Лексика эпохи
3 141 
«…необходимо подчеркнуть, что гносеологический и методологический архаизм авторского миропонимания, спаренный с патологическим антисоветизмом, рождает гремучую смесь исследовательской беспомощности и стадиального инфантилизма с прозападным прозелитизмом с цивилизаторством, нацеленными на доводку окучиваемых туземцев до международных стандартов, в архитектурной сфере в том числе».
Этот текст — не шутка и не пародия на псевдонаучные публикации.
Это цитата из рецензии на мою статью «15 тезисов о советской архитектуре», написанной главным редактором московского журнала «Архитектурный вестник» Дмитрием Фесенко и опубликованной на сайте журнала 25.12.2015.
Архитектор Дмитрий Фесенко не только уже больше 20 лет возглавляет многотиражный (10 тыс. экз.) профессиональный журнал, у него много титулов и наград. Он «член правления Союза московских архитекторов, советник Российской академии архитектуры и строительных наук, член Академического совета, профессор отделения Международной академии архитектуры в Москве, лауреат премии СМА “Золотое сечение”, Российского фестиваля “Зодчество” и др.» [1].
Фесенко — представитель московского архитектурного истеблишмента. И его тексты можно рассматривать как выражение взглядов если не всего истеблишмента, то во всяком случае значительной его части, приближенной к власти. С этой точки зрения текст Фесенко представляет исключительно острый интерес.
Помимо экзотической лексики, из текста Фесенко можно выудить много удивительного по поводу того, как следует сегодня воспринимать историю советской архитектуры и вообще советскую историю.
Моя статья была посвящена опровержению лживой историографии советской архитектуры, сложившейся в советское время и продолжающей в значительно своей части быть популярной и сегодня. Тогдашняя история советской архитектуры никакого отношения к науке не имела. Ее задача была замаскировать логические разрывы в трагических событиях, которые регулярно сотрясали архитектуру в СССР, и создать иллюзию ее гладкой и непротиворечивой художественной эволюции. И иллюзию того, что советские архитекторы были свободны в своем творчестве.
В остальных областях истории искусства заведомо ложная картина, создававшаяся поколениями советских искусствоведов, за последние четверть века сильно пообтрепалась — гораздо сильнее, чем в истории архитектуры. Здесь реальные достижения 20-х годов (краткосрочной эпохи относительной художественной свободы) и сталинское зодчество (порождение художественной цензуры и партийных установок) до сих пор часто рассматриваются одинаково благожелательно и считаются художественными явлениями одного порядка.
Расшифровать полностью написанное Фесенко вряд ли возможно, но более или менее ясно, что именно ему не нравится в моей статье. Не нравится ему все, что противоречит казенной советской историографии. Например, вполне очевидная для всех, кто в курсе темы, мысль о том, что возникновение современной архитектуры в СССР в начале 20-х годов было обусловлено не большевистской революцией, а влиянием западной современной архитектуры, уже довольно сильно развившейся к тому времени. И что советская диктатура только тормозила этот процесс, к несчастью с ней совпавший. Трудно представить себе, как могло бы выглядеть творчество тех же самых советских конструктивистов, если бы в России возникла демократия, а не большевистская диктатура. Нет сомнений, что Веснины, Гинзбург, Мельников и многие другие отнюдь не уступали по способностям Гропиусу, Мис ван дер Роэ или Мендельсону. Им просто не повезло с эпохой и режимом.
Фесенко реагирует на примерно таким образом изложенный тезис зубодробительной фразой: «Автор, пребывая в плену представления об истории как сумятицы отдельных фактов, не осознает единства исторического процесса — условно говоря, макроисторической эквивалентности революции 1917 г. и конструктивистского прорыва и — соответственно — ее роли как акселератора в том числе архитектурной динамики».
Понять тут можно только то, что конструктивизм 20-х годов, по мнению Фесенко, возник благодаря революции. И еще то, что реальной истории архитектуры Фесенко не знает начисто.
На мое утверждение, что сталинская эклектика была введена в 1932 году путем грубого насилия (что опять же очевидно всем, кто знаком с хроникой соответствующих событий), Фесенко реагирует совсем головокружительно: «Очевидно, автор впитал истинно арийскую культуру поведения военнослужащего на плацу, в частности, подхода к начальнику и отхода от него».
Понятно, что Фесенко со мной не согласен, но выразить это членораздельно не смог. Отдался на волю потока неконтролируемых ассоциаций. Правда, компенсирует простодушие последней цитаты более чем культурно: «При всей эмпирической нагруженности взгляда автора на архитектурный материал для его трудов характерно неосознанное, неэксплицируемое проецирование на историю архитектуры модели линейного прогресса, равно принятой как в марксистской, так и в неолиберальной парадигмах. Высшей ступенью развития человечества, предстает неолиберализм с поднятой на щит рыночной экономикой в ее современной западной транскрипции, особенностью которого оказывается подчинение национальных государств интересам глобального бизнеса. Из этой внешней системы координат оценивается любое событие истории советского общества, архитектурной в том числе».
Расшифровывать дословно не берусь. Понятно одно: человек недоволен рыночной экономикой и неким «неолиберализмом» (?). И взглядом на историю советской архитектуры с точки зрения «глобального бизнеса», подчиняющего себе интересы «национальных государств» (?). То есть, надо полагать, демократии. Причем тут я и мои утверждения — непонятно.
Реакция Фесенко на мой тезис о том, что советская диктатура эпохи НЭП мешала архитектурному развитию страны ввиду асоциальной политики правительства, ограничения частной собственности и нежелания государства инвестировать в повышение уровня жизни, выглядит в порядке исключения более или менее понятной, хотя и бессмысленной: «Вершина, откуда автор снисходительно взирает на копошащуюся где-то внизу советскую архитектуру, не вызывает сомнений относительно своего происхождения и локализации».
Имеется в виду, что автор живет («локализован») за границей. Ну да, локализован. Дальше что? В советское время таких авторов называли «буржуазными клеветниками», и эта характеристика выглядела достаточным доказательством их исходной порочности. Видимо, Фесенко рассчитывает именно на такую реакцию. И тут возникает интереснейший вопрос: а много ли в архитектурной среде нынешней России людей, способных разделить рефлексы Фесенко и его способы аргументации? На кого-то он все-таки ведь рассчитывает…
Идем дальше. На мой тезис о том, что сталинская архитектура была полностью подцензурной, что исключало возможность индивидуального творчества и, следовательно, превращало ее в халтуру, Фесенко реагирует любопытнейшим образом: «Степень художественности ставится в прямую зависимость от либерализма/тоталитаризма — без полутонов. Все тот же демиургический взгляд с вершины и венца человеческой цивилизации».
Альтернатива термину «тоталитаризм» не некий «либерализм» (в моем словаре вообще отсутствующий за невнятностью содержания), а «демократия». Но термин «либерализм» в нынешней постсоветской патриотической лексике обладает сложившейся отрицательной коннотацией, а «демократия» — все-таки пока нет. Поэтому употреблять «демократию» напрямую в отрицательном смысле люди со взглядами Фесенко избегают. Конечно же, я не ставлю степень художественности напрямую в зависимость от того, при демократии или при диктатуре имела место творческая деятельность. Тут имеется прямая зависимость от уровня давления художественной цензуры, которая и при диктатурах бывает разной, что оставляет иногда ниши для полноценного творчества.
Но Фесенко такие тонкости недоступны. Самое интересное в его тексте — это недвусмысленно выраженное отвращение к демократии, которую он, в общем-то, совершенно правильно (хотя и издевательски) называет «вершиной человеческой цивилизации».
На мой тезис о том, что сталинская эклектика была явлением художественно и профессионально неполноценным, поскольку художественные способности отдельных архитекторов не были в состоянии преодолеть цензурную систему, исключавшую возможности для индивидуального творчества, Фесенко реагирует таким образом:
«Неполноценность (читай — дегенеративность?) искусства тех или иных исторических эпох, возвращение в общемировой контекст, личная творческая свобода для архитектора и свобода выбора как предпосылки живой архитектуры, и т.д., и т.п., — все это слепки прогрессистской модели мира, в рамках которой напрочь отсутствует понимание цивилизационного многообразия предлежащего мира, множественности исторических судеб и сценариев общественного развития, относительности ценностных пакетов, художественных и социальных норм, наконец, цикличности эволюционных процессов — как в природе, так и в обществе».
Это декларация, несмотря на птичий язык, относительно понимаема. Фесенко выражает презрение к таким понятиям, как «свобода творчества», не видит разницы между индивидуальным творчеством и подцензурным. Для него тоталитарные, подавляющие творческую свободу режимы и демократические, ее не подавляющие есть всего лишь примеры «многообразия сценариев общественного развития», этически как бы равновеликие. Впрочем, отвратительная для него «прогрессистская модель мира» — это такой взгляд на историю, который предпочитает демократию диктатуре.
Это, конечно, совсем дремучее мракобесие, но, во-первых, оно озвучивается отнюдь не рядовым мракобесом. Во-вторых, с непониманием важности свободы творчества для его художественной полноценности мне приходилось сталкиваться множество раз в дискуссиях с коллегами. Уверенность в том, что существование архитектуры, не контролируемой с художественной точки зрения государственными архитектурными начальниками, есть абсурд, — едва ли не норма для российской архитектурной среды. За этим стоит выработанная многими десятилетиями привычка подчиняться начальству даже в творчестве. Отсюда — согласие профессионального сообщества на существование в нынешней России всевозможных «архсоветов», принимающих художественные решения за архитекторов-авторов, что абсолютно немыслимо в демократических странах.
Не менее интересна и следующая декларация Фесенко:
«Данную эпистемологическую матрицу дополняет застилающая объективный, непредвзятый взгляд исследователя зоологическая ненависть ко всему советскому (что, по всей видимости, объясняется какими-то личными мотивами)».
Бредовое выражение про «эпистемиологическую матрицу» — это для понта, главное тут — упрек в ненависти «ко всему советскому». Вообще-то да. Не то чтобы ненависть, но отвращение к советскому режиму я несомненно испытываю. По-моему, это естественное чувство для любого брезгливого человека. Не любить же его. Примерно так же, как любой нормальный исследователь нацистской архитектуры без симпатии относится к нацистскому режиму. И примерно по тем же причинам. Любопытно, что термин «антисоветизм» для Фесенко, как впрочем и для многих других, и сейчас сохраняет свою отрицательную коннотацию. На мой взгляд, за ним стоит буквально тот же смысл, что и за термином «антинацизм». Отрицательный смысл в нем появляется, когда отвращение к одному варианту политической диктатуры совмещено с симпатией к другому ее варианту, а не к демократии. Скажем, когда речь идет об антисоветизме нацистов или антинацизме советчиков-сталинистов.
Для Фесенко «ненависть ко всему советскому» равнозначна научной необъективности. Впрочем, тут он не одинок. Мне уже неоднократно приходилось встречаться с подобными упреками коллег-архитекторов. Правда, только российских. Почему-то многие считают, что понимать и изучать сталинскую архитектуру можно, только любя ее и будучи сталинистом. Это нелепый, еще советский профессиональный предрассудок, но довольно популярный.
Декларирование этих предрассудков человеком с общественным положением Фесенко только подчеркивает их серьезность и распространенность в профессиональной среде.
На абсолютное большинство моих утверждений Фесенко и не пытается возражать по существу. Он ограничивается риторическими вопросами «а как же с этим или с этим?..», отчетливо демонстрирующими его собственное историческое невежество. И хорошо показывающими, какие абсурдные клише были усвоены им еще во время учебы в 80-е годы.
Дикие представления Фесенко об архитектурной истории — это полбеды. Главное в его статье не менее дикая политическая позиция. Публичная декларация чисто сталинистской враждебности к Западу вообще и западной демократии в частности. И как изюминка на этом торте — утверждение, что англосаксы уже развязали две мировые войны и теперь развязывают третью. Это неожиданно даже для нынешней отвязной казенной российской публицистики.
Что еще выглядит в тексте Фесенко абсолютно новым — это лексика. Такой бесстыжей, демонстративно абсурдной симуляции научного языка и такого предельно хамского тона мне не приходилось встречать в архитектурной литературе ни в советские времена (тогда это было совершенно немыслимо), ни в последние четверть века.
Вероятно, это примета времени.
Концовка его статьи настолько изумительна, что не нуждается в комментариях:
«Особенно пикантно это мнимое миссионерство выглядит на фоне того, как западная цивилизация в лице англосаксов в третий раз за минувший век с небольшим виртуозно раскручивает маховик мировой бойни. В то время как германская марионетка в силу солдафонского скудоумия и геополитической близорукости им технично подмахивает».
Очень похоже, что такими текстами задаются новые нормы профессионального общения, указывается уровень дна, на который российской архитектурной среде в целом еще предстоит опуститься.
За два месяца после публикации статьи Фесенко на сайте «Архитектурного вестника» ее прочитали больше двух тысяч человек. Комментариев — ни одного. Ни на самом сайте, ни где-нибудь еще в профессиональной прессе. Я далек от утверждения, что молчание в данном случае — знак всеобщего согласия. Скорее, для многих знак готовности безропотно сосуществовать в одном общественном пространстве с авторами таких текстов.
Это само по себе приговор архитектурной общественности нынешней России.
***
Эпоха Путина — это эпоха имитаций. Имитаций демократии и демократических институтов, правосудия, науки и научной деятельности.
В случае с Фесенко мы имеем дело с курьезным вариантом имитации профессионального архитектуроведения и профессиональной архитектурной журналистики.
Черт знает сколько десятилетий потребуется, чтобы от этого безобразия вернуться обратно в цивилизацию. При благоприятных, конечно, обстоятельствах.
Примечание
Комментарии