Весны: исторические аналогии, историческая идентичность и легкое чтение

«Свои корни», «свою историю» с некоторых не таких уж давних пор ищут старатели всех стран и народов, словно золотоискатели времен открытия богатых месторождений и Клондайкской золотой лихорадки. Так неужели же находят? Идентичность, национальный дух, историческая память — ничего из перечисленного не водится в природе и не залегает в грунте пластами. Но тот, кто ищет, как известно, найдет, вопрос только в том, что именно.

Если не считать реконструкторов и черных археологов, гробокопателей, люди находят в истории даже не остатки, не артефакты и экспонаты для музея, но «исторические мифы и аналогии». Именно эти основы служат опорой исторической идентичности — сложной конструкции, падающей, словно Пизанская башня (с той разницей, что башня в конце концов оказалась ныне успешно зафиксирована).

Считается, что история задает уроки, а мы их учим. Но, скорее, можно сказать, что История не учит никого и ничему — чаще учат историю, какой ей быть. Не станем спешить называть страну с самым непредсказуемым прошлым. Таких стран множество, поверьте.

Поговорим о чужом прошлом и его образах, ведь свое нам часто не нравится, да и знаем мы свою историю так же плохо, как чужую. С другой стороны, история у человечества общая, хотя нет в ней полных аналогий, повторов и примеров, но есть единый источник — воображение и достаточно общая копилка образов, по крайней мере, взаимообразная. Клише учебников, газет, интернет-мемов становятся все более сходными и легко заимствуются, при этом парадоксальным образом используются эти общие стереотипы для описания якобы уникальной идентичности.

Чуть больше года назад, в феврале 2014 года, в развитие проекта «Наше море» мы вели беседу с итальянским историком, исследователем проблем национальной идентичности Джованни Савино. Вспомним на минуту, как шла беседа, — очень недавно и давно, еще ДО ВОЙНЫ, до референдума даже, в другую эпоху — т.е. около года назад. Разговор был об отношениях славян между собой, а также и о взаимодействиях, которые складывались между славянами и итальянцами.

Если брать концепцию Mare Nostrum такой, какой она стала в истории XX века, в годы фашизма, то связь между Славянским миром и миром Средиземноморья была, но полностью отрицательная, негативная. Славянам-соседям не оставляло никаких шансов то самое прекрасное «Наше море». История, впрочем, рассудила иначе. Италия заключила мирный договор с союзниками. По этому договору восточные регионы (т.е. Истрия и Далмация) были присоединены к Югославии. Как указал Джованни Савино, эти регионы всегда по культуре и языку были особенными контактными зонами:

«Там в городах говорили по-итальянски, а деревня была славяноязычная. С XIX века развивались оба движения — проитальянское и прославянское.

После Первой мировой войны Триест и Истрия были отданы Италии. Но уже 13 июля 1920 года фашисты подожгли Народный дом — культурный и национальный центр словенцев в Триесте. С 1919 года королевская Италия ограничила права словенцев и хорватов, а когда Муссолини стал премьер-министром, фашисты запретили говорить по-словенски и по-хорватски, депортировали целые семьи, пригласили на их места переселенцев из других итальянских регионов, а когда началась война, не только славяне, но также итальянцы стали формировать партизанские отряды».

Наш разговор с итальянским историком состоялся накануне памятно печальной исторической даты — гибели гражданского населения на территории Италии, страшного эха Второй мировой войны, страшного примера ненависти, царящей между соседними народами, входившими в истории в одни и те же государства, — народами, долго имевшими общие судьбы, несмотря на серьезные культурные различия.

Событие казалось мне и тогда садняще важным, темой, которую особенно осторожно следует касаться в беседе. Спорные территории, историческое соседство, война, создание новых государств в клубке противоречий — все эти проблемы были основания считать относящимися к прошлой истории конкретных областей, на которые когда-то претендовали власти Италии и Югославии. Того прошлого, которое, слава Богу, кончилось и не мешает дешевому отдыху итальянских пенсионеров на экологически чистых пляжах где-нибудь между Пулой и Поречем (или между Polo и Porenzo, ведь указатели двуязычны, всяк говорит, как удобно на своем родном наречии).

В конце войны, точнее, в тот момент, когда заканчивалась активная роль Италии в войне, происходили определяющие для дальнейшей истории Италии события. Последней весной войны для Италии была весна 1943 года, а не та, что показана в нашем культовом фильме «17 мгновений». Именно тогда, весной 1943 года, при поражениях и потерях, которые несли итальянские вооруженные силы на фронтах, противоречия между королевской и фашистской властью стали играть особую роль: итальянский диктатор снял с постов в правительстве нескольких человек, которые, на его взгляд, были особо преданы королю Виктору Эммануилу III, а не фашистскому режиму. Эти действия Муссолини воспринимались (и были по сути) враждебными актами, поэтому и ответная реакция не заставила себя ждать: стал осуществляться план по свержению Муссолини.

План удался, но это только усилило драматизм истории, обстановка ужесточалась, война пришла в сами земли Италии. 16 мая 1943 года жестоко бомбили Рим. Летом и осенью осуществились прямые захваты территорий: высадки союзников сначала на Сицилии, затем на юге полуострова. В то же время с 1943 года целые регионы — Фриули, Венеция-Джулия и Истрия — попали под прямой контроль Берлина, как и Адриатическое побережье. Когда югославские партизаны воевали за эти территории, как подчеркивал мой собеседник Джованни Савино, среди их жертв были итальянские фашисты. Но далеко не только одни фашисты. Поползли слухи о карьерах, глубоких пропастях (foibe) в Истрии, куда партизаны бросали итальянцев.

Эти драматические события и истории, точнее, истории трагические, не могли не омрачить еще больше взаимоотношения итальянцев и славян на долгие годы. Впрочем, многое зависит не только от национального чувства в восприятии истории, но и от политической идентичности. Поскольку моим собеседником был представитель крайне левых взглядов, то в его интерпретации, в его мироощущении, скорее, Триест — славянский ТРСТ, чем Пула — итальянская Пола.

Да, есть историки-революционеры, есть охранители, но обыватель, читатель, любопытствующий, пожалуй, не правый и не левый, а просто жадный до деталей. Обыватель, даже если и интересуется историей серьезно, все же запоминает только те исторические картины, которые рождаются в кино и в художественной (да просто читабельной) литературе, это свойство человеческой натуры.

Например, роман «Мы были так счастливы» Джампаоло Панза (G. Pansa. Siamo stati così felici) — это легкое чтение, как будто незамысловатое, но стилистически тонко сделанное повествование, удачный выбор для дороги или пляжного отдыха (мне достался экземпляр за одну монету именно в книжной лавке рядом с пляжем, дело было в межсезонье, когда нет спроса, как раз весной). В предвкушении отдыха на море перечтем некоторые страницы. Действие происходит сразу после войны на Севере Италии, бедном и разрушенном.

Тот самый регион, который сейчас ассоциируется с центрами моды и шопингом, а также роскошными гоночными машинами, предстает миром, где для быстроты передвижения, для встречи с любимой есть только велосипед, а добрые соседи сообща помогают девушке, собирающейся на свидание. Свидание надо назначать заранее, иначе негде занять хоть какой-нибудь наряд: девушка с модельной фигурой ловко и охотно носит и юбку, и брюки. Брюки на женской фигуре на взгляд жителей еще патриархальной Италии выглядят странно, но это не вызов суфражистки, просто сейчас соседи могут поделиться только мужской одеждой. Чулки кажутся роскошью, и цена их равна наследству, стиральная машина недостижима, как личный самолет, а сладкое лакомство — сокровище, тем более ценное, что памятно еще по довоенным дням. Война еще чувствуется везде и во всем, но послевоенная весна уже вступает в свои права: с ярмарками, праздниками, подарками.

На фоне «большой истории» страны и мира складывается любовная история юной пары — мальчика из благопристойной буржуазной семьи педагога и девушки, чей отец — коммунист, побывавший и в партизанах-подпольщиках в Италии, и заключенным в Югославии. Да, бескорыстная братская помощь при полном сочувствии иногда вознаграждается так, арестом и муками, и это отдельная тема.

Социально близкие не так уж редко убивают социально близких, потенциальных союзников, — об этом стоит помнить во времена возрождения живых чувств к марксизму и классовому подходу, во время нового создания огнем и мечом республик. Жених одной из героинь романа «Мы были так счастливы» погибает в родном городе при нападении югославов, будучи антифашистом и бойцом-партизаном, с оружием в руках воевавшим против тех, с кем вели войну и сами югославы.

Этот рассказанный по воспоминаниям случай представлен в романе так ярко и с таким надрывом, какого нет ни в одном другом эпизоде, даже при упоминании о смерти матери главного героя. Похожие всплески эмоций накануне роковой исторической даты можно видеть на страничках некоторых итальянских юзеров социальной сети. Год назад мне казалось, что даже глухие упоминания и крупицы информации на эту больную тему нужны. И сейчас я настаиваю, что те истории важны не только для итальянцев или узкого круга итальянистов.

Год назад невозможно было себе представить, какие новости и посты в соцсетях станут рядовыми и типичными. С весны до весны за краткий срок пугающе изменилось восприятие войны и связанных с войной жертв и лишений. Возникло чувство, что война не просто идет рядом, а что она никогда не кончалась и не кончится, настолько глубокие разломы и раны оставляет ожесточенное противоборство после себя.

Тем не менее, войны кончаются, когда люди перестают себя чувствовать как на войне. Только так, а не наоборот. Эта атмосфера возрождения, умиротворения, с послевоенными ностальгическими радостями дана в романе «Мы были так счастливы» с удивительной силой и нежностью. Даже вскользь брошенные упоминания о праздниках и приметах времен года, например о весеннем дне Святого Иосифа, звучат и воспринимаются по-особому на фоне все еще лежащей ледяной глыбы войны, где время спрессовалось и остановилось, потеряло мирные, теплые, праздничные весенние оттенки.

В послевоенной истории Италии еще неоднократно звучали выстрелы. Были попытки влиять пулей на политику. Известны случаи гибели, которые принимали за политический заказ, и такие трагические события тоже подробно описаны в «легком» романе «Мы были так счастливы». Жанр, который выбрал писатель, — частная история, повествование о повседневной жизни без претензий анализировать историю, тем более поклоняться ей, — этот прием весьма важен, поскольку история как бы просачивается через рядовое бытовое воспоминание. Да, разумеется, воспоминание нельзя назвать непосредственным, это особая, как бы срежиссированная память. Однако описание Панзы полно тонких бытовых подробностей, оттенков повседневной жизни, показанных на контрастах с воспоминаниями о войне, которые особо ценны и даже поучительны, если задуматься на секунду.

Еще недавно итальянцы погибали на войне вдали от дома или на той же войне, но у себя, при налетах партизан, соседей-соперников. Да и сразу после заключения мира самого прочного мира еще не было. Но когда в этом послевоенном хрупком межвременье проносится весть о том, что ранен или убит политик, левых или правых взглядов, ниспровергатель-революционер или охранитель-клерикал, — все приходит в движение.

Общество — расколотое, но одинаковым образом привычное к военному насилию, усталое и изможденное войной, — должно или не должно оно было отозваться на насилие? Тогда в Италии общество отозвалось. Случился социальный взрыв, даже когда стало известно, что левый политик все же выжил, хоть и был ранен, а правый, его оппонент, погиб, но по причине, совершенно не связанной с политикой.

В какой-то мере можно признать, что противостояние левых и правых в Италии — и сейчас серьезная проблема, хотя и ведется в общем эмоциональном поле. Однако то, что мешало прекратить войну между гражданами Италии, между итальянцами и их соседями, то, что клокотало после войны, хоть и не ушло совсем, но переродилось. Как это случилось, что стало с памятью, что стало с людьми, пережившими войну и взрывы ненависти? Еще живы свидетели тех событий, с ними можно поговорить: старые люди живут былыми эмоциями, помнят старые страхи, однако форму изложения и объяснение своего прошлого они все чаще находят в чужом опыте, почерпнутом из литературы и публицистики. Читают и произносят: да, так и было с нами.

«Легкое», какое-то даже весеннее чтение, подобное повествованию Панзы, совершенно необходимо. Оно показывает тяжелейшую историческую ситуацию и повседневные хлопоты и радости так, что чувствуешь себя участником событий. Научное чтение позволяет абстрагироваться от них и анализировать, рассуждать если не бесстрастно, то разумно. Но историки спорят между собой за прикрытыми дверями, а на открытом пространстве историческая память претерпевает непредсказуемые изменения — в популярных книгах, романах и публицистике, ее заново куют умельцы слова и производители расхожих смыслов.

Нет, общее «Наше море» не выносит эту память на песок со вдохами приливов. Не растет в природе ни под каким теплым солнцем, ни на какой плодородной почве национальная идентичность. Ее создают в тиши и полумраке кабинетов, но потом тишина отступает, образы идентичности воюют, уничтожая друг друга и рассыпаясь в прах.

Хорошо, когда самые жестокие и одиозные образы перекочевывают в желтую прессу, остаются на страницах старых, именно пожелтевших от ветхости газет, освобождая от своего присутствия школьные занятия. Плохо, когда даже у студентов вместо исторических источников на руках единые, все объясняющие учебники, и даже глянец не свободен от политики и навязывания образов истории вместе с модным образом кухни. Плохо, когда журналисты с уверенностью пишут «про историю»; хуже, когда недоучившиеся студенты с еще большей уверенностью произносят слова «фальсификация истории».

Хорошо, если пенсионеры, родившиеся во времена, когда Поло и Поренцо были частью их страны, а у власти стоял дуче, купающийся в лучах славы, не ждут, когда все вернется на круги своя, а едут на заслуженный отдых туда, где дешево и уютно сейчас. Именно сейчас, весной, пока еще нет жары, а сезон уже открыт.

Нет, не очень многие трагические события в истории заканчиваются таким счастливым образом, какой мне видится на берегу моря в курортном городке. Без сомнения, в каждом отеле, и у постояльцев, и у работников, у держателей шланга или счастливых обладателей шезлонга есть масса авторитетных мнений по поводу того, чьим достоянием является история широко раскинувшейся Римской империи, кем по крови являлся Марко Поло или чьей была сама Пула (Пола). Но войны эти мнения не вызывают. Оговоримся, — пока не вызывают. Работа есть, отдых тоже есть, и он прекрасен.

Но чаще История становится заложницей, которую охотно меняют на войну, а затем и самой войной. Скучная и почти канцелярская формула относительно актуальности исторического наследия на глазах оказывается настолько живой реальностью, что хочется большей условности.

Все актуализируется, ре-актуализируется, да никак не до-актуализируется в общем историческом прошлом. Нет, конечно же, исторические аналогии — не способ объяснения истории. На прошлое указывают пальцем, его выкликают, призывают, утверждают, что прошлое настало или вот-вот должно настать.