На пути от осуждений к обсуждениям

Выступление на XXXII заседании рабочей группы «Мастерская будущего» Форума «Петербургский диалог» 18 сентября 2015 года (блок «Ожидания в области ценностей и прав человека»).

В обсуждениях темы нашего заседания «Подходы к решению украинского кризиса: ожидания немцев от России и ожидания россиян от Германии» очень важно, на мой взгляд, учитывать три обстоятельства, влияющих на ожидания россиян от Европы вообще и от Германии в частности.

Дискуссии об украинском кризисе во внутрироссийском контексте предполагают публичную квалификацию и оценивания ключевого события — вовлечения российских вооруженных сил во внутренние дела Украины в 2014–2015 годах. Признание и оценка этого факта должны произойти на двух уровнях — на уровне официальной государственной риторики и в массовых коммуникациях (в тематике и риторике наиболее востребованных медиа). Благодаря такому признанию и оценке (и только благодаря этому) станет возможным обсуждение последствий этого события для самого российского общества. При этом в европейских гуманитарных науках и связанной с ними публицистике существуют применимые в такого рода дискуссиях отработанные концепты, дискурсивные ходы, понятия, развитие в основном в процессе дискурсивного преодоления наследия тоталитарных и авторитарных режимов прошлого века. Можно ожидать, что этот социально-критический аппарат социальной этики будет применен и в данном случае, который хотя и болезнен для российского общества, совершенно не является каким-то уникальным случаем в современной истории. Прежде всего, речь идет о применении концепций признания, ответственности, вины и в их числе — прав человека, которые вынесены в тему этого блока нашей встречи.

Однако нужно учитывать следующее.

1. Многих социальных наблюдателей удивила и огорчила массовая реакция пассивного или активного одобрения в России событий последних полутора лет. Одним из отличий нового периода в истории России, начавшегося 1 марта 2014 года, стало не только формирование новой и весьма эффективной системы государственной пропаганды, пользующейся нарочито простыми эффектами и методами аффективной мобилизации, но и очевидная готовность заметной части общества эту пропаганду воспринимать. Можно увидеть в этой массовой аффективной мобилизации «отложенную» реакцию на пережитое в период распада СССР состояние морального разорения [1]. Оно выражалось в переживании массового унижения и лишения субъективности. Публичное обсуждение этого морального разорения как травматического опыта никогда не разворачивалось в России последних пятнадцати лет, и оно остается малоисследованным, тем не менее как травматический опыт продолжает влиять на самосознание и мировосприятие жителей России. Не только в ситуации с Крымом, но и в современной государственной риторике по другим поводам это моральное потрясение постперестроечного периода символически наконец оказалось скомпенсировано переживанием возвращения субъектности и с ней — ощущения возможности брать на себя коллективную ответственность за историю. Это переживание иррационально и самодостаточно. Оно не соотносится с рациональными суждениями о возможной ответственности, вине, последствиях, законе и т.п. Поэтому какие-либо призывы к рациональному соотношению, например «за» и «против» аннексии Крыма, не действенны, когда дело состоит в символическом возмещении пережитого морального разорения.

2. Текущее состояние общественных дискуссий в России во многом предопределено фактическим состоянием общественных наук и массовым высшим образованием. Большинство жителей страны встречаются с социальным знанием только в период получения образования, а затем «пользуются» сформированными представлениями и тем, что могут воспринять из окружающих информационных потоков. Но и эти потоки формируются носителями «среднего уровня» массового обществоведческого и гуманитарного образования. Оно фактически пользуется представлениями и эпистемологией еще XIX века. Поэтому для массового социального воображения характерны эссенциализм и простые механические модели социальных изменений. Так что социальные процессы часто сводятся к действиям нескольких, а в пределе — двух главных противостоящих фундаментальных субъектов. Эффективным переводом любых современных социальных концепций в такие простые схемы занимаются популярные медиафигуры. Под их обратным влиянием люди, работающие в системе образования и в научных учреждениях, в массовом порядке отказываются от научной рациональности при описании и объяснении социальных и политических процессов. Так, например, текущие события в Украине бесконечно обсуждаются как борьба «фашистов» с «русскими» (и неудивительно, что эти «фашисты» оказываются теми же фашистами, с которыми воевали в 1941–1945 годах, а «русские» всегда и везде одинаковы), а сложные и разнообразные международные отношения переводятся в схему «США против всего остального мира». Такой подход откровенно антитеоретичен и нацелен на постоянное упрощение дискуссии. Кроме прочего, анализ причинно-следственных связей оказывается излишним. Такая социальная онтология не позволяет даже ставить проблемы удаленных последствий каких-либо действий [2].

Чтобы эффективно вводить в обсуждение этическое измерение социально-политических изменений, чтобы вообще можно было об этом говорить, требуется создание очень простых бинарных моделей. Но на это большинство профессиональных социальных исследователей идти не готовы.

3. В современных российских массовых дискуссиях в принципе не представлены важные для европейских дискуссий принципы социальной этики, например аналитическое разделение коллективной вины и коллективной ответственности. Можно сказать, что язык и методы этих дискуссий остаются законсервированы в состоянии «до Второй мировой войны». Это вполне соотносится с общим уровнем массового образования, о котором уже я сказал ранее. Однако в этих дискуссиях активно используются советские коммуникативные стратегии обличения и обвинения. «Постсоветский человек» чаще знает, кто виноват в происходящем, чем что именно происходит [3].

Это сочетание эссенциального восприятия общества, бинарного схематизма и антитеоретичности с отработанными коммуникативными техниками обличения и обвинения эффективно блокирует рациональную постановку и обсуждение проблем социальной этики. Эти осуждения переводятся в тему вечной вины Другого и не позволяют как-либо продвинуться в обсуждении проблем.

Я хотел бы закончить двумя предложениями немецкой и российской сторонам, т.е. тем, кто в Европе вообще и в Германии в частности, а также в России заинтересован в преодолении начинающегося и, по-видимому, в перспективе — очень глубокого ценностного кризиса в отношениях России и Европы:

— европейской стороне можно было бы предложить какие-то формы публичного признания того, что распад Советского Союза был действительно трагедией для многих жителей современной России и что испытанное моральное разорение заслуживает уважения как пережитая травма. Вероятно, для жителей СССР крушение советской власти было потрясением, даже более фундаментальным и потому менее заметным в краткосрочной, но более «действенным» в долгосрочной перспективе, чем для жителей социалистических стран Восточной Европы. Без осознания того, что реакции и массовое поведение жителей России направляются, кроме прочего, еще и потребностью в признании этого потрясения, невозможно понимание их кажущегося «озлобления» или даже «фашизации». Необходимо публичное признание этого понимания и сочувствия со стороны условного «Запада»;

— российской стороне придется готовиться к публичному обсуждению того факта, что предпринятая Российским государством попытка разрушения украинской государственности в 2014 году имеет не только экономические и военно-политические последствия для самого российского общества, и сам этот факт должен быть признан с принятием на себя ответственности за его последствия. Сколь бы болезненным такое признание ни предвиделось, его не обойти.

Примечания

↑1. Понятие «моральное разорение» — важное, на мой взгляд, для любых дискуссий на эту тему — предложено проф. Крисом Ханном (см. в сборнике InterDisciplines. 2011. Vol. 2. No. 2. Generations of Change. Understanding Postsocialism and Transition Processes from a Generational Perspective). О нем в моей статье «Моральное разорение».

↑2. Различные формы конспирологии и чекизма как ее разновидности элиминируют саму проблему анализа причинно-следственных связей. Поэтому они оказываются столь востребованы в современной России в качестве социальной философии.

↑3. Один философ в этой связи афористически сформулировал принцип «обвиняю — следовательно, существую». История формирования и универсализации коммуникативных техник обличения и обвинения описана, например, в известной книге О. Хархордина «Обличать и лицемерить: генеалогия российской личности» (СПб., 1996).