Размышляя о политической истории

Политическая история составляет канву всех учебных курсов истории, ей посвящена большая часть квалификационных работ, она наиболее частый объект мифологизации и в конце концов вызывает наибольший интерес в обществе. Вместе с тем именно традиционная политическая история — привычный предмет критики современных исследователей, которую, в целом, следует признать справедливой. Ведь политическая история (а точнее, ее исследователи) чрезвычайно консервативна. Она следует канонам двухсотлетней давности, предпочитая не замечать, что наука за это время проделала немалый путь. Возможно, это объясняется грузом прежних удач, авторитетом традиции.

В центре внимания политической истории, как и прежде, остаются верховные правители и их ближайшие помощники, перипетии государственной карьеры наиболее видных сановников, их столкновения друг с другом и, наконец, принятые ими решения, живо обсуждавшиеся еще современниками. В сущности, это то, о чем писала или хотела писать журналистика изучаемой эпохи.

Нисколько не умаляя значимость этих сюжетов, неизменно вызывающих интерес у читателей, следует отметить, что они уводят историческое повествование от собственно научной проблематики. Оно обращается в более или менее полный пересказ источников, что неизменно ставит историка в полную зависимость от них: от их языка, ритма повествования, избранных акцентов. Отсюда и вытекает распространенное представление о событии прошлого как результате современной реконструкции: когда исследователь берет «готовые блоки» из делопроизводственных материалов, источников личного происхождения, публицистики и складывает из них то или иное историографическое сооружение. Его архитектура в значительной мере случайна, произвольна хотя бы в силу того, что автор приступает к строительству, чаще всего не имея четко осознанного плана. Он полагает, что результат его «зодчества» обусловлен самим материалом. Он будто бы добрался до «окошка», откуда в полной мере видны события прошлого, и ему остается лишь точно пересказать «увиденное» читателям.

В рамках этой исследовательской цели перед автором стоят не научные, а литературные задачи: он должен из готовых кубиков сложить внутренне непротиворечивый текст. Так как современник событий чаще всего подмечает не стабильные структуры, а подвижную конъюнктуру — ее преимущественно и описывает историк. Это как раз и есть биографии царей и генералов, их взаимные обиды, всем известные подвиги и скрытые преступления. Однако дальнейший сбор исторических анекдотов не приближает нас к пониманию политических институтов, в значительной мере определявших каждодневную жизнь государственного организма и его представителей.

Современная политическая история насквозь монархическая. Естественно, речь идет не о симпатиях историков. Они могут быть самые разные. Речь идет об их «оптике», привычке сводить сферу политики к настроениям «первых лиц», их склонностям и капризам. Даже элементарное знакомство с работой государственного аппарата в Новое и Новейшее время заставляет усомниться в подобной картине мира. Самый беглый обзор политической истории XIX столетия позволит выстроить вереницу несостоявшихся преобразований, получивших безусловную поддержку «высших сфер». К этому можно присовокупить незавершенные правительственные начинания, бюрократический «долгострой» и не менее значимый факт: реформы могут давать самый неожиданный результат — прежде всего, для самого реформатора. В ряде случаев даже при наличии реформ трудно назвать конкретных реформаторов. В бюрократическом государстве у многих преобразований нет «отцов» (точнее, их очень много), зато есть вполне очевидные «дети».

Постоянно усложнявшийся регламент принятия решений задавал властям весьма узкий коридор возможностей. Он был настолько узок, что, в сущности, обезличивал саму власть. Складывавшиеся на протяжение XIX столетия законотворческие и управленческие механизмы — это уже более или менее устойчивые институты: то есть формальные и, видимо в первую очередь, неформальные правила игры. Их изучение дает понимание политической системы, например, России XIX столетия, которая может оказаться неожиданной в своих основных параметрах. Она в условиях крайней ограниченности публичного пространства тем не менее подразумевала существование каналов влияния общества на правительство — экспертных групп на бюрократию, периодических органов на действовавшую власть. Само же правительство применительно к этой эпохе — не единая воля, а совокупность центров влияния. В сущности, это обозначает отсутствие правительства как такового. Использование этого термина в правовых актах можно понимать как своего рода юридическую метафору.

Конечно, политическую систему того времени нельзя свести к двум указанным характеристикам, которые к тому же требуют специального раскрытия. В данном случае важен сам подход: внимание к процедуре, рутинным процессам законотворчества, которые современники часто специально не отмечали. Это то обыденное, что казалось нормой и что не всегда легко найти в источниках. Выявляя эти нормы, можно попытаться выстроить политическое пространство России Нового времени. Помимо всего прочего, это позволит существенно расширить обычное понимание «политического» применительно к сюжетам российской истории XIX века. Это были властные отношения, «разлитые» во всем обществе, неотъемлемой частью которого была бюрократия.