Америка не сошла с ума, но все больше напоминает Европу

Для большинства европейцев побывать в эти дни в Америке — как высадиться на Марс. Даже самые изощренные политические аналитики не могут ни сном, ни духом понять происходящее в США. Они раздражены взлетом популярности Дональда Трампа, поставлены в тупик обращенным к молодым избирателям демократическим социализмом Берни Сандерса и сбиты с толку не знающей ни сантиментов, ни риска внешней политикой Обамы. Вместо того чтобы приструнить сирийского президента Башара Асада, Обама меняет свою же собственную позицию по химическому оружию в Сирии.

Мистификации современного европейца — нечто, при всей близости его ко мне, мне претящее. Поскольку я оказался свидетелем озлобленности среднего класса, высокомерия остающихся на обочине элит, общего разочарования в эффективности военной силы, повсеместности страха будущего, впервые столь всепроникающего, мне кажется, я лучше понимаю, какой процесс набирает ход в Америке.

Возьмем вылазки Трампа, раздающего направо и налево беспочвенные и сумасшедшие замечания. Его успех, превысивший видимую популярность Теда Круза, пугает многих и в США, и за рубежом, коль скоро все привыкли, что американские политики не нарушают черту между оголтелым популизмом и всегдашней умеренностью. До сих пор казалось, что американский центризм непоколебим.

Но мистер Трамп был бы в Европе к месту — как дома. Умеренные партии на национальных выборах с грехом пополам получают большинство. Побеждают те, кто выражает самое что ни на есть «утробное» — политический ресентимент. Стоит мне зайти в кафе здесь, в Софии, или в Варшаве и Амстердаме, я постоянно слышу разговоры, что иностранцев надо вышвырнуть из страны, мусульман не подпускать на пушечный выстрел, а по всей границе выстроить стены.

Эти люди говорят от лица большинства, не без тревоги переживающего утрату политического влияния и стремительный подрыв экономического благополучия. Они ощущают себя обманутыми демографической революцией по всему миру: та угрожает сделать их меньшинством в своей собственной стране. Яростная прямота Трампа, с его непревзойденным умением спекулировать на новостных заголовках, до невозможности напоминает политический стиль бывшего премьера Италии Сильвио Берлускони. Иногда, временами чудится мне: мистер Берлускони кое-кого консультирует, сидя за ширмой.

Берни Сандерс также был бы совершенно понятен европейцам. Большинство известных мне молодых европейцев смотрят на капитализм как на жестокую и несправедливую систему. Для них «реальный социализм» (уж никак не немецкая неолиберальная «социал-демократия») — вовсе не ругательство. Они считают себя первыми в числе проигравших в борьбе за существование и часто мечтают вслух о революции (к счастью, бескровной). И для них борьба поколений — новейшая версия «классовой борьбы» их отцов, дедов, пра- и прапрадедов.

Половина молодежи в Греции, Испании и Португалии не может найти работы, какой бы университетский диплом они ни получили. Они считают глобализацию настоящим бедствием и во всем винят нормы свободной торговли. Хоть мистер Сандерс не Жан Жорес и не Лев Троцкий (я нахожу его примерно столь же привлекательным, как сэндвич с огурцом), для множества новых радикалов в Америке и в Европе отсутствие у Сандерса харизмы — еще один знак его цельности и искреннего тона.

Даже крайне резкий поворот Обамы к реализму во внешней политике меня больше не удивляет. Его нынешние объяснения — отрицание «вашингтонских сценариев» — все еще поражают и страшат союзников США в Европе. Но пресловутое мотто Обамы «Не делай глупостей» (“Don’t do stupid”) долгие годы было единственным организующим принципом внешней политики европейских стран. Обама просто выражает то, о чем мы уже давно догадывались: в своей внешней политике Америка становится более осторожной и более «европейской». Американцы уже не на Марсе, а европейцы — не на Венере. Все мы прибыли на Сатурн и пытаемся не дать грязному сброду испортить наши прекрасные кольца.

Уж если кто и не готов принять Америку наших дней, то это сами американцы. Они не видят, что их страна стремительно становится «нормальной». Она уже не может опираться на безостановочный полномасштабный экономический рост, как и на блистательную геополитическую изоляцию. Вот говаривал когда-то американский историк Ричард Хофштедтер: «Не это ли наше предназначение — быть страной, в которой нет идеологий, но есть единственность в своем роде?» Тогда, сравнивая себя с Европой, американцы ощущали гордость от того, что «здесь этого не случилось бы»: ни европейского социализма, ни европейского фашизма. США мыслили себя устойчивыми перед патологическими искажениями демократии. Целые толпы могли сходить с ума в других концах света, но не в Америке — стране здравого смысла. Но в последние годы крайней поляризации, в годы дисфункции управления, действительно ли до всех американцев так и не доходит, что и их демократии мог бы настать конец?

Сейчас, когда «нормализация» Америки разворачивается у нас на глазах, я наблюдаю за тем, как многие европейцы начинают ностальгировать по Америке, которую все мы в Европе так до сих пор и не поняли. Америке, в которой множество негритянской молодежи упрятано в тюрьмы, но которая может избрать президентом африканца. Америке, не планирующей отменять смертную казнь, но защищающей права эмигрантов. Америке, что пытается не только повелевать миром, но и его эффективно менять. Америке со своими недостатками и своими надеждами. Америке, бывшей более амбициозной, но не столь амбивалентной, как в наши дни. Эту Америку мы теряем. Прямо сейчас.

Источник: Institute for Human Sciences