Валенса, Горбачев и конец свободы

Революции против коммунизма в Восточной Европе признаются лучшим видом революций. Ошеломляюще мирные, они дали в том числе миру две нобелевские премии мира. Первая досталась Леху Валенсе, героическому лидеру десятимиллионного польского профсоюза «Солидарность», в 1983 году. Семью годами позже лидер уже коммунистической партии СССР Михаил Горбачев получил премию за смелость признать моральное, политическое и экономическое банкротство старого режима.

Эти два политических деятеля — мистер Валенса, первый демократически избранный президент Польши, и мистер Горбачев, который оказался последним советским лидером, — стали самыми заметными символами 1989 года. Но героизм этих двух деятелей, равно как и вообще наследство их революций, теперь поставлены под сомнение.

Мистера Горбачева обвиняют в том, что он предал свою страну, а мистера Валенсу — что он предал своих товарищей по антикоммунизму.

В путинской России ресентимент по отношению к 1989 году настолько сильный, что, когда прославленный режиссер, лояльный Кремлю, Никита Михалков недавно заявил, что политика Горбачева, приведшая к распаду СССР, «была преступлением», общество и глазом не моргнуло: люди восприняли это как очевидное утверждение.

Новостью оказалось не это, а то, как пранкер, представившийся Михалковым, позвонил Горбачеву и принес извинения. Все смеялись над нобелевским лауреатом, с радостью принявшим извинения, которых не было. Русские люди не ностальгируют по коммунизму как таковому, но скорбят о днях, когда СССР был сверхдержавой. В России 1989 год означает не победу общества над коммунизмом, но поражение и унижение Москвы со стороны Запада.

Примерно тогда же, когда произошла история с Михалковым, Институт национальной памяти в Польше опубликовал документы, некоторые из которых были получены от вдовы последнего коммунистического министра иностранных дел. Эти документы воскресили старые подозрения, что мистер Валенса был тайным информантом полиции в 1970-е годы. В 2000-е Валенсу уже обвиняли в этом, но специальное судебное расследование тогда полностью его оправдало.

Как и следовало ожидать, Валенса назвал документ «фальшивкой». Тысячи людей вышли на улицы Варшавы, Гданьска и других польских городов, выступая в защиту бывшего лидера «Солидарности». Но польское правительство, контролируемое популистской партией «Право и справедливость» Ярослава Качиньского, отказалось защищать Валенсу и даже заявило, что «легенда о Валенсе, кажется, уже не выдерживает критики».

Можно ли быть уверенным, что Валенса никогда не сотрудничал с тайной полицией? Конечно, нет. Скорее всего, Валенса, как и многие, шел на отдельные сделки с властями в 1970-х годах, чтобы выйти на свободу после ареста за демократическую деятельность.

Но вышедшие на улицу демонстранты, среди которых и ветераны «Солидарности», прекрасно понимают, что тайная полиция была на высоте в фабрикации улик и досье для дискредитации своих врагов. Некоторые из демонстрантов убеждены всей душой, что чудо «Солидарности» не было бы возможно без таких лидеров, как Валенса.

Важнее всего здесь то, что люди на улицах больших польских городов защищают не просто Валенсу — они защищают много более важное: наследие 1989 года. Они опасаются, что, когда правительство нападает на Валенсу, оно тем самым хочет подорвать веру в либеральную демократию и ее легитимность.

Верятно, это так. Антони Масьеревич, министр обороны Польши, без смущения заявил, что досье на Валенсу доказывает, что «посткоммунистическая Польша создавалась тайной полицией, а не демократически избранными институтами».

Конечно, непросто славить революцию 1989 года в «униженной» России. Но почему это так трудно в победной Польше, где люди стали более свободны и более богаты, чем когда-либо раньше, и где «Солидарность» стала иконой нации?

Ирония нынешней волны ревизионизма в том, что 1989 год отвергается по тем же причинам, по которым он так долго восхвалялся: за отсутствие радикализма. Готовность интегрировать старые элиты, а не преследовать их, оказывается и бесспорным достижением революции, и ее ахиллесовой пятой.

Бурный подъем популизма в Польше, Венгрии и других частях Восточной Европы — это восстание против умеренности и умеренных. События 1989 года осуждаются везде как изобретательный сговор, превративший политическую власть элит еще и в экономическую власть. Как поется в песенке, «встречайте нового босса и чайте в нем старого босса».

В таком нарративе 1989 год оказывается не освобождением народа, но только освобождением коммунистических элит. Они были освобождены от страха перед люстрациями и антикоммунистическими бунтами, от чувства вины, идеологии, обязанностей перед обществом и даже от лояльности национальному государству: если раньше у них была привилегия путешествовать, теперь они просто смогли стать обитателями Запада. Раньше они управляли страной, теперь они хозяйничают в ней. Теневая власть старых элит и становится объяснением всех провалов после 1989 года — растущего неравенства и преданных ожиданий.

Политика гнева мистера Качиньского, как и политика ресентимента мистера Путина, находит отклик в душах молодого поколения, живущего в мире, где история уже не имеет никакого значения. У молодых есть Гугл и смартфоны, но совершенно отсутствует внимание к тому, чем был моральный выбор в коммунистический период. Им совсем неинтересно, что на самом деле сделал Лех Валенса в 1970-е годы или перед какими возможностями Горбачев стоял в 1980-е. Для этого поколения, совершенно не отдающего отчет в разрушительной и саморазрушительной природе революционной политики, умеренность не пример и не оправдание.

Герои 1989 года получили мир в обмен на справедливость. Это был благородный компромисс. Но сейчас, когда мир воспринимается как само собой разумеющийся, нехватка справедливости ощущается наиболее остро.

Источник: The New York Times