История литературных людей

Чупринин Сергей. Критика — это критики. Версия 2.0. – М.: Время, 2015. – 608 с. Тираж 1000 экз.

Новая книга Сергея Чупринина неслучайно обозначена в титуле как «версия 2.0». Сборник статей этого автора под таким названием («Критика — это критики») выходил в 1988 году и был посвящен критикам 1960–1980-х. Собственно, эта «архивная» (чтоб не сказать, «археологическая») на сегодняшний день «версия 1.0» составляет первую часть новой книги, и она дополнена «постскриптумом» — материалами анкеты журнала «Литературное обозрение» (1990, № 1), в которой приняли участие почти все персонажи той давней «версии». Иными словами, перед нами опыт своего рода «обратной связи». Часть вторая написана 25 лет спустя после первой, и здесь представлены критики 1990–2000-х. На этот раз «обратную связь» инициировал сам автор: большинство персонажей откликнулись на его призыв и написали собственные «постскриптумы» к портретам.

«Обратная связь» — непременное и концептуальное условие этой книги: таким образом ее автор провоцирует дискуссию, — именно дискуссию, полемику, профессиональную рефлексию он полагает первым и главным признаком критики как живой системы, того механизма, который обеспечивает «связность, внутреннюю структурированность литературного пространства».

Кроме непременной «обратной связи», такая композиция книги с двумя следующими друг за другом «версиями» предполагает известную историческую идею. По крайней мере, читатель (он же — профессиональный наблюдатель литературного процесса) получает возможность сравнить «век нынешний и век минувший», убедиться, что между ними, в самом деле, «дистанция огромного размера», что сменились не только имена и критические поколения — изменилось литературное поле. Прежний критический «канон» не выдержал испытание временем, да и сама критическая профессия, ее смысл и содержание выглядит отныне иначе.

«Версия 01» начинается с Марка Щеглова, фигуры героической и «археологической» одновременно: никому, кроме историков советской литературы, это имя сегодня ничего не говорит. Впрочем, с небольшими оговорками, но то же самое можно сказать и про большинство других персонажей «критической истории», — похоже, еще один, быть может, неочевидный смысл этой книги в том, что она представляет материю позднесоветской критики как нечто хрупкое и не выдерживающее испытание временем. Кажется, критика эта, в самом деле, оказалась погребенной под останками собственного «предмета» — той массовой советской литературы, которой она столь проникновенно и пристально занималась. И когда читаешь статью, посвященную хорошему критику Андрею Туркову, который «печалится», что «из духовного обихода исключены стихи А. Суркова и Н. Рыленкова», понимаешь, что критик — существо зависимое, и, возможно, помимо собственной воли он становится «соразмерен» своему предмету. А каков был предмет советской критики 60–80-х, мы теперь знаем: от «Русского леса» Л. Леонова (и это «вершина»!) до постоянных журнальных героев 80-х Ю. Кузнецова, А. Передреева.

Во второй части (которая, к слову, едва ли не вдвое уступает первой по объему) персонажи знакомые, — по крайней мере, все тому же профессиональному читателю-наблюдателю процесса. Читатель не столь профессиональный и более многочисленный, «читатель газет», попросту говоря, узнает здесь Льва Данилкина, возможно, вспомнит Андрея Немзера и Александра Агеева (если вспомнит — память у такого читателя короткая), но едва ли ему многое скажут имена Игоря Шайтанова и Ирины Роднянской. Тут впору говорить о социологическом измерении литературного и критического полей, о пресловутой «дефрагментации», о смене критического габитуса и о деформации традиционных жанров. Сетевая и газетная колонки пришли на смену большой толстожурнальной статье: газетные опыты Немзера и Кузьминского, сетевые «квикли» Курицына определяли критический «пейзаж» конца 90-х — начала 2000-х, затем явились «рецензенты» или «литературные журналисты», и если исходить из веса и смысла ими сделанного, из наличия вкуса и дара, если принимать во внимание качество аудитории, наконец, то мне не хватает в этой новой «номенклатурной линейке» Григория Дашевского и Анны Наринской, — причем не в плане концептуального противовеса «частной миссии Леры Пустовой», но именно как значимой части нового, переустроенного в новых правилах литературного пространства.

Да, действительно, «дефрагментация» литературного поля стала общим местом. Большая критика так или иначе вырождается в книжную журналистику, в колумнистику и рецензирование, критический жанр — подобно полю — распадается на фрагменты, уходят большие годовые обозрения, не «делают погоды» и, в конечном счете, сходят на нет «проблемные статьи», малые форматы начинают задавать тон и на страницах толстых журналов, чему подтверждение — «Переучеты» и прочие нововведения в редактируемом Сергеем Чуприниным «Знамени» и замечательный «жанр гедройц» — авторская рубрика одного из героев этой книги, рецензента питерской «Звезды» Самуила Лурье.

Говоря о критике, Сергей Чупринин имеет в виду, прежде всего, толстожурнальную критику: это предсказуемо и это естественно. Русская литературная критика в ее традиционном понимании была журнальным жанром, исходила из представления о многостраничных форматах и неизменной периодичности, из того, что литературный процесс — это, прежде всего, процесс журнальный, именно журналы представляют в нем партии и направления, именно журналы предоставляют критику условную «трибуну». История критики и писалась до сих пор как история журнальных войн, борьба школ и направлений, и в изданном не так давно «Новым литературным обозрением» монографическом сборнике «История русской литературной критики» приблизительно это и происходило: по сути, то была попытка написать идеологическую историю русской критики ХХ века. Особенность чупрининской истории определена в самом названии: это не история журналов и не история литературных идей, это история литературных людей. Перед нами не «глобус литературы» и даже не литературный пейзаж, перед нами галерея портретов, за каждым из которых неизбежно предстает фон. Этот фон и есть традиционная литературная история, — с журналами и направлениями, со славянофилами и западниками, с деревенщиками и урбанистами, с патриотами, с демократами, с литературными скандалами, с «калифами на час», но прежде всего — с текстами, собственно с предметом критики. Но главное в такой литературной истории — люди, которые эту историю делают. И не потому только, что люди интересны автору в гораздо большей степени, нежели слова и идеи. Хотя это так и есть. Просто на извечный вопрос, что ставить впереди — лошадь или телегу, Чупринин отвечает: кучера. В общем, сейчас следовало бы сказать все, что говорят в таких случаях «о роли личности в истории», но мы пропустим этот школьный «стандарт» и обратимся к последним печальным итогам этой книги. Они отчасти предсказуемы: критика утрачивает привычное поле, традиционная «большая» критика перестала быть нужна, критики уходят из профессии. Между тем автор замечает, и не единожды, что в прежние неблагополучные времена «критику читали больше, чем литературу». Признаемся, что, скорее всего, в этом и не было особой заслуги тогдашних критиков, — советская литература, все эти сурковы, рыленковы и передреевы, претендовавшие на то, чтобы заполнить собою пресловутый «духовный обиход» «человека эпохи Москвошвея» требовали какого-то гарнира, чуть более пряного, чуть более острого. И, как следствие, критика «версии 2.0» по части предмета, анализа и качества исполнения на порядок увлекательнее «археологической» советской версии: она вольна в выборе предмета и не обязана копаться в «окаменевшем дерьме» массолита, — она предоставляет это дело социологии, по крайней мере, пытается. Но, как бы там ни было, нынешняя ситуация с уходом из «духовного обихода» критики — неизбежная данность, и продиктована она иного порядка литературной реальностью. Похоже, что отныне литературный процесс будет определяться не журналами и критиками, а издательствами и рецензентами. Это плохой прогноз для критики и критиков. Впрочем, Сергей Чупринин под конец вспоминает известное motto про два стакана, и последние слова книги оставляют надежду: мол, этот стакан все же наполовину полон, литература — она есть и никуда не денется, а значит будут критики и критика. Настоящая проблема сегодняшнего положения дел с критикой не во внешних обстоятельствах — неблагоприятных, а в отсутствии той самой профессиональной рефлексии, полемики, которая — повторим — составляет существо критики как живой системы и которая обеспечивает «связность, внутреннюю структурированность литературного пространства».