Как разные группы экспертов понимают причины ухода людей в религиозные террористы?

Почему люди идут в религиозные и, конкретно, исламские террористы (этот феномен обычно называют «радикализацией»)? Этот вопрос в период, когда борьба с так называемым «Исламским государством» (ИГ, запрещено российским законодательством) в Сирии и Ираке стала чуть ли не основной задачей всего международного сообщества, является чрезвычайно актуальным. Причем актуален он не только для представителей традиционно мусульманских народов, которые, естественно, являются основной мишенью для вербовки террористами. Ведь тенденция этим не ограничивается. Вербовка в ИГ переходит границы национальных, этнических и религиозных групп. Это, в частности, продемонстрировал случай с пытавшейся уйти в ИГ студенткой философского факультета МГУ Варварой Карауловой (русской по национальности).

Причин у этого феномена много, причем можно выделять отдельно социальные, психологические, культурные, религиозные, геополитические и т.п. факторы. Можно также долго спорить об иерархии этих факторов, и в этой дискуссии задействованы не только ученые и эксперты, причем придерживающиеся совершенно разных научных и политических позиций, но и практики — силовики. Поэтому структура дискуссии очень сложная и многомерная.

Ниже я приведу основные научно-идеологические интерпретации причин ухода людей в фундаменталистский мусульманский террор, сконцентрировавшись на социально-психологическом «срезе» этого феномена. Данное описание ни в коей мере не отрицает других, альтернативных «срезов», но, тем не менее, вполне, на мой взгляд, может служить основой для дальнейшей дискуссии. А такая дискуссия, на мой взгляд, в нашем обществе чрезвычайно необходима именно в силу величины угрозы терроризма. Более того, взятая мной перспектива позволит описать одну из возможных «осей» дискуссии вокруг причин роста терроризма по линии «либерализм-консерватизм» (при этом последние берутся в российском понимании этих терминов, которые могут не совпадать с европейскими и тем более американскими интерпретациями, так как в США либералы, особенно университетские, — это в том числе и левые, в силу двухполюсности тамошней политической системы).

Среди специалистов либерального толка достаточно распространенной является точка зрения, что религиозный (исламский) терроризм в разных его формах (идеология ИГ, «Аль-Каиды» (организация запрещена в РФ), и т.п.) — это еще одна разновидность фашизма и, более того, новая разновидность тоталитаризма, по сравнению с двумя его предшествовавшими формами — тоталитарным нацизмом (фашизмом) и тоталитарным коммунизмом. Если так, то религиозный терроризм в социологических терминах вполне может быть интерпретирован так, как известный автор Э. Нольте в свое время понимал фашистский и нацистский тоталитаризм, — т.е. как радикальный протест и борьбу с проявляющейся в обществе тенденцией к «трансценденции».

Речь у Нольте шла о том, что правый тоталитаризм возник в ситуации становления в Европе индустриальных массовых обществ современного типа, со всеми их характеристиками (демократия и массовые политические движения, исчезновение традиционной религии, укрепление равноправия людей разного социального статуса, разрушение остатков структур традиционных обществ и иерархий, индустриализация, урбанизация и т.п.). То есть наблюдалась четко выраженная тенденция к «трансцендированию» (резкому, качественному изменению) европейских обществ и культур в том виде, в каком они сложились к началу XX века. Причем это «трансцендирование» сопровождалось катастрофическими изменениями, опрокидывавшими устоявшийся, привычный обывателю порядок (Первая мировая война, кризисы и Великая депрессия, распад старых европейских империй и связанная с этим «волна демократизации», рост левого и особенно коммунистического движения и т.п.). В этой ситуации многие обыватели были готовы поддержать протестные движения, способные совершить «консервативную революцию», т.е. вернуть ситуацию «назад». Куда возвращаться, в этом правые революционеры-тоталитаристы расходились. Кто-то хотел обратно в более ранние фазы модерна (например, эпоху европейских империй), кто-то — в средневековую «корпоративную» Европу, а кто-то еще дальше, в какие-то архаические арийские идеальные времена.

Примерно то же самое происходит и в наше время. Мир охватила волна глобализации, в том числе связанная с ослаблением устоявшихся национальных идентичностей (которые, впрочем, и сами, если следовать Бенедикту Андерсону, представляют собой «сконструированные общности). Постмодернистская культура серьезно ослабила остатки традиционных культурно-социально-морально-религиозных представлений, а феминизм и борьба за права меньшинств разрушают остатки традиционных общественных иерархий (вроде структурообразующей роли образа Отца или нормативности отношений «мужчина-женщина»), не ставившиеся под сомнение даже в период классического европейского модерна. Эта ситуация достаточно болезненна для многих в плане мировоззренческом и политическом. Протест против этих тенденций к «трансцендированию» и стремление «вернуться обратно» приобретает форму волн совершенно разных, зачастую допустимых в демократическом обществе, консервативных и ультраконсервативных настроений (протестантские фундаменталисты, «партия чаепития» и сторонники Трампа в США, консервативные антииммигрантские и антиевропейские партии в ЕС, волна нового консерватизма в России и других «развивающихся рынках», особенно странах БРИКС). Однако в исламском мире в силу ряда специфических исторических, культурно-религиозных и социальных особенностей (обсуждать которые надо отдельно) протест против описанного «трансцендирования» зачастую принимает достаточно широкий диапазон от более умеренных форм исламизма к достаточно радикальным формам террористической идеологии.

ИГ, приверженное идеологии близкого конца света, который надо еще больше приблизить (в этом плане от «Аум Синрикё» оно отличается только исламской фразеологией), является наиболее крайним проявлением описанной тенденции. В ИГ хадисом (т.е. высказыванием Пророка Мухаммеда) о конце света (хадис ортодоксальный, т.е. это действительно слова Пророка, но интерпретация его у ИГ, мягко говоря, достаточно вольная, как считают большинство исламских ученых и даже представители «Аль-Каиды»). Причем этим хадисом оправдывается весь диапазон действий ИГ: от крайней и демонстративной жестокости, в том числе в отношении мусульман (этим ИГ отличается от «Аль-Каиды», которая свою потенциальную социальную базу приманивала не столько «кнутом», сколько «пряником», в том числе и благотворительностью), до введения сексуального рабства женщин. ИГ также отличается от «Аль-Каиды» тем, что та насильственно боролась за «халифат» в будущем, тогда как ИГ уже объявило себя «халифатом» (причем установление «халифата», как уже отмечалось, должно приблизить «конец света»). Кстати, многие исламские богословы описывают ИГ как воскресший «хариджизм» (эта ветвь раннего ислама в настоящее время, в отличие от суннизма и шиизма, практически вымерла).

«Халиф» Абу Бакр аль-Багдади, который во многом ответственен за создание этой идеологии (ИГ в свое время откололось от «Аль-Каиды» в Ираке), сейчас то ли убит, то ли скрывается в Ливии после ранения. Он происходит из рода Пророка, что определенным образом повышает его легитимность.

Описанная выше либеральная интерпретация идеологии ИГ позволяет, например, описать мировоззренческие мотивы вербовки упоминавшейся студентки философского факультета МГУ Карауловой. Она была ранее, по некоторым данным, «патриоткой-неоязычницей» и нашла в идеологии ИГ более радикальный и последовательный протест против современного «трансцендирующегося» мира, чем у русских националистов-неоязычников. Кстати, это позволяет понять (в мировоззренческом плане, так как разных причин много), почему именно в России, где наблюдается серьезная, массовая и официально поддержанная в СМИ волна консерватизма, противостоящего «трансцендированию», одновременно наблюдается столь массовая вербовка в ИГ. В России по официальным данным НАК и ФСБ было завербовано 2900 человек (причем независимые эксперты дают куда большие цифры, особенно на Северном Кавказе). Это (если сравнивать официальные данные) второе место в мире, между Саудовской Аравией и Тунисом (около 3000 человек). Как показывает случай Карауловой, видимо, ИГ отработало очень эффективные способы «перенаправления» российской официальной пропаганды для целей своей вербовки (активно используются такие идеологические моменты в ней, как борьба с мировой гегемонией США, с разрушением традиционных ценностей в западном обществе и т.п.).

Мне лично представляется, что наша медийная пропаганда должна этот момент как-то учитывать, чтобы не множить число «Карауловых». Кстати, моя личная интерпретация причин роста терроризма не либеральная, а скорее прагматическая, как будет видно ниже.

Консервативная интерпретация социально-психологических причин феномена широкой вербовки в ИГ принципиально не противоречит либеральной в описании феномена, но делает другие ценностные акценты. Она, во-первых, подчеркивает, что есть здоровый и легитимный консервативный протест против «постмодернистского», «ультралиберального» и т.п. общества. Во-вторых, она подчеркивает как ключевые не социально-психологические, а геополитические моменты роста терроризма. В частности, указывается на роль использования терроризма в своих интересах различными геополитическими игроками. Далее все уже зависит от идеологической картины мира. Можно указывать на роль Саудовской Аравии, Катара или Пакистанской межведомственной разведки, а можно подчеркивать роль США и «коллективного Запада», например, в плане связки «рост терроризма — увеличение числа несостоявшихся государств» (в частности, в связи со свержением режима Хусейна в Ираке и поддержкой революции в Ливии).

Наконец, есть и левая интерпретация феномена роста религиозного терроризма. В ряде западных стран (особенно в университетской среде США и Великобритании) она более или менее связана с либеральной просто в силу структуры политического поля. Здесь могут подчеркиваться моменты глобальной социально-экономической несправедливости, коррупция и нарушения прав человека в странах «третьего мира», угнетение мигрантов и отсутствие системы их эффективной интеграции в западные общества и т.п.

В реальности же, как полагаю лично я, есть все описанные выше моменты, просто разные идеологии выбирают какие-то из них как «ключевые», а какие-то предпочитают по собственным мировоззренческим соображениям не замечать. Моя позиция обычно описывается как «прагматизм».