Творческое сообщество как локус и мотор производства нового: взаимосвязь индивидуального и коллективного в опыте «Лианозовской группы»

11 марта 2016 года на филологическом факультете МГУ состоялся международный круглый стол «Неоавангардизм барачного типа: К культурной интерпретации опыта “лианозовцев”». Дискуссия была организована кафедрой общей теории словесности (теории дискурса и коммуникации) в рамках исследовательского проекта «Культурная антропология творческих сообществ и трансмедийный эксперимент». В качестве сверхзадачи участникам круглого стола было предложено сформулировать вопросы для будущих заседаний в рамках проекта. Творческих сообществ, которые заслуживают пристального рассмотрения под углом зрения коммуникации («внутренней» и «внешней», творческой и бытовой и т.д.), в современной культуре много, начиная от йенских романтиков и заканчивая самыми последними авангардными течениями, — было бы интересно и важно проследить сходное и в то же время контекстуально различное в их практиках.

Нельзя сказать, что жизнь литературных сообществ не обсуждается литературоведами, даже напротив, — однако нужно признать, что та проблематика, которую поднимают в этой области культурологи и социологи, филологами схватывается далеко не всегда и не вполне. Между тем именно в диалоге между социологическим, культурологическим, медиологическим и литературоведческим подходами к анализу сообществ открываются, как кажется, исследовательские перспективы. Динамика коммуникации внутри сообщества, принципы развития внешних связей, соединяющих его с окружающей средой, притом не только литературной, но и общественно-политической, а также сложная взаимосвязь между эстетическим, социальным и интеллектуальным аспектами этого поиска — вот основные проблемы, которые участники круглого стола стремились затронуть по ходу обсуждения. Предметом его стала «Лианозовская группа», выступившая в истории позднесоветской культуры как своеобразный мотор экспериментального производства нового, альтернативного официозу.

В числе выступающих были: С. Хэнсген (Цюрихский университет) с докладом «Эстетика окраины»; Г.В. Зыкова (МГУ) и Е.Н. Пенская (НИУ ВШЭ) с совместным выступлением «Что делали “лианозовцы” после Лианозова, и почему Вс.Н. Некрасов напоминал о лианозовском опыте в 1990-х»; А.Ю. Чудецкая (ГМИИ) на тему «Глазами поэта: Всеволод Некрасов как зритель и собиратель»; С.А. Ромашко (МГУ) с сообщением «Несерьезность как уловка в отношениях с тотальным контролем: Детские песенки и мультфильмы Генриха Сапгира». В дискуссии приняли участие также Т.Д. Венедиктова, М. Павловец, Е. Вежлян, П. Спиваковский и др.

Поднимавшиеся вопросы и версии ответов на них резюмируются ниже.

Можно ли считать «интимную публичность» модусом коммуникации, определяющим для авангардистской «поэтики окраины»?

С. Хэнсген: В интимной публичности района Лианозово, в кругу близких и знакомых складывались черты новой альтернативной культуры, которые будут иметь продолжение вплоть до московского концептуализма.

В Лианозово жила другая, догуттенберговская, форма поэзии. Особое значение придавалось авторскому чтению стихов в узком кругу друзей. «Лианозовцы» обратили внимание на поэтичность повседневной речи и заложили традицию разговорного слова в поэзии, противопоставляя ее идеалу поэзии как чистого языка. Поэты «Лианозовской школы» открыли поэтические возможности многоголосного стихотворения «задворков и улиц», вслушиваясь в различные регистры множества голосов, разрабатывая поэтику откликов и обращений, взаимного заражения голосов рифмами и аллитерациями.

Интимная публичность «лианозовских» практик раскрывается как на поэтическом, так и на околопоэтическом уровне. Различные голоса соединяются в интимном пространстве поэтического произведения, с тем чтобы снова выплеснуться в процессе публичного чтения. Социальный и творческий виды опыта становятся нерасторжимы.

С.А. Ромашко: К концу СССР тотальный контроль за деятельностью граждан существенно ослабевает и динамика культурного развития начинает идти не по центру, а по периферийной части, поскольку позднесоветский контроль был устроен таким образом, что его на все общество не хватало: в основном он шел по центру культуры и смежных областей. В это время на периферии можно было делать то, что в центре было невозможно. Традиция экспериментального искусства все время жила в детской книге. Поскольку детская книга находилась на периферии культуры, на иллюстрации в ней смотрели сквозь пальцы. Несерьезная и детская области культуры давали возможность быть и оставаться профессиональным художником, иллюстратором, поэтом и при этом не сильно отказываться от своего творческого «я».

Неофициальное искусство могло пробиться к своей аудитории лишь обходными путями, окраиной — через детское, окраинное как частное высказывание, не представляющее магистральную идеологическую линию. Окраинное — барачное — скрытое от чужих глаз в кругу друзей.

Какими источниками мы располагаем для изучения «лианозовского» опыта?

Г.В. Зыкова и Е.Н. Пенская констатировали, что большинство вопросов остается без ответов из-за крайне ограниченного числа доступных документов, полного отсутствия библиографии и неупорядоченности архива (что, вероятно, является первопричиной малого интереса к «лианозовскому» опыту). При таком уровне изученности материала дискуссии о понятии и природе этого литературно-художественного сообщества часто грозят превратиться в споры о словах. Культурное наследие «Лианозова» ждет в первую очередь своего историка, а уже потом литературоведа и социолога.

«Лианозовский» опыт был воспроизведен в 1990-е годы в виде двух серий так называемых «Лианозовских программ» — литературных вечеров, организованных Вс.Н. Некрасовым в Литературном музее. Именно тогда в публичном пространстве впервые были представлены вместе две стороны жизни «Лианозовской группы»: выставочная, с личной живописной коллекцией Некрасова, и «устно-коммуникативная» — в виде цикла бесед / творческих вечеров, где принимали участие люди, имевшие отношение к «Лианозову». По итогам этого события удалось собрать ценнейшие материалы об устройстве внутригрупповой коммуникации от непосредственных участников творческого и социального взаимодействия.

Стоит ли вообще употреблять слово «группа» по отношению к «лианозовцам»?

Г.В. Зыкова и Е.Н. Пенская считают, что сомнения в реальности существования «Лианозовской школы» связаны с отсутствием самоназвания, манифеста, ярко выраженного лидера. Также есть неопределенность в способе описания потенциальной общности поэтик О.Я. Рабина и поэтов «лианозовского» круга — конечно, если задаться целью провести анализ с помощью рационализированных терминов, а не метафор. Кроме того, не вполне можно доверять документированным сведениям о «Лианозове» от самих участников группы и всех тех, кого так или иначе причисляют к их кругу: по разным причинам они были склонны в разной степени отрицать реальность тесноты связи.

Если апеллировать напрямую к фактам, то мы обнаруживаем, что ни в одной из существующих публикаций о «Лианозове» фразы «Лианозовская школа» или «Лианозовская группа» не употребляются. Нетрудно заметить, что особой концептуальной целостности — ни на уровне творческих методов, ни на уровне личных взглядов на действительность — у «лианозовцев» как группы не было. Кажется, что слово «сообщество», выбранное для проекта, — исключительно удачное, поскольку за ним не стоит определенных представлений о степени жесткости объединения, наличия или отсутствия манифеста.

Литературоведы не могут похвастаться наличием специфического языка для сколько-нибудь убедительного говорения о литературных сообществах — и, что самое главное, мы, литературоведы, уклоняемся от этого разговора из-за явной нехватки фактов, связанных как с частными художественно-повседневными привычками (кто с кем и как дружил, кто что читал и т.п.), так и с литературным бытом 1950–1960-х годов вообще.

Можно ли назвать творческий опыт «Лианозова» уникальным?

Г.В. Зыкова и Е.Н. Пенская полагают, что уникальность этого явления заключается, пожалуй, в том, что представляет собой «Лианозово» как социальная практика: в условиях гнета официальной пропаганды и тотального госконтроля, слежения за гражданской активностью группа людей призывает всех желающих посещать их барак в определенные дни и определенное время, чтобы смотреть картины и читать/слушать стихи (хотя насколько часто там читались стихи — большой вопрос). Сюда же относится и практика кооперации для совместного путешествия в район Лианозово, необходимость придерживаться не только строгого графика посещений, но и расписаний транспорта (электричек). Притом что текучесть посетителей барачных выставок была высокая, внутри этой аморфности сохранялся жесткий режим.

Таким образом, существует как минимум два очевидных способа построения сообщества. Один — это совместные просмотры, совместные слушания, совместное времяпрепровождение, ритуалы бытия-вместе. А второй способ — который больше напоминает трансформированный вариант первого — это различные совместные мемориальные практики. Чем различаются эти два вида поддержания общности? Отвечая на этот вопрос, мы могли бы наметить новые пути говорения о творческом сообществе.

Происходили ли значимые сдвиги при переходе от бытия-вместе к воспоминаниям о бытии-вместе?

По мнению Г.В. Зыковой и Е.Н. Пенской, что касается мемориальных практик «лианозовцев», то они были чрезвычайно неоднородны. О.Я. Рабин и Г.В. Сапгир относились к «Лианозову» просто как к некому сравнительно незначительному опыту, к которому можно возвращаться разве что из ностальгических побуждений. Для них «Лианозово» было лишь «одним из».

Совсем иначе отзывался об этом опыте Некрасов, который очень трепетно относился к самому слову «школа». Он называл «Лианозово» площадкой, где рождался новый язык описания реальности, новый язык разговора художников и поэтов.

На каком аналитическом языке можно обсуждать сообщество художников, которое не имеет как будто ни структуры, ни концептуальной целостности?

Е. Вежлян на это отвечает, что динамику сообщества в неофициальной культуре можно описать несколькими способами и что все они лежат в совершенно другой дисциплинарной плоскости, чем язык литературоведения или язык тех или иных историй литературы. Один из этих способов предполагает использование языка социологии, к примеру Рэндалла Коллинза. Основной вопрос, на который пытается ответить его интеракционистская теория: каким образом из неформальных практик человеческого общения постепенно кристаллизуются и вырастают институции? Любые практики и ритуалы взаимодействия между индивидуумами Коллинз называет «интеракционными». Теория интеракционных ритуалов опирается на дюркгеймианское понимание единства, в рамках которого регулярные ритуалы порождают сакральный символ общности. Согласно Коллинзу, во время встреч людей выделяется эмоциональная энергия, которая обращается на то, чему посвящена встреча; при этом вырабатывается некий символ, который и после завершения встречи сохраняется в виде остаточного общего знания. Если интеракционный ритуал встречи успешен, эмоционально заряжен, то за ним следуют цепочки более мелких ритуалов — новые встречи, выставки, конференции, сборники и т.п. Через интеракционные цепочки, через накопление в символе энергии культурного капитала рождается весомое, значимое знание. В итоге формируется новое течение или институция.

Второй способ исследования сообщества может быть представлен так называемыми networking studies, но здесь речь идет скорее о количественных исследованиях, чем о качественных. В нашем случае не совсем понятно, как этот подход можно применить к историческому материалу.

Что можно изучать — и как? (Попытка промежуточного итога)

Представляется очевидным, что анализ творческого сообщества следует вести через изучение документов взаимодействия участников, например их разговоров (устные интервью, переписка), фотографий. Нужно продуктивно уйти от привычного текстоцентризма, текстоцентрического рассмотрения вопроса и посмотреть на «Лианозово» именно как на сообщество индивидуумов, взаимодействующих по поводу разного рода текстов и изобразительных объектов искусства.

Социологический (или «социологизированный») подход к исследованию творческого сообщества ценен тем, что позволяет работать с тем минимумом материалов, который на данный момент доступен, именно за счет возможности «кейсового» подхода к проблеме. Представляя «Лианозовскую группу» как некий набор моментов творческой интеракции, мы можем смягчить ситуацию вопиющего отсутствия доступных источников.

В литературоведении давно назревает потребность в иных плоскостях сравнения интернациональных литератур и литературных сообществ. Плоскость исследования творческих/литературных сообществ, разработке которой был посвящен круглый стол, — это не вполне история литературы и не вполне социология. Она соединяет в себе возможности эстетического и дискурсивного (контекстуализирующего) анализа и потому с неизбежностью приводит к необходимости анализа сравнительного — анализа бытования сообществ в разных культурных средах. Разумеется, каковы бы ни были трудности с методологическим аппаратом, разговоры о нем имеют смысл только тогда, когда есть достаточное количество фактов и источников для анализа.