В чем причины европейского раскола

Статья Михала Корана, недавно опубликованная на Гефтер.ру, имеет характерный подзаголовок: «Центральная Европа на суде Европы Западной». Действительно, для нынешнего европейского раскола, проявившегося прежде всего в полемике вокруг миграционного кризиса, характерна атмосфера взаимных обвинений, желание осудить и наказать тех, чья позиция представляется обвиняющим недопустимой, недостойной и выходящей за рамки европейских ценностей и правил игры. Это опасно — но это неизбежно, поскольку Европейский союз давно уже стал идеологическим проектом, не обеспечив, однако, должного политического и институционального единства, которое предполагает любой подобный проект.

В роли «бунтарей» сейчас, как известно, выступает группа стран Центральной Европы, чьи лидеры резко возражают против миграционных квот и в целом против либеральной политики по отношению к беженцам — в том виде, в каком ее провозгласила летом прошлого года Ангела Меркель, выдвинув лозунг Wir schaffen es! («Мы справимся!»). Но мигранты — на самом деле лишь индикатор, благодаря которому давно зревшие противоречия стали видны всем. Как заметил французский политолог Жак Рупник, наметившийся в период кризиса еврозоны раскол между экономически благополучным севером и центром Евросоюза, с одной стороны, и его кризисным югом — с другой, сменился расколом между западом и востоком ЕС. И этот раскол имеет более глубокое измерение — политическое и ценностное. Более того: на самом деле он проходит не только между Западной и Центральной Европой, но и внутри каждого из европейских обществ.

Речи венгерского премьера Виктора Орбана, критикующего либеральную демократию как таковую, можно, конечно, расценивать как популистский инструмент укрепления созданной им олигархической системы — «мафиозного государства», по определению венгерского политолога Балинта Мадьяра. Но это лишь одна сторона медали. Другая — реальная популярность консервативных, националистических и евроскептических идей и соответствующих политических сил в Центральной Европе. Отмахиваться от этого явления лишь как от следствия, по словам Михала Корана, «ошибок, допущенных в процессе трансформации сообществ Центральной Европы», неверно хотя бы потому, что движение в аналогичном направлении наблюдается, пусть пока и в меньшей мере, также на западе Европы, где никакой посткоммунистической трансформации не было. Покойные Пим Фортейн и Йорг Хайдер пользовались широкой поддержкой избирателей в благополучнейших Нидерландах и Австрии задолго до мигрантского кризиса и проблем еврозоны. Леволиберальные критики видят в недавних успехах партий вроде французского Национального фронта или «Альтернативы для Германии» прежде всего результат умело примененных популистских технологий в условиях усилившихся страхов электората перед мигрантами и террористической угрозой. Это опять-таки верное, но поверхностное заключение: терроризм и иммиграция оказались катализаторами, благодаря которым стал очевиден давний и глубокий европейский политический дисбаланс.

От демохристиан к «поколению-68»

Хотя у истоков европейской интеграции в первые послевоенные десятилетия стояли в основном христианско-демократические политики (Робер Шуман, Конрад Аденауэр, Альчиде де Гаспери и др.), позднее интеграционный проект в значительной мере «перехватили» леволиберальные силы. Прежде всего это было «поколение 1968 года», пришедшее в европейскую политику — уже под более умеренными лозунгами, нежели марксистские и маоистские речи их пламенной юности, — в основном в 1980-е. И здесь можно назвать целый ряд имен, от Даниэля Кон-Бендита и Йошки Фишера до многолетнего главы Еврокомиссии Жозе-Мануэля Баррозу. Идеологически лидерство социалистов и «зеленых» в реализации проекта Евросоюза означало фактическое отождествление леволиберальной идеологии с идеологией единой Европы и частичную делегитимизацию многих тем, связанных с консервативными политическими течениями. В частности, «национализм» в строившемся ударными темпами ЕС стал чем-то вроде ругательства. Причин для этого имелось в достатке — от истории Европы в той ее интерпретации, которая называет именно национализм главной причиной обеих мировых войн, до балканской трагедии 1990-х, служившей живым примером пагубности радикального национализма.

С одной стороны, консерваторы, за исключением разве что британских, отказались от сколько-нибудь заметного педалирования национальных интересов в своих политических программах, без боя сдав эти позиции правым популистам вроде Хайдера, которые как раз к концу 90-х впервые громко заявили о себе. Леволиберальная повестка дня восторжествовала в странах ЕС и в большинстве социальных вопросов — таких как трудовое законодательство или права меньшинств. С другой стороны, большая часть европейских левых проделала прагматическую трансформацию в духе британского New Labour, став куда более business-friendly, чем было ранее принято у социалистов. В результате «обезжиренными» к концу минувшего столетия стали оба фланга европейской политической сцены. Различия между партиями «чуть левее» и «чуть правее» центра быстро сокращались, а сами они всё чаще сотрудничали между собой. Так, если за первые 55 лет истории ФРГ большая коалиция демохристиан и социал-демократов находилась у власти лишь три года (1966–69), то из последних 11 лет она правит уже семь. В этих условиях недовольство немалой части электората тем, что «выбирать некого», можно считать оправданным.

При этом возникли две крупные проблемы, в перспективе не сулившие ЕС ничего доброго. Проблема номер один: форсированная интеграция, с необходимостью которой согласилась к началу 2000-х большая часть европейского политического мейнстрима, оказалась элитарным проектом, далеким и непонятным значительной части европейских граждан. Неудивительно, что разговоры о «демократическом дефиците» ЕС усилились к середине прошлого десятилетия — как раз тогда, когда евроэлиты готовились совершить крупный шаг к созданию «Соединенных Штатов Европы», приняв Европейскую конституцию. В 2005 году этот проект был торпедирован на референдумах во Франции и Нидерландах, показавших, что «демократический дефицит» действительно существует. Но уроки извлечены не были: Евроконституцию перелатали и утвердили в виде Лиссабонского договора, причем, как известно, Ирландию, поначалу отвергшую договор, заставили переголосовать — не самая славная страница в истории евроинтеграции. Не случись экономического кризиса, начавшегося в 2009 году, недовольство «низов», возможно, и не вышло бы за рамки легкого брожения, но трудности, как известно, пришли — и удары посыпались на европейскую конструкцию один за другим.

Имитационные демократии

Проблема номер два: со вступлением в 2004 и 2007 годах в ЕС большой группы стран бывшего соцлагеря социально-политический баланс в Евросоюзе сильно изменился — но евроэлиты этого поначалу не заметили. Здесь сыграл свою роль во многом имитационный характер политических систем, сложившихся в государствах Центральной Европы после антикоммунистических революций 1989–90 годов. Там тоже возникли мейнстримные политические силы «чуть левее» и «чуть правее» центра. Они, однако, оказались в куда большей мере связаны (особенно это касается левых партий) с элитами коммунистического периода и новыми олигархами, что привело к хронической и куда более высокой, чем в большинстве западных стран, коррумпированности центральноевропейской политики. Кроме того, имитационные демократии возникли в обществах, чья структура, исторический опыт, социально-психологические особенности по-прежнему сильно отличаются от Западной Европы. В этом смысле можно вслед за Михалом Кораном говорить о «лицемерии» Центральной Европы, но относить его нужно прежде всего на счет ее политических элит.

Коммунистические режимы, формально представлявшие собой радикальный модернизационный проект (и, конечно, бывшие им, но лишь отчасти), оказались, особенно в своей поздней фазе, огромным социальным «морозильником». В странах соцлагеря сохранились очень многие архаичные социальные структуры, представления и мифы, вышедшие наружу после падения власти коммунистов. Более того: в большинстве стран региона — Польше, Венгрии, отчасти Словакии, странах Балтии, Румынии, Болгарии — значительную часть победивших антикоммунистических движений составляли люди отнюдь не либеральных, а националистических и религиозно-консервативных убеждений. Имитационные демократии 1990-х — начала 2000-х годов оттеснили эти силы на задний план: «европейская мечта» оказалась на том этапе сильнее традиционализма, который, однако, никуда не исчез. Вступление в ЕС, ставшее главным достижением имитационных демократий, принесло центральноевропейцам значительные выгоды, которые отнюдь не ограничиваются дотациями из Брюсселя. Однако ожидания 90-х были бóльшими, а сами выгоды интеграции оказались распределены очень уж неровно: очевидно, что чехи или словенцы выиграли куда больше, чем болгары или румыны. Большой вопрос, правда, в какой степени в этом виноват то и дело проклинаемый ныне Брюссель, а в какой — правящие элиты, да и сами общества центральноевропейского региона.

По мере того как становилось ясно, что ЕС не принес чудес, множились проблемы, созданные коррумпированными имитационными демократиями. Михал Коран совершенно точно их формулирует: «Масштабная коррупция, разочарование общества, ослабевающее чувство ответственности, и это далеко не всё». В результате национал-консервативные, а порой и откровенно неофашистские силы вроде венгерской партии «Йоббик» или словацкой Народной партии «Наша Словакия» стали представляться всё большей части электората приемлемой и даже желанной альтернативой. Поэтому в последние годы мы наблюдаем постепенное крушение имитационно-демократических систем в Центральной Европе и их замену более «откровенной» демократией, скорее соответствующей довольно смятенным настроениям общества и подлинному раскладу политических сил.

Пересдача карт

Проблема такой демократии, однако, в том, что она несет угрозу самой себе — примерно так, как стала собственной могильщицей демократия Веймарской республики. Опасность здесь двоякая. С одной стороны, в центральноевропейской политике все шире представлены откровенные радикалы и экстремисты. Более того, похоже, что «нет предела совершенству»: так, в Словакии Национальная партия, выступающая с радикальных евроскептических, националистических и антивенгерских позиций, после недавних выборов вошла в правящую коалицию и выглядит чуть ли не респектабельной на фоне откровенных неофашистов из «Нашей Словакии», получивших 8% голосов. С другой стороны, часть политиков, вроде бы представляющих мейнстрим, подвергает сомнению саму демократию и не скрывает симпатий к авторитарным режимам, прежде всего российскому и китайскому (премьеры Венгрии и Словакии Виктор Орбан и Роберт Фицо, президент Чехии Милош Земан).

Тем не менее, все это — совсем не повод делать страны Центральной Европы подсудимыми на некоем процессе с Западной Европой в роли судьи. Ей эта роль не подходит. Во-первых, «бачили очі що купували», специфика бывших соцстран была ясна с самого начала процесса расширения ЕС на восток. Во-вторых и в-главных, параллельно с «проседанием» центральноевропейских имитационных демократий в самой Западной Европе идет не менее серьезный процесс размывания основ «обезжиренных» демократий, сложившихся на рубеже тысячелетия. Он очевиден не только благодаря успехам Национального фронта, «Альтернативы для Германии» или австрийской Партии свободы, но и находит статистическое выражение в длящемся уже много лет непрерывном сокращении доли голосов, поданных за две основные мейнстримные партии («чуть левее» и «чуть правее») в большинстве стран Западной Европы. Проблемой Европейского союза является не «неправильная» Центральная Европа, а социально-политический и ценностный раскол по всему Евросоюзу, в рамках практически каждой из его стран. Главные причины этого раскола — чрезмерное форсирование европейской интеграции в 1990–2000-е годы, «демократический дефицит» и идеологический дисбаланс, присущие европейскому проекту.

Возможно ли преодоление этого раскола? Я не переоцениваю свои интеллектуальные возможности настолько, чтобы предлагать проекты спасения единой Европы. Есть лишь пара очевидных вещей, на которые, видимо, стоило бы обратить внимание европолитикам. Судя по всему, Евросоюзу не обойтись без определенной «пересдачи карт», которая хотя бы частично устранит указанные выше причины раскола. Это может быть значительное «похудание» самих структур ЕС и приход в них новых, более молодых и популярных фигур. (В этом смысле избрание новым главой Европейской комиссии в 2014 году опытнейшего евробюрократа Жана-Клода Юнкера было крайне несчастным событием.) Это может быть сосредоточение европейских структур на тех сферах, где в первую очередь нужна координация усилий отдельных стран и где успехи будут особенно приветствоваться общественным мнением — как, например, в борьбе с терроризмом и охране внешних границ Союза. Это может быть деидеологизация ЕС, точнее, возвращение понятию «либерализм» его исконного значения — приверженности гражданским свободам, правам человека и законности. Из этого следует, что все идеи и концепции, не противоречащие этим основным принципам, признаются легитимными предметами политической дискуссии и не освистываются сразу же как «оскорбительные», «архаичные» или, наоборот, «утопические».

Как бы то ни было, Европе вряд ли следует сейчас искать обвиняемых. Куда логичнее заняться поиском врачей.