Памяти Бенедикта Андерсона (26 августа 1936 — 13 декабря 2015)

Бенедикт Андерсон был питомцем сразу трех национализмов: ирландского — по рождению его родителей, азиатско-тихоокеанского — по месту проведения основных исследований, общего западного — по месту распространения его идей. Все эти национализмы он преодолел, но вовсе не как Эдип; скорее как Персей, способный быстро переноситься от региона к региону, атакуя гипнотических чудовищ воображения и освобождая Андромеду философии.

Национализмы эти были разные. Ирландский национализм пестовал единство памяти: если мы можем помнить что-то вместе, если мы помним себя как помнящих себя прежде, то мы нация. Любое наше ощущение единства тогда становится праздником, а любой праздник — экзистенциальным переживанием торжества, но при этом некоторой растерянности. Бенедикт Андерсон вскрывает, как наследие шотландского Просвещения, связавшего личность и память, вдруг обернулось бесшабашными национализмами, от греческого до ирландского. Люди обычно вместе радуются, а народы по отдельности скорее печалятся — национальные формы тоски и являются национальной философией: тоска-печаль, spleen, ennui, Sehnsucht, saudade, άλγος-πόνος — все это печаль памяти, становящаяся единственным способом для нации видеть себя.

Но есть и национализмы всех континентов — национализмы освободительные. Они, как показывал Андерсон, вне зависимости от того, в Европе они состоялись или на Яве, основаны на юридическом понимании нации. Сообщество — юридическая реальность: люди, связанные обязательствами друг перед другом. Как только юридическая реальность меняется и все обязательства обнуляются, появляется воображаемое сообщество, обязывающее уже не имуществом, но совестью, честью и готовностью погибнуть за отчизну. Юридический долг превращается в воображаемое сознание собственного национального предназначения. Такие национализмы вроде бы лишены противоречий, в отличие от слишком капризных национализмов тоски. Но внутренний раскол в них, как показал Андерсон, еще глубже: приходится все время обнулять действующие правовые отношения, проводя очередные «эмансипации» — но в конце концов люди эмансипируются от национального.

Тогда появляется третий национализм — национализм, создающий образцы, примеры; его можно условно назвать творческим или миметическим. Такой национализм создает уже не просто воображаемые сообщества, но воображаемую историю и культуру, подражает старым империям и новым веяниям прогресса. Андерсон показал, что этот национализм заменяет действительный мимесис воображаемым: если не хочешь, чтобы все стремились быть дворянами и тем самым тормозили прогресс неуместными и неуемными амбициями, сделай так, чтобы все стремились стать новыми классическими людьми, в гармонии тела и души. Этот национализм, создавший спорт, потребление и новую моду, кажется нерушимым; но и в нем есть самая глубокая трещина — война. Этот национализм не хочет поначалу быть воинственным, но война оказывается единственным тотальным мимесисом, единственным способом действовать так, как действует природа, уничтожающая своих же питомцев. Андерсону поэтому так и удалось предсказать превращение Индонезии из прогрессивного государства в милитаристское.

Бенедикт Андерсон — не просто теоретик культуры, политический аналитик или внимательный историк. Это историк философии, но показавший изнанку ковра [1], массовое восприятие тех идей, которые и изменили нашу цивилизацию. Массовое восприятие вело к новым конфликтам; но только вновь увидев обе стороны ковра, и философское лицо, и национальную изнанку, мы сможем уберечься от новых конфликтов. История еще покажет, что возможен и обратный ход — от войны к тоске, от потребления — к верности, от проекта — к надежде.

Примечание

↑1. Общее место, сравнивающее оригинальный текст с ковром, а перевод — с изнанкой ковра, восходит к «Пиру» Данте, получило наибольшее распространение в литературе и культуре барокко.