утверждение не будет антихристианским.

Аналогичные вещи можно и нужно говорить сегодня об исламистах — пусть джихадистского насилия не требует исламская теология и пусть немалочисленные «умеренные» мусульмане выступают против религиозного насилия, пусть даже большинство мусульман вполне рады предоставить неверных и еретиков их загробной судьбе. Я знаю, что есть «духовный джихад» вдобавок к «джихаду меча» и что Мухаммед, как известно, называл первый из них великим джихадом. И я осознаю, что исламский мир не монолитен. Любой, кто читает ежедневные газеты, прекрасно знает, что даже исламистский фанатизм неоднороден. «Аль-Каида», «Талибан», Исламское государство Ирака и Леванта (ИГИЛ), «Хезболла», ХАМАС, «Боко Харам», если брать лишь несколько самых известных примеров, не одно и то же; между ними есть весьма существенные теологические расхождения. Я должен также отметить, что миллионы мусульман в Индонезии и Индии не особо заражены фанатизмом, хотя у «Джемаа Исламия», исламистской сети в Юго-Восточной Азии, есть последователи в Индонезии, где ее обвиняют в серьезных террористических атаках.

Несмотря на все оговорки, нет сомнения в том, что «джихад меча» сегодня на подъеме, и это пугает неверующих, еретиков, светских либералов, социал-демократов и эмансипированных женщин в большей части мусульманского мира. И страх этот полностью рационален.

Но опять же, я часто сталкиваюсь с левыми, которым важней избежать обвинений в исламофобии, чем осудить исламистский фанатизм. Это странная позиция по отношению к сегодняшнему мусульманскому миру, но она не лишена смысла в Западной Европе и, возможно, в Америке, где мусульмане — недавние иммигранты, объекты дискриминации, полицейского надзора и даже жестокости со стороны враждебного населения. Я слышал, как мусульман называют «новыми евреями». Это неудачная аналогия, поскольку на мусульман в современной Западной Европе не нападали крестоносцы, не изгоняли из одной страны за другой, не заставляли носить отличительную одежду, не запрещали многие профессии и не подвергали холокосту. На самом деле, некоторые мусульманские активисты сегодня — в числе главных поставщиков антисемитизма в Европе (им немало помогают в этом неофашисты во Франции, Германии и других странах). В Америке ярлык «новые евреи» очевидным образом не работает. Согласно статистике ФБР, с 2002-го по 2011 год против американских мусульман было совершено 1388 преступлений на почве ненависти, против американских евреев — 9198, а против чернокожих американцев — 25 130 [2]. Мы должны защищать всех жертв ненависти; но не ошибемся, если признаемся, что некоторым из них грозит бóльшая опасность.

Действительно, мусульмане Европы (и в меньшей степени Америки) — преследуемое меньшинство, они заслужили сочувствие и поддержку со стороны левых, которые справедливо надеются получить их голоса, когда те станут гражданами. Есть много групп правого толка, которые агитируют против ислама, — не только крайне правые отщепенцы, вроде британской «Лиги английской обороны» или немецких «Свободы» (Die Freiheit) и Движения граждан за Германию (Pro-Deutschland), но и популистские партии, имеющие существенную электоральную поддержку, как Национальный фронт во Франции и Партия свободы в Нидерландах. Поскольку лидеры всех этих групп, по их же словам, боятся «восстания» ислама в Европе, исламофобия стала для каждого левого политически и, что еще важнее, морально недопустимой.

Исламофобия — это, на самом деле, форма религиозной нетерпимости и даже религиозной ненависти, и ни одному левому не может быть по пути с европейскими и американскими расистами, не желающими понимать современных мусульман и сознательно лгущими о них. Они не проводят различия между исторической религией и современными фанатиками; они видят в каждом мусульманине, иммигрировавшем в западную страну, потенциального террориста; и они не в состоянии признать выдающиеся достижения мусульманских философов, поэтов и художников на протяжении многих веков. Взять, к примеру, голландского националиста Герта Вилдерса, лидера Партии свободы, который описывает «Коран» как «фашистскую книгу» и призывает объявить ее в Нидерландах вне закона (как «Майн Кампф») [3]. Или Ханса-Юргена Ирмера, заместителя лидера фракции христианских демократов в немецком Гессене, утверждающего, что «ислам ставит целью мировое господство» [4]. В самом деле, есть исламисты со всемирными притязаниями (даже в Германии — вспомните Мохаммеда Атта), но ошибочно винить всех мусульман в исламистском фанатизме, который большинство немецких турок, например, однозначно отвергают. Люди вроде Вилдерса и Ирмера, в числе многих других, помогают объяснить отвращение левых к исламофобии.

Но нам нужно быть осторожнее. Есть совершенно законная критика в адрес не только исламистских фанатиков, но и самого ислама — как одной из религий. Паскаль Брюкнер утверждает, что термин «исламофобия» — «изобретение весьма изощренное, поскольку под угрозой обвинений в расизме оно дарует исламу статус неприкосновенности» [5]. Этот термин был впервые применен, по его словам, против Кейт Миллет, призывавшей иранских женщин сорвать чадру. Я не знаю, кто «изобрел» исламофобию, но ключевая мысль Брюкнера заслуживает того, чтобы ее повторить: у феминисток вроде Миллет, у всех воинствующих атеистов и философствующих скептиков должна быть возможность сказать свое слово об исламе — и о христианстве и иудаизме — и найти свою аудиторию, если получится. Пусть они отвечают за никуда не годные аргументы, но их критическая работа должна приветствоваться в свободном обществе.

Критике ислама препятствует не только страх прослыть исламофобом, но также страх «ориентализма» [6]. В одноименной книге Эдварда Саида приводятся доводы как ученых, так и народа об исламе, которых современные авторы справедливо попытаются избежать. Но его собственный аргумент о будущем ислама и арабского мира (он писал в конце 1970-х годов) бьет совершенно мимо цели. Саид предполагал, что за некоторыми благородными исключениями ориентализм восторжествовал на Западе; он думал также, что его усвоили и на Востоке, и сами арабские и другие мусульманские авторы дают теперь ориенталистские — т.е. предвзятые и стереотипные — оценки своей собственной истории. «Арабский мир сегодня, — писал Саид, — это интеллектуальный, политический и культурный сателлит Соединенных Штатов». Никакого возрождения ислама в книге Саида не ожидается. В действительности он рассматривает настоятельное утверждение Бернарда Льюиса о «важности религии в текущих делах мусульманского мира» как пример ориентализма. А год спустя, в «Палестинском вопросе» Саид называет «возвращение к исламу» «химерой» [7]. Сейчас трудно заявить о чем-то подобном, но по-прежнему редко кто из левых авторов напрямую обращается к этой «химере».

Так ограничивается сегодня критика исламизма слева, исламофобия же, несмотря на это, похоже, растет, и не только среди правых популистов и националистов. Почему это происходит? Редакционный материал второго номера нового Islamophobia Studies Journal (издание, публикуемое дважды в год на деньги Центра по изучению расы и гендера при Университете Беркли) определяет источник проблемы так:

«Некоторые оправдывают растущие антимусульманские настроения как “естественный” результат многочисленных жестоких событий в мусульманском мире и “терроризма” в целом. Однако мы утверждаем, что растущие негативные настроения могут быть связаны с наличием хорошо организованной и хорошо спонсируемой исламофобской индустрии, которой удалось без особого сопротивления вторгнуться в гражданское общество и публичные дискурсы и захватить их. До сих пор антирасистским и прогрессивным голосам не удавалось эффективно противостоять этой индустрии, не было им под силу и предложить ресурсы, необходимые для реакции на региональном и национальном уровнях».

Есть в этом деликатная корысть: привлечение ресурсов для журнала станет серьезным подспорьем в борьбе с исламофобской индустрией. Но обратите внимание на нежелание вмешиваться в «многочисленные жестокие события в мусульманском мире».

Схожее нежелание можно найти и в серии статей, во всех других отношениях превосходных, из специального выпуска журнала Nation за июль 2012 года. Статья Джека Шахина «Как медиа сотворили миф о мусульманском монстре» до смешного напоминает доводы редакторов Islamophobia Studies Journal. Романист Лейла Лалами в «Недовольстве исламофобией» признает, что «ретроградные законы о богохульстве» и «несправедливые законы о разводе» могут быть связаны с враждебностью по отношению к исламу, но справедливо отказывается видеть в них оправдание преследований, с которыми она столкнулась здесь, в Соединенных Штатах. И «страшные жестокости в мусульманском мире» нисколько их не оправдывают. Исламистским фанатизмом ни в коем случае нельзя оправдывать или «объяснять» европейские и американские предрассудки. Но совершенно законное желание избежать предрассудков — не причина избегать самих «страшных жестокостей». Я вовсе не хочу как-то выделять здесь Nation, редакторы которого устроили этот полезный спецвыпуск; насколько мне известно, ни один журнал или сайт левого толка всерьез разобраться с исламистским фанатизмом не пытался.

Большинство левых, какие бы ни были у них проблемы с пониманием религии, без тени сомнения опасаются и выступают против индусских националистов, фанатичных буддистских монахов и мессианских сионистов из поселенческого движения (выражение «без тени сомнения», правда, в последнем случае неуместно). И, конечно же, никто из левых не солидарен с воинственными исламистами, похищающими школьниц, убивающими еретиков или сносящими древние памятники враждебных цивилизаций. Такие действия, будучи замеченными, регулярно осуждаются. Впрочем, не так уж и регулярно: Николас Козлофф в превосходной статье «Сказка о “Боко Хаарам”, политкорректности, феминизме и левых» запечатлел странное нежелание некоторых левых авторов порицать мусульманских фанатиков за похищение нигерийских школьниц [8]. Не столь возмутительно, но достаточно дурно и нежелание многих других левых, признающих такие преступления, взяться за обобщающий анализ и всестороннюю критику исламистского фанатизма. Что же препятствует анализу и критике?

Книга Дипы Кумар «Исламофобия и политика империи» [9] дает один из возможных ответов на этот вопрос: препятствует то, что исламисты на сегодняшний день — оппоненты Запада, т.е. западного, а на самом деле американского «империализма» с его базами в Саудовской Аравии, двумя войнами в Ираке, вторжением в Ливию, поддержкой Израиля, беспилотниками, бомбардирующими Сомали, и т.д. Я бы сказал, что этот список предполагает избирательный ответ: сопротивления в одних случаях, но и соглашения в других. Осмелюсь заявить, что свержение исламистами режимов, порой ужасных, которые в Центральной Азии поддерживали США, не принесет большой пользы местному населению. Но противники империализма из числа левых не особо приемлют избирательных суждений, как и исламисты. Получается, что «враг моего врага — мой друг». Мы видели эту максиму в действии на лондонской демонстрации в прошлом августе, спонсируемой английской коалицией «Останови войну», в которую входят открытые сторонники ХАМАСа, включая секулярных левых и религиозных мусульман (некоторые из них — фундаменталисты, некоторые — нет). Секулярные левые были яростными противниками исламофобии, хотя и не свободными от других фобий.

Но есть у нежелания осуждать преступления исламистов и другая причина — ревностное желание проклинать преступления Запада. Первопричина религиозного фанатизма, как настаивают многие левые авторы, не религия, а западный империализм и порожденные им нищета и угнетение. Так, к примеру, Дэвид Суонсон, сперва на сайте War Is A Crime, а затем на Tikkun (с нервным, но лишь частичным редакционным дисклеймером), задается вопросом: «Что делать с ИГИЛ?» и отвечает: «Для начала осознать, откуда происходит ИГИЛ. США и их младшие партнеры разрушили Ирак…» [10] И действительно, в Ираке не было бы ИГИЛ без американского вторжения в 2003 году, хотя, если бы Саддама свергли сами иракцы, вполне могли бы начаться ровно те же религиозные войны. Ведь на самом деле ИГИЛ не «происходит из» американского вторжения; перед нами продукт общемирового религиозного возрождения, и есть много других примеров такой возрожденческой воинственности. Суонсон может найти для них то же самое объяснение, только любое объяснение утрачивает убедительность, когда множатся различные примеры.

Левым всегда было трудно признать силу религии. Не являются ли все религии инструментами в руках правящего класса? И не являются ли миллениаристские и мессианские восстания идеологически искаженным ответом подчиненных групп на экономическое угнетение? Религиозный фанатизм, говорят нам, — надстроечный феномен, и объяснить его можно лишь через экономический базис. Эти старые убеждения сегодня только запутывают. Типичный пример этого недавно привел в своем блоге Парвез Ахмед, профессор из Флориды, казалось бы, хорошо осведомленный о «биче» «Боко Харам». Он утверждает, что «в большинстве случаев насилие во имя ислама мотивируется не столько верой, сколько бедностью и отчаянием» [11]. Схожим образом Кэтлин Каванаф из Национального университета Ирландии на сайте журнала Dissent настаивает на том, что «насилие и деспотические действия ИГИЛ имеют мало что общего с религией как таковой», но, скорее, «подкрепляются» материальными интересами [12]. Но так ли это? Почему бедность, отчаяние и материальные интересы мобилизуют не левых, а исламистов? На самом деле религиозное возрождение — не только среди мусульман, но во всем мире: среди иудеев и христиан, индуистов и буддистов — затронуло все социальные группы, и движущей силой здесь, похоже, выступает именно религиозная вера (книга Фаваза Гергеса «Путешествие джихадиста: мусульманские боевики — взгляд изнутри» доказывает очевидную силу религии [13]).

Есть также сторонники левых взглядов, полагающие, что исламистский фанатизм не только порожден западным империализмом, но еще и представляет собой форму сопротивления ему. Какие бы группы он на самом деле ни привлекал, в основе своей это идеология угнетенных, — такова версия, весьма странная, левой политики. Задумайтесь о левых авторах, которые описывают борьбу суннитского и шиитского ополчений против оккупации Ирака американцами как «сопротивление», намеренно отсылая к французскому Сопротивлению нацистам во время Второй мировой войны. Но в исламистских ополчениях не было ничего левого, кроме того факта, что сражались они с американцами. Этот пример был описан Фредом Халлидеем в статье 2007 года для Dissent под названием «Джихадизм глупцов» [14]. Это хороший ярлык, но он не закрепился, как мы можем судить из заявления, сделанного Славоем Жижеком в следующем году, о том, что исламистский радикализм — это «гнев жертв капиталистической глобализации». Должен признать, что Жижек при этом не боится прослыть исламофобом и выступает за «уважительную, но от этого не менее безжалостную» критику ислама и всех остальных религий [15]. Но ему не понять саму эту критику верно, пока он полагает, что объект исламистского и объект его собственного гнева — это одно и то же.

Джудит Батлер допускает аналогичную ошибку, когда настаивает, что «крайне важно понять ХАМАС и “Хезболлу” как прогрессивные общественные движения левого толка, как часть мирового левого движения» [16]. Она заявляла об этом в 2006 году и потом повторила в 2012-м, уже с любопытными поправками: ХАМАС и «Хезболла» принадлежат мировому левому движению, так как выступают «против империализма», но сама она поддерживает далеко не каждую левую организацию и в особенности не одобряет использование насилия этими двумя. Я благодарен ей за последнюю поправку, но левая идентификация была ошибочной как в 2006-м, так и в 2012 году — хотя в ошибке этой, возможно, и есть польза, поскольку она позволяет понять, почему так много левых поддерживают или не берутся активно противостоять группам вроде ХАМАСа и «Хезболлы». Единственное, что делает эти организации «левыми», — это их борьба с Израилем, который здесь заменяет империалистскую Америку.

Постмодернисты в своем отношении к исламистскому фанатизму недалеко ушли от антиимпериалистов. Вспомните, как Мишель Фуко оправдывал жестокость Иранской революции: у Ирана «нет такого же режима истины, как у нас» [17]. Такая версия культурного релятивизма стала общим местом, как мы можем видеть в случае Азар Нафиси, автора романа «Читая “Лолиту” в Тегеране», прекрасного отчета о культурном подрыве в исламистском государстве. Находясь в изгнании в США, Нафиси сказала интервьюеру в Бостоне: «Меня крайне возмущает, когда люди на Западе — быть может, из лучших побуждений и с прогрессивным взглядом на вещи — говорят мне: “Это их культура”… Это все равно, что сказать: сожжение ведьм — это культура Массачусетса… Есть аспекты культуры, по-настоящему достойные порицания… Мы не должны их терпеть» [18]. По всей видимости, эти благонамеренные и прогрессивные люди стоят на позициях радикального мультикультурализма, который вполне позволил бы сжигать ведьм и куда дольше, чем это происходило в Массачусетсе.

Сильнейшую постмодернистскую поддержку исламскому радикализму обеспечивают Майкл Хардт и Антонио Негри, утверждающие, что исламизм и сам — постмодернистский проект: «Постмодернистский характер фундаментализма очевиден главным образом в его отрицании современности как оружия евро-атлантической гегемонии — и в этом отношении исламский фундаментализм является, конечно, парадигмальным явлением». И еще: «В таком случае, с этой точки зрения, поскольку иранская революция была мощным отрицанием мирового рынка, мы можем понимать ее как первую постмодернистскую революцию» [19]. Не жестоко ли с моей стороны напомнить, как рвутся в эти дни иранцы присоединиться к мировому рынку?

Все эти левые ответы исламистским фанатикам — идентификация, поддержка, симпатия и уклонение — выглядят весьма странно, если учесть настоящее содержание их идеологии. Джихадистское сопротивление «Западу» должно было бы прежде любого ответа вызвать серьезное беспокойство среди левых. «Боко Харам» в первую очередь атаковали школы «в западном стиле», как и другие исламистские группировки, устраивавшие схожие нападения, особенно на школы для девочек. Ценности, которые фанатики обличают как «западные», нередко порождают споры: индивидуальная свобода, демократия, гендерное равенство и религиозный плюрализм. Вне всякого сомнения, западный человек далеко не всегда живет в соответствии с этими ценностями и часто не в силах защитить их, когда это нужно, но это те ценности, которым западное лицемерие отдает должное и которые кое-кто из нас стремится поддержать. В последние годы Россия и Китай порой на словах выступают против западного империализма и западных ценностей, но эти две страны — скорее соперничающие с Западом империи, нежели противники империализма. Хотя их лидеры время от времени прибегают к ценностным аргументам (как, к примеру, китайские лидеры, поддерживающие конфуцианский идеал «гармонии»), они все же не выглядят особо преданными провозглашаемым ценностям. А вот исламисты совершенно точно идейны. У них собственные большие амбиции, но амбиции эти идеалистичны и оставляют мало места материальным интересам. Их фанатизм — это фанатизм ценностный, теологически обоснованный, и это настоящая угроза для «западных» ценностей.

Но индивидуальная свобода, демократия, гендерное равенство, религиозный плюрализм в действительности ценности не западные, а универсальные, впервые появившиеся в своей современной версии в Западной Европе и обеих Америках. И левое движение — изобретение XVIII века, изобретение светского Просвещения. Были, конечно, люди, занимавшие потенциально левые позиции во всех основных религиозных традициях — пацифисты, коммунитаристы, защитники окружающей среды и нищих, да и все те, кто верил в равенство или, скорее, равное положение перед Богом всех верующих (я бы даже сказал, всех верующих мужчин). Но ничего подобного классическому левому движению никогда не существовало у индуистов, иудеев, буддистов, мусульман и христиан. И ценности левых — это те самые западные ценности, воспринятые очень серьезно. И потому противодействие этим ценностям — это то, с чем левые по-настоящему должны бороться, а сильнейшее противодействие прямо сейчас исходит со стороны исламистских радикалов. Но пока что многие левые не хотят противостоять исламистским радикалам.

* * *

Как выглядело бы по-настоящему левое движение против угнетения и нищеты? Прежде всего, это было бы движение самих угнетенных, мобилизация мужчин и женщин, поначалу пассивных, молчаливых, напуганных, а теперь способных говорить за самих себя и защищать свои права. Во-вторых, его целью было бы освобождение или, скорее, самоосвобождение тех самых людей. А его движущей силой было бы видение — разумеется, частично сформированное местной культурой, — нового общества, где мужчины и женщины свободны и равны, а правительство ответственно перед каждым человеком и подотчетно. Так нередко описывают устремления левых. Как при этом кто-то где-то умудряется всерьез полагать, что исламистская группировка может принадлежать мировому, да какому угодно, левому движению, остается загадкой.

Как следовало бы левым ответить этим исламистским группировкам исходя из того, что критический ответ, как я полагаю, необходим? Я не собираюсь рассматривать здесь военные ответы. Есть интернациональная бригада исламистских фанатиков, воюющая в Ираке и Сирии, но собрать интернациональную бригаду левых бойцов нет шансов, поэтому нет и смысла задумываться о том, куда мы могли бы их послать. Левые должны будут поддержать (хотя многие и откажутся) военные попытки остановить резню неверных и еретиков. После чего я более склонен рассматривать политику, сосредоточенную на сдерживании исламистов, а не войну (или военные действия), направленную на их уничтожение. Это лихорадка, которая должна будет выжечь саму себя. Но с этой точкой зрения все далеко не так ладно: многим этот огонь принесет страдания, и игнорировать это страдание — серьезная моральная опасность. Как помочь тем, против кого направлены силы исламистов, — вопрос, который мы будем ставить снова и снова. Но начать нужно с идеологической войны.

В этой войне нам прежде всего нужно различать исламистский фанатизм и сам ислам. Я сомневаюсь, что мы заслужим этим чье-либо признание. Авторы, вроде Пола Бермана и Мередит Такс, с большой осторожностью проводили это различие во всех своих текстах против исламизма, но их критики в большинстве своем этого не заметили. Едва ли они заметят чьи-то еще усилия, но различение от этого не становится менее значимым. Мы должны особо настаивать на различии между деятельностью фанатиков вроде Хасана Аль-Банна и Сайида Кутба в Египте или Мауланы Маудуди в Индии и трудами великих философов-рационалистов мусульманского прошлого и либеральных реформаторов не столь отдаленных времен. Мы должны сделать это, как мы различаем проповедников и проповедь крестовых походов — и схоластическую теологию.

Мы должны также выступать сообща с бывшими и нынешними мусульманами — противниками фанатизма и оказывать им требующуюся поддержку. Таких антифанатиков немало, и некоторые из них, как Айаан Хирси Али, придерживались сначала левых позиций, но потом пережили сдвиг вправо, не встретив сочувствия в среде леваков. Пол Берман публиковал испепеляющую критику того, как обошлись с Айаан Хирси Али ведущие левые и либеральные интеллектуалы [20], а Ката Поллитт на страницах Nation смело задавалась вопросом, «не стоит ли нам, левым и феминисткам, чуть более самокритично поразмыслить над тем, как АИП [Американский институт предпринимательства — аналитический центр неоконсерваторов] удалось переманить эту храбрую и многостороннюю защитницу прав женщин».

Нам не нужно имитировать праведный гнев Хирси Али, который перекидывался с исламизма на сам ислам, исходя из опыта, которого ни у кого из нас нет. Но было бы весьма полезно изучить ее траекторию, для которой значимой оказалась левацкая боязнь исламофобии. Но если у левых странное нежелание принимать в свои ряды атеистов из мусульманского мира, то как мы принимаем атеистов, скажем, из мира христианского?

Во-вторых, мы должны признать, что академическая теория (она же левая) ошибалась, предрекая торжество науки и светскости, по крайней мере в своем временном горизонте. Левые должны понять, как им сохранить светское государство в «постсекулярный» век и как защитить равенство и демократию от религиозных аргументов в пользу иерархии и теократии. Обращение к религиозному учению и практике сегодня очевидно, и нам нужно понять его, если мы хотим убедить людей, что религиозный фанатизм донельзя непривлекателен.

В-третьих, мы должны осознать силу фанатиков и меру их политического влияния. Нам следует открыто называть их своими врагами и вовлечься в интеллектуальную кампанию против них — кампанию в защиту свободы, демократии, равенства и плюрализма. Я не утверждаю, что левые должны включиться в пресловутое «столкновение цивилизаций». Все великие религиозные цивилизации способны, и возможно в равной степени, производить как жестоких фанатиков, так и миролюбивых святых — и всех, кто между ними. Поэтому о борьбе с исламистами нам стоит думать не в цивилизационных, а в идеологических терминах. Есть много благочестивых мусульман, поддерживающих универсальные ценности «Запада» и левых, которые ищут в исламских текстах (как другие религиозные левые — в индуистских, иудейских и христианских текстах) альтернативные источники и ценностную поддержку.

Организация «Женщины, живущие под мусульманским правом» (WLUML), действующая во многих странах с мусульманским большинством, эффективно занимается именно этими поисками, проявляя особое внимание к вопросам гендерного равенства. Эти женщины — наши друзья, и многие из них проявили удивительную силу в часто враждебном окружении; они заслужили большей поддержки, чем та, которую они сейчас получают от левых. Вдумайтесь в следующее заявление WLUML на Всемирном социальном форуме в 2005 году в Порто Алегре:

«Фундаменталистский террор — это ни в коем случае не инструмент в борьбе бедных с богатыми, третьего мира против Запада, людей против капитализма. И это не законный ответ, который могли бы поддержать прогрессивные силы мира. Его основная мишень — это собственно демократическое противостояние их теократическому проекту… контроля над всеми сторонами общества во имя религии… Когда фундаменталисты приходят к власти, они затыкают людям рот; они физически устраняют диссидентов и запирают женщин там, где “их место”, которое, как мы знаем из опыта, превращается в смирительную рубашку» [21].

Звучит как призыв против халлидеевского «джихада глупцов», и я держу пари, что именно глупцы обвинили WLUML в исламофобии на Всемирном социальном форуме. Секулярные левые реагируют на некоторые формы религиозного экстремизма с соответствующей враждебностью, но их реакция на исламистский террор была наислабейшей. Позвольте мне спросить снова и в последний раз: почему? Ужасная боязнь исламофобии — это первая причина, и я предложил еще дополнительно пару связанных с ней причин: потому что исламисты противостоят Западу и потому что мы должны уважать, как «они» там делают свои дела (неважно при этом, что именно они творят). Есть, вероятно, и другие причины. Этот вопрос должен быть критически значим для левых, где бы они ни жили, но он так и не обратил на себя должного внимания. Некоторые секулярные феминистки в США и Великобритании ополчились против религиозно мотивированного женоненавистничества — в том числе иррационального страха исламистов перед женщинами: загляните, к примеру, на сайт Центра светского пространства. Итальянский журнал и сайт левого толка Reset также отличился умными, информативными и критическими обсуждениями мусульманского мира. Вот голоса, к которым другим левым стоило бы прислушаться и присоединиться.

Как я уже согласился, нет никаких возможностей, чтобы интернациональная бригада левых бойцов присоединилась к нынешним военным столкновениям. Мои друзья и соседи не готовы к военной службе; многие из них никогда не признают опасности исламистского фанатизма. Но эта опасность существует, и секулярным левым нужны защитники. Вот я не боец, а публицист, и самое полезное, что в моих силах, — это вступить в идеологическую войну. Я могу поручиться за товарищей во многих нациях, но пока их совсем еще мало. Интернациональная бригада левых интеллектуалов все еще не нашла своего знамени.

Примечания

1. Cohen. What’s Left: How Liberals Lost Their Way. L.: Fourth Estate, 2007. P. 361.

2. National Review Online. Январь 2013. Я не встречал этих данных на левацких сайтах.

3. The Telegraph. Август 2007.

4. Euro-Islam Info. Апрель 2010.

5. Bruckner. The Tyranny of Guilt: An Essay on Western Masochism. Princeton: Princeton University Press, 2010. P. 48. Рус. пер. по: Брюкнер П. Тирания покаяния: Эссе о западном мазохизме. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. С. 63.

6. Said. Orientalism. N.Y.: Pantheon, 1978. P. 322, 318. Рус. пер. по: Саид Э.В. Ориентализм. Западные концепции Востока. СПб.: Русский Мiръ, 2006.

7. Said. The Question of Palestine. N.Y.: Vintage Books, 1980. P. 184.

8. Huffington Post. Май 2014.

9. Kumar. Islamophobia and the Politics of Empire. Chicago: Haymarket Books, 2012.

10. Tikkun. Сентябрь 2014.

11. Huffington Post. Июль 2014.

12. Блог на сайте Dissent. Сентябрь 2014.

13. Gerges F. Journey of the Jihadist: Inside Muslim Militancy. Orlando: Harcourt, 2006.

14. Dissent. Зима 2007.

15. Zizek. Violence: Six Sideways Reflections. N.Y.: Picador, 2008. P. 187, 139. Рус. пер. по: Жижек С. О насилии. М.: Европа, 2010.

16. Mondoweiss. Август 2012.

17. Цит. по: Afary J. and Anderson K.B. Foucault and the Iranian Revolution: Gender and the Seductions of Islamism. Chicago: University of Chicago Press, 2005. P. 125.

18. identitytheory.com. Февраль 2004. Благодарю Ника Коэна за то, что обратил мое внимание на эту цитату.

19. Hardt and Negri. Empire. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2000. P. 149. Рус. пер. по: Хардт М., Негри A. Империя. М.: Праксис, 2004. С. 145–146.

20. Berman. Flight of the Intellectuals. N.Y.: Melville House, 2010. Chapter 8.

21. Цит. по: Tax M. Double Bind: The Muslim Right, the Anglo-American Left, and Universal Human Rights. N.Y.: Center for Secular Space, 2012. P. 82.

Источник: Dissent