Вздувайте горн и куйте

О конструировании антагонистической субъективности

Введение

Марксистский материализм проектирует теорию субъективности, в которой сознание понято как социальный конструкт. В ранних текстах — таких как «К критике гегелевской философии права» (1843) или «Тезисы о Фейербахе» (1845) — субъект открыто трактуется как продукт различных процессов опосредования, стадиально его конструирующих. Шестой тезис резюмирует данную идею так: «…сущность человека есть совокупность всех общественных отношений» [1].

Тем не менее, эти отношения иногда уходят в тень из-за наличия идеологических подходов, заточенных на сокрытие, уничтожение следов социального подчинения. Маркс знал о могуществе господствующей идеологии, которая, имея в своем распоряжении множество различных устройств: средства коммуникации, систему образования, религию — в конце концов трансформирует сознание людей. С другой стороны, сглаживание социального конфликта в результате повышения уровня жизни, как в XX веке в Европе, скрывает ту эксплуатацию, которой подвергается тот или иной класс по положению. Сочетание этих двух обстоятельств привело к тому, что называется действительным поглощением труда капиталом — явление, при котором человек теряет всякую способность к антагонистическому мышлению. То есть, несмотря на то что объективно индивид может находиться в определенных отношениях социального подчинения и эксплуатации, он отдает себе в них отчет только в большей или меньшей степени, в зависимости от общественной конъюнктуры.

Формирование антагонистического сознания осложняется, кроме прочего, еще одним фактором. При переходе от феодализма к капитализму феодальная система в течение некоторого времени сосуществовала с протокапиталистическими формами — создавшими, в свою очередь, формы буржуазного сознания все еще внутри феодального общества, — но, в отличие от прежнего состояния, внутри капиталистической системы нет таких общественных практик, социалистических или коммунистических, которые могли бы сформировать сознание, отличное от капиталистического [2]. Более того: мощь капитализма такова, что антагонистическое сознание, если оно появляется, должно обладать действительно неуклонным стремлением к самоутверждению, чтобы разработать на своей основе хотя бы минимально критические практики.

Несомненно, формирование субъективного сознания — одна из фундаментальных задач политической борьбы. Определенные конъюнктуры, в которых общественные отношения находятся полностью на виду, способствуют развитию антагонистических позиций. Но кроме роли таких конъюнктур для формирования сознания, традиция марксизма отвела сходную роль еще и партии. Лукач и Ленин говорят о первостепенной важности партии — в отличие, к примеру, от позиции Розы Люксембург. Итак, мы считаем, что в современных нам обществах, с их мощнейшими процессами конструирования сознания, где главными действующими силами являются средства массовой информации, партия ни в коей мере не может стать адекватным инструментом для выполнения этой первоочередной задачи. Этому две причины. Первая (самая понятная) состоит в том, что в современном мире партия (или партии) едва ли может по-настоящему влиять на повседневную жизнь людей. Вторая причина — апелляция партийной идеологии к субъективной рациональности, в обход других базовых компонентов сознания. Принимая в расчет недостаточность партийного инструмента для эффективного конструирования сознания, мы считаем необходимым поразмышлять над стратегиями, которые отвечали бы реальности современного общества.

О конструировании субъективности в современном обществе

Не будет преувеличением заметить, что тем полем, где современные общества смогли наиболее успешно развернуть битву против политического контроля, стала именно субъективность. На протяжении XX и в начале XXI века капитализм разработал в высшей степени эффективные инструменты конструирования субъективного сознания, по сравнению с которыми методы антагонистических течений выглядят, как мы уже отмечали, совершенно устаревшими. Проанализируем две стратегии капитализма, которые представляются нам особенно эффективными. Во-первых, это соблазн информации, а во-вторых, практики себя.

Как было сказано выше, Маркс определяет человеческую сущность как «совокупность всех общественных отношений», участвующих в формировании субъекта. В наших обществах наличие и торжество средств коммуникации ведет к тому, что именно отношения между субъектом и средствами коммуникации становятся одними из самых значимых общественных отношений. Как количественно, так и качественно влияние средств коммуникации на современную субъективность огромно. Современный человек превратился в киборга, постоянно подключенного к коммуникационным средствам, будь то компьютер, телевизор или мобильный телефон [3]. Бодрийяр сатирически и обличительно говорил о современном человеке как о «терминале умножающихся сетей» [4]. Это ведет к тому, что люди подвержены воздействию слишком большого количества внешних стимулов, влияющих на образ их жизни и мышления. Бóльшая часть той информации, которую мы получаем, приходит к нам через средства коммуникации, так что наш взгляд на мир — это опосредованный взгляд, в самом строгом смысле слова «опосредование». Осуществлять контроль над информацией означает контролировать мировоззрение людей. А кроме того, немалая часть наших желаний, вожделений и стремлений тоже конструируется средствами коммуникации. Между тем потребительский капитализм делает своим самым совершенным оружием искушение. Реклама теперь уже не рассказывает, более или менее аргументированно, о качествах рекламируемого продукта, а прямо взывает к субъективному воображению, показывая, как изменится жизнь потребителя с появлением в ней рекламируемого объекта. Реклама вносит искус, изымает субъект из его собственных пределов, чтобы перенести его сразу непосредственно к объекту, способному изменить его конфигурацию и дать новый образ жизни. С помощью рекламы можно заставлять человека следовать, причем по собственной его воле, безо всякого давления, нуждам и требованиям системы. Эти требования не выглядят как требования, а мерещатся результатом свободного выбора. Эффективность рекламы такова, что индивид может, в конце концов, развить в себе практики, которые, если проанализировать их с рациональной точки зрения, пребывают постоянно в открытой конфронтации с его сознательным рациональным дискурсом. Но речь не только о рекламе: развлекательные форматы, такие как фильмы и сериалы, также действенны для конструирования сознания. Так, форматы транслируют ценности, отношения и практики, формирующие зрителя, обслуживающего идеологические и экономические нужды системы. Капитализм превозносит необходимость формирования индивидуального сознания с самых ранних лет, что и пробуждает в нем интерес к новой социальной страте — детям и подросткам, сознание которых, соответственно, и лепится при помощи описанных форматов. Нельзя недооценивать идеологическую роль каналов вроде MTV или Disney Channel, собирающих миллионы зрителей детской и подростковой аудитории: этическому и политическому влиянию каналов подвержены все новые поколения граждан. Неолиберализм нашел в ребенке и подростке потенциального потребителя и теперь производит продукты (музыкальные группы, фильмы, мерчендайзинг), предназначенные специально для данной страты населения. Кроме того, было сделано еще одно открытие: средства массовой коммуникации куда эффективнее, чем школы, где механизмы формирования сознания были видны невооруженным взглядом и служили задаче идеологической муштры.

С другой стороны, Фуко в своих последних текстах подробно говорит о «практиках себя» как о методе, способном противостоять субъективирующим технологиям капитализма. Тем не менее, именно неолиберализм вводит «практики себя» в масштабный оборот, распространив их на различные сферы жизни людей: школу и работу в особенности, не обойдя и частную жизнь. Можно сказать, что неолиберализм доводит либеральную идею self-made man (человека, добившегося успеха собственными силами) до прагматики «автоответственности», где индивид несет ответственность за все, что бы с ним ни случилось. Так, болезнь — это результат недостаточной «заботы о теле» или последствие занятий «опасными» видами деятельности; а отсутствие работы — это следствие того, что человек не получил в ходе образования достаточной квалификации, чтобы стать для работодателя более привлекательным. Как отмечают Дардо и Лаваль, «неолиберальная рациональность формирует субъект, который ей нужен, с помощью доступных ей средств управления; в результате человек ведет себя как участник соревнования, который должен достичь максимальных результатов, подвергая себя рискам и целиком принимая на себя ответственность за возможные неудачи» [5]. Субъект, таким образом, вводится в процесс постоянного самоконструирования — чтобы соответствовать мнимому социальному спросу. В равной мере и академическая среда стала парадигматическим местом подобных практик: ведь тот, кто имеет к ней отношение, обязан всегда подстраиваться под определенные требования, если хочет продолжить карьеру. Выпустить публикацию в престижном журнале или издании обычно означает подогнать ее под некую тематику и ориентацию. Даже поддержание тех или иных университетских специальностей поставлено в зависимость от докучных аттестаций, подразумевающих включенность в них преподавателей и научных работников; в большинстве случаев, в этих аттестациях участвуют из страха перед «закрытием специальности», влекущим за собой увольнение. В любом случае, неолиберальное общество тонко, незаметно переложило на человека всю ответственность за то, что может с ним случаться на протяжении его жизни; таким образом, конструирование себя — безостановочное самосовершенствование — обернулось одержимостью субъекта самим собой.

К этим двум аспектам необходимо добавить, что, согласно Лакоффу [6], человеческие существа мыслят изнутри закрытых когнитивных рамок, которые заставляют мозг игнорировать такие типы размышлений или дискурса, которые входят с ними в конфликт. Если бы это было так, любой рациональный акт убеждения был бы обречен на совершеннейший провал, так как имел бы дело с абсолютно ограниченным сознанием. Поэтому ряд авторов, вроде Гутьерреса-Руби, настаивает на необходимости обращать внимание не только на содержание, но и на особенности восприятия сообщения. Первостепенную важность здесь получает знание о наиболее эффективных стратегиях привлечения и удержания интереса — тогда как никакая рациональность дискурса не гарантирует его эффективности:

«Новая волна интереса к восприятию и эмоциям как ключевым элементам политической коммуникации уверенно прокладывает себе путь в Европе и в ближайшем ее политическом окружении. На наш взгляд, прогрессивная политика, нашедшая себе нишу между идеологическим тщеславием и декларируемым высокомерием, начинает ставиться под сомнение как извне, так и изнутри пространств реальной жизни. Одержимые жаждой правоты и погоней за решающим аргументом или самым выигрышным предложением, эти политики с крайним изумлением становятся свидетелями собственного поражения — проигрывая тем, кто в основу своих предвыборных кампаний кладет идеи простоты, радикализма и ясности. Они не понимают, почему избиратели не бросились голосовать за них — притом что они “лучше” оппонентов и их предложения гораздо более “социально ориентированы”. Но уязвленная гордость, блокирующая самокритику, постепенно уступает место спокойной рефлексии. Прогрессивные политики с удивлением обнаруживают, что обошли вниманием эмоциональную сферу (ценности, чувства, эмоции) и пренебрегли сведениями о человеческом восприятии. И это место уже занято другими — консерваторами, которые умеют лучше употреблять все слова и жесты» [7].

Венесуэльская Армия коммуникационного освобождения дала очень точное определение: мы не умеем стрелять прицельно.

Следовательно, говоря о неолиберальном капитализме, мы имеем дело с системой, особенно эффективной в деле конструирования субъективного сознания. На это обращает внимание социолог Хесус Ибаньес, для которого субъект — самый совершенный объект капитализма [8].

Потому столь большое политическое значение имеет конструирование антагонистического сознания.

Вздувайте горн и куйте смело — антагонистическое сознание

«Вздувайте горн и куйте смело, // Пока железо горячо!» [9] — так звучит отрывок из «Интернационала», возможно, самый программный, поскольку именно здесь намечается ясная цель на пути к революции — конструирование антагонистического субъективного сознания. Но, несмотря на ясность, с которой сформулирована задача, марксистская теория, по большому счету, отодвинула эту цель на периферию, если не сказать, совершенно о ней забыла. Субъект превратился в социальный эпифеномен, который едва ли принимается в расчет и который понимается единственно и исключительно в связи со своим классовым положением [10].

Политическая задача, которую ставит «Интернационал», должна быть поддержана материалистической теорией субъективного сознания, которая вникала бы в суть методов и стратегий конструирования антагонистического сознания. Только проанализировав механизмы, с помощью которых достигается эффект субъективации, можно решить задачу конструирования субъективного сознания, способного отрешиться от нормализированных параметров, заданных системой. Ниже дается ряд рекомендаций по этому вопросу, касающихся как содержания, так и методологии.

Критика здравого смысла как идеологического продукта — общее место в литературе марксистского толка, которую производит современная антагонистическая мысль. Эта критика колеблется между двумя идеями: одна, грамшианская, описывает построение нового здравого смысла (как раз ее развивает Соуза Сантуш [11], защищая проект создания критического здравого смысла), а вторую мы встречаем на страницах трудов Делёза [12] — непосредственно заключается в отказе от здравого смысла, безо всяких полумер. В нашем понимании есть два вопроса, во мнении по которым обе позиции совпадают. Во-первых, это использование мышления как инструмента нормализации, конструирования такого сознания, которое было бы подчинено / соответствовало бы интересам доминирующей группы. Во-вторых, это те трудности, с которыми сталкивается становящееся альтернативное мышление в связи с отсутствием чисто онтологических подпорок. Отсюда принципиальная важность воображения во всем, что касается этики: требуется не только отрицание доминирующих практик, но и создание новых, отличных от них. Сартр касается этой темы, когда в лекциях для Корнелльского университета говорит об «изобретении» как о стратегии создания ценностей. Согласно его аргументам, «любое практическое действие содержит этический элемент, коим является изобретение» [13].

Этос антагонистического субъективного сознания предваряется, как сказал бы Ницше, громким «нет», заклинающим традиционные ценности; но положительный, проактивный импульс, который должен его создать, не вписан ни в какое существующее онтологическое соотношение — и поэтому должен быть изобретен. По мере предварения онтологии будущего, следов которой пока нет в нашем настоящем, все практики и ценности, которые будут ей сопутствовать, приходится пока что выстраивать только воображением.

Если в содержательной сфере нам кажется сложным четко обрисовать контуры антагонистической субъективности, то в области практики мы все-таки позволим себе наметить некоторые стратегии, связанные с говорением и, в особенности, со слушанием. Что касается говорения, то здесь мы снова вспомним работы Фуко — на этот раз, чтобы позаимствовать пару мыслей из его анализа парресии, греческой фигуры речевой свободы или откровенности [14]. Необходимо уточнить, что эта откровенность не имеет ничего общего с откровением — установлением канонической, единственной и неоспоримой истины. Наш материалистический анализ подразумевает, что истина — продукт субъективности, результат столкновения субъекта с миром или, точнее, взаимного формирования их обоих, субъекта и мира. Поэтому откровенность, парресия, — это решение, которое принимает субъект, представляя всем свой взгляд на реальность. Субъект при этом отдает себе отчет в том, что это его личная истина; но также понимает и то, что нужно рискнуть, ввести ее в игру на доске социальных шахмат. На совести марксистской традиции слишком много эпизодов смиренного молчания. Активистское движение, очень в духе идеалистов, возложило надежды на других носителей истины (партию, правительство, генерального секретаря) как на источник неких эманаций, которые бы, нисходя, напитали собой все остальные ступени организации. В своей пьесе «Грязными руками» Сартр разбирает на части партийный механизм производства истины [15], а также страшные последствия его функционирования для революционной политики. В отличие от идеи, что партия воплощает собой Истину, выражая в истине смысл учрежденной коммунистической власти, наша задача заключается в употреблении парресии как стратегии построения совместной истины, которая бы стала учредительной силой для самой партии.

Но для этого необходима вторая часть уравнения — слушание. Безо всяких сомнений, равный доступ к слову — то, что греки называли исегорией, — представляется обязательным условием всякой демократической политики. Но, возможно, в погоне за правом высказывания утрачено умение слушать. С материалистической точки зрения, способность встать на позицию слушателя совершенно необходима, так как наш отправной пункт — понятие такого субъекта, который был каким-то образом сформирован, которому было дано место и который поэтому отличен от любых других субъектов и вещей. Как отмечает Делёз в «Различии и повторении», различие — это субъективная изначальная реальность, и нет никакой другой реальности, кроме как различие [16]. Уже Спиноза говорил о том, что человеческая природа обладает индивидуальным характером [17]; а это означает, что все субъекты разные. Марксистская антропология пользуется этой идеей, когда подчиняет человека совокупности — всякий раз различной — его социальных связей. Если все мы разные, как утверждает мысль Спинозы – Маркса – Делёза, если направления наших взглядов создают разные миры, разные истины, то слушание становится политическим актом огромной важности. Только слушая, можно создать что-то сообща. Антагонистическое сознание должно отойти от той жажды истины, которая всегда была характерна для нашей политической практики, чтобы позволить наполнить себя, позволить себя создать тому, что можно было бы назвать желанием множества. Желание, поиск истины стремится сгладить различия, навязать собственный взгляд как канонический; желание множества, напротив, отталкивается от констатации факта различия и от убеждения в том, что построение общего требует усилия в том, чтобы прислушаться к другим голосам. Во избежание путаницы подчеркнем еще раз, что это усилие не претендует на универсальность и что даже самое лучшее отношение, самое внимательное прислушивание не сможет устранить определенные, и неизбежные, противоречия. Общее, будучи продуктом социального большинства, всегда будет сталкиваться с позициями, которые потрудятся сделать его невозможным: с таковыми позициями придется отдельно бороться.

В деле борьбы за конструирование субъективного сознания необходимо вплотную подойти к медийному вопросу с антагонистических, материалистических позиций. Выше мы говорили о силе средств коммуникации как инструмента формирования сознания. Медийный характер нашего общества ведет к тому, что средства информации превращаются в онтологические генераторы, поскольку, перефразируя Бурдьё, располагают эффектом реальности [18]. Посему через современное общество проходит новый раскол, отделяющий производителей реальности от ее потребителей. Производство реальности в капиталистических обществах тесно связано с экономической мощью: поскольку именно ее держатели являются собственниками больших информационных компаний, а значит, они осуществляют контроль за онтологическим производством. А без антагонистического онтологического производства почти невозможно сформировать антагонистическое сознание.

Но и в медийном вопросе существует та дихотомия, о которой мы упоминали выше и которая имеет отношение к двойной обусловленности сознания — дихотомия рацио и желания. Делёз и Гваттари в «Анти-Эдипе» подчеркивают, что желание является составной частью социальной инфраструктуры [19], со всеми вытекающими из этого для сознания последствиями. Отсюда можно сделать вывод, что медийное вмешательство, как о том хорошо знают приверженцы капитализма, всегда ориентировано именно на эти две стороны субъективности. Исторически так сложилось, что антагонистически мыслящие силы, робко пытаясь действовать в области коммуникации, почти всегда обращались исключительно к рациональной стороне сознания. Предпочтение отдавалось информативному аспекту, и по этой же причине были разработаны методы т.н. «глубокого анализа реальности». Что касается эффекта влияния на сознание, то в этом данная стратегия не сильна, и причин тому, кажется, две. Во-первых, мощь антагонистического сознания при употреблении информации весьма ограничена по сравнению с той мощью, которой обладает система. Во-вторых, осталось без внимания второе измерение сознания, связанное с желанием, с соблазном, — то самое, с которым умеет виртуозно обходиться капиталистический консюмеризм.

Заметно, что там, где к вопросу коммуникации подошли более серьезно (мы говорим о Южной Америке), антагонистические взгляды обрели более сильные позиции. Первому из членов всего уравнения — тому, что связан с информацией, — было уделено то внимание, какого он заслуживает: были созданы информационные каналы антагонистического профиля, как Telesur, и даже разработаны специальные законы, как, например, в Эквадоре, позволяющие организованным группам граждан обладать собственными средствами информации. Но и там тоже встает вопрос о необходимости работы с той частью коллективного воображения, которая отвечает за желание, — поскольку нужно не только убеждать, но и соблазнять. Развлекательный формат — эффективное средство производства субъективных практик (отношений и ценностей), и не стоит им пренебрегать, даже глядя на все с критических позиций. Венесуэльский социолог Лорена Фрейтес высказывает следующее мнение: «Мы продолжаем работать с новостными и информационными форматами, тогда как наши оппоненты незаметно двигаются вперед, разрабатывая форматы, которые нас покоряют». И, помня о том, что информационная борьба — это борьба политическая, добавляет: «Мы не можем допустить, чтобы люди переключали свои телевизоры на другие каналы, — нужно бороться за зрителя, и это, собственно, должна быть политика соблазнения: нужно влюбить зрителя в себя» [20]. Смысл в том, чтобы коммуникация позволила услышать разные голоса, понять те культуры и политические позиции, которые остаются на периферии форматов главных каналов. Но это еще не все: изнутри досуговых и развлекательных форматов необходимо влиять на процессы конструирования сознания, культивируя антагонистические ценности и практики — контртенденцию, как сказал бы Фуко.

Подведем итог: материалистическая концепция субъективности требует нового подхода к политике — такого, который бы уделял особое внимание разработке стратегий формирования сознания в различных его аспектах, элементах. Если принять к сведению, что, с точки зрения материалистической логики, субъективное сознание — это социальный конструкт, то ясна необходимость создания инструментов, стратегий, которые позволят сформировать антагонистическое субъективное сознание. Но позволят сформироваться и нам самим. Что тут нового? Необходимо создать «горн», без которого любая борьба обречена на поражение.

Примечания

1. Marx K. Tesis sobre Feuerbach // Muñoz J. Barcelona: Península,1988. P. 432.

2. Del Río E. La clase obrera en Marx. Madrid: Revolución, 1986.

3. Aragüés J.M. De la vanguardia al cyborg. Aproximaciones al paradigma posmoderno. Zaragoza: Eclipsados, 2014.

4. Baudrillard J. El otro por sí mismo. Barcelona: Anagrama, 1988. P. 13.

5. Laval C., Dardot P. La nueva razón del mundo. Barcelona: Gedisa, 2013. P. 332–333.

6. Lakoff G. No pienses en un elefante. Madrid: Editorial Complutense, 2007.

7. Gutiérrez-Rubí A. Micropolítica. Ideas para cambiar la comunicación política // gutierrez-rubi.es P. 10.

8. Ibáñez J. Más allá de la sociología // Siglo XXI. Madrid, 1986. P. 58.

9. Цитата дана в переводе А.Я. Коца (прим. переводчика).

10. Sobre la crítica a este olvido, vid. Sartre J.-P. Cuestiones de método // Crítica de la razón dialéctica. Buenos Aires: Losada, 2004.

11. Santos S., Boaventura. El milenio huérfano. Madrid: Trotta, 2005.

12. Deleuze G. Nietzsche y la filosofía. Barcelona: Anagrama, 1998. P. 146–156.

13. Sartre J.-P. Conferencias Cornell (manuscrito). 102.

14. Foucault M. El coraje de la verdad. El gobierno de sí y de los otros, II. Madrid: Akal, 2014.

15. Sartre J.-P. Las manos sucias. Madrid: Alianza, 1981.

16. «Рассмотрим два предположения: только то, что похоже, различно; только различия похожи. Первая формула устанавливает подобие как условие различия; безусловно, она требует также возможности иметь тождественное понятие для обеих вещей, различающихся при условии подобия; эта формула включает еще и аналогию в отношениях каждой вещи к этому понятию; наконец, она влечет сведение различия к оппозиции, определенной этими тремя моментами. Согласно другой формуле, напротив, подобие, а также тождество, аналогия, противоположность могут теперь рассматриваться только как результаты, продукты первичного различия или первичной системы различий». Deleuze G. Diferencia y repetición. Madrid: Júcar, 1988.

17. Spinoza B. Madrid: Alianza, 1994.

18. Bourdieu P. Sur la télévision. : Liber, 1996. P. 20.

19. Deleuze G., Guattari F. El anti-Edipo. Barcelona: Paidos, 1985.

20. http://www.minci.gob.ve/secciones/foro-comunicacion-y-revolucion/lorena-freitez/

Источник: Aragüés Estragués J.M. Una potente fragua // Actas I Congreso internacional de la Red española de Filosofía. Vol. XIII. 2015. P. 7–14.