Линии цивилизации: бернский медведь и китайский дракон

«Линия — это точка, которая пошла гулять», — говорил Пауль Клее. Центр его имени построил в Берне Ренцо Пьяно. Кроме очередной тематической экспозиции Клее — движение в его картинах и рисунках — сенсационная выставка современного китайского неофициального искусства — насквозь политического, протестного. Выставка — открытие и для европейцев, и для вновь закрепощаемых россиян.

Китайцы представляются со стороны (я была в Китае только однажды) покорными, всегда жившими при жесткой и жестокой бюрократии и сжившимися с ней. Копиистами, подделывающими все подряд, даже сам китайский чай. Трудолюбивый народ коммунального духа. Закрытый, непроницаемый для посторонних.

Точка, о которой говорил Клее, — это мироздание данное, внутри которого люди стали строить собственное, цивилизацию. Точки жаркие и холодные, морские и озерные, горные и равнинные, но все равно точки, из которых людям было заповедано вести линии. И линии эти получились разными. Не сказать, что одним было дано все, а другим ничего. Одни сумели осушить болота и построить каменные города, другие стали жить, как в поговорке «кулик на болоте плачет, а с болота нейдет», одни приручили пустыню, другие просто приспособились выживать в ней, меняя из века в век только верблюдов.

Берн построен на месте дремучих лесов, отчего и мишек живых держит в самом центре, чтоб помнить точку, из которой нарисовали линии одного из самых красивых городов мира, внесенного в список мирового наследия ЮНЕСКО. Часы на часовой башне с музыкально-кукольным представлением служат уже пять веков. Главная улица устроена хитро: каждую сотню шагов — колодец-фонтан, увенчанный скульптурой, где фонтан — там перекресток, но со сдвигом, чтоб ветер не простреливал насквозь. Переулки, идущие налево и направо, расположены не симметрично, зато разумно. От дождей жителей тоже укрыли, построив аркады вдоль улицы. Раньше у бернцев были сады-огороды за городом, а в городских домах — подвалы с запасами на зиму. Теперь в подвалах — кафе и театры.

«А вот тут, — показывает мне старый русский бернец Вадим Орлов, — ассоциация “аристократов”». Берн — единственный в Швейцарии город, где население разделено на простых людей и наследников тех, кто еще в XIII веке распоряжался городом, помещиков. Изначально это были ремесленники, которые разбогатели, а теперь они по многовековому наследству владеют землей, которую сдают в аренду. Это их доход. За это они финансируют музеи, оркестры, театры, дают премии и стипендии. Таковы их социальные обязательства.

Невероятно рационально устроенный Берн, где не отнимают, а регулируют, и не сносят историю ради сиюминутных нужд, строя современное (как центр Пауля Клее) где-нибудь поодаль, на свободном пространстве. Это совершенная противоположность и российской, и китайской ментальности и практике. Все делается сразу набело.

Ули Сигг — самый крупный коллекционер китайского искусства в мире. Он работал в компании «Лифты Шиндлера», приехал оснащать ими Китай в 70-х, и через некоторое время стал послом Швейцарии. Пользуясь статусом дипломата, вывозил работы «подпольных» художников. Коллекция его насчитывает 2300 произведений, большую ее часть Сигг передал в Гонконг — для нее строится музей, который должен открыться в 2019 году. Сигг покупал работы китайских художников за последние сорок лет. По его впечатлению, рубежом стали события на площади Тяньаньмэнь, до того китайские художники жили в закрытой стране, писали соцреалистические картины или подражали западным художникам, после — их работы стали политическими, со своей идентичностью, и остаются такими по сей день. Китайские масштабы поражают и в искусстве: Сигг познакомился с двумя тысячами китайских художников, купив работы 350 из них.

Экспозиция в Центре Пауля Клее открывается работой самого знаменитого китайского художника, Ай Вэйвэя «Фрагменты». Деревянная скульптура состоит из балок и фрагментов мебели разрушенного старинного храма, составленных в гигантскую конфигурацию, похожую на остов пагоды. Все его инсталляции — «чтоб показать, что…». В данном случае, чтоб показать, что Китай уничтожает классическую культуру. В лондонской Тэйт он делал инсталляцию из ста миллионов фарфоровых семян подсолнечника, рассыпанных по полу, чтоб люди ходили по ним и крошили в пыль. Это — чтоб показать, сколько людей в Китае занимаются мартышкиным трудом за копеечное вознаграждение. В своих акциях Ай Вэйвэй указывает, сколько людей и за какое вознаграждение изготовляли материал для его акций.

В инсталляции «Слуги народа» художник самого молодого поколения Сонг Та вывесил тысячи карандашных портретов китайских чиновников. Приходил к каждому в кабинет, рисовал его с натуры, дарил оригинал, а копии составили две стены портретов в рост почти одинаково выглядящих людей с указанием ведомств, в которых они служат. Рисунки — размером с открытку, а на третьей стене зала — картина во всю стену, изображающая фрагмент дерева, на конце каждой ветки которого сидит бюрократ. Идея — чиновники, мелкие безликие паразиты, от которых зависят все китайцы. Здесь, как и у Ай Вэйвэя, проявлены сугубо китайские качества: скрупулезность и гигантизм — не просто абстрактные портреты, а все несколько тысяч бюрократов сам обошел и дотошно зарисовал.

Другой автор, Кью Ян, выставил два десятка фотографий китайских госучреждений. Одни роскошные, другие убогие, все разные, но объединяет их наличие на стене портрета текущего руководителя Китая, красного знамени и иногда портретов коммунистических вождей. Серия называется «Место силы», художник адресует ее будущему, в котором все это будет смотреться совершенной дичью. Тут важный момент — китайские художники верят в будущее, «ждут перемен» и потому их работы заряжены энергией. Художники других стран, российские особенно, если и видят «продолжение линии», то она ведет в ад. Впрочем, у европейцев есть и «позитивная программа»: возврат к точке, к экологически чистой первозданности.

Шокирующая инсталляция Сун Юана и Пенг Ю «Дом престарелых»: на огороженной площадке самодвижущиеся инвалидные кресла, в которых сидят в разных позах «умирания» старики. Кресла хаотически ездят по подиуму. Первое впечатление — что это живые люди, настолько правдоподобно сделаны фигуры. Все эти старики напоминают разных политических и религиозных деятелей, но не копируют их. Неподвижно сбоку от площадки стоят еще несколько кресел с фигурами, которые можно рассмотреть и даже потрогать, но трогать страшно: руки, лица — все кажется абсолютно натуральным, будто перед тобой сидит старик из плоти и крови. Это не восковые фигуры, а с китайской дотошностью выделанные из «натуральных материалов». Все эти старики выглядят беспомощными и страшными, инсталляция (2007) как бы обращена к властителям мира, на которых едва уловимо похожи фигуры: вот ваше жалкое будущее.

Один зал занимает огромный танк, смятый со всех сторон, поскольку сделан он из мягкой кожи. И, конечно, не обошлось без вызова Ай Вэйвэю, затмившему своей популярностью всех своих соотечественников: тридцатилетний Хе Ксьянгуй изобразил его в виде куклы, в натуральную величину, лежащим ничком на полу. То ли убит, то ли повержен. Поскольку Вэйвэя преследовали, сажали, не выпускали из страны (а до того он довольно долго работал в США), и за него заступились все главные люди арт-мира, он стал звездой. Одной звезды из непроницаемого Китая миру было достаточно, и только благодаря усилиям неутомимого швейцарца можно узнать и других.

Китайская выставка в один музей не поместилась, и под вторую ее часть отдали музей изобразительных искусств Kunstmuseum. Здесь, как и в Центре Клее, две экспозиции. Одна — картины с печально знаменитой выставки «дегенеративного искусства», оказавшиеся в Швейцарии благодаря аукциону, который нацисты устроили в 1939 году в Люцерне. Непроданные работы Гитлер велел сжечь. Те, что швейцарцы купили тогда на аукционе, — и выставлены сейчас в музее. Матисс, Модильяни, Кандинский, Мане, Курбе, Ван Гог, Макс Эрнст, Брак, Джакометти, Миро, Дали, Клее, Пикассо, Шагал (его внучка, кстати, живет в Берне) — цвет искусства ХХ и ХIХ веков.

«Кубизм, дадаизм, футуризм, импрессионизм и тому подобные не имеют ничего общего с немецким народом… Они являются лишь искусственным производным людей, которым Господь отказал в таланте истинно художественной одаренности и вместо нее одарил их даром болтовни и обмана…», — говорил Гитлер на открытии «патриотической» немецкой выставки, устроенной им одновременно с «дегенеративной» [1]. 20 000 шедевров из немецких музеев должны были быть проданы иностранцам либо уничтожены. К счастью, многое удалось спасти. А «патриотическое» нацистское искусство, стилистически идентичное советскому того же периода, кануло в небытие.

Такая вот точка схождения с хунвейбинским Китаем (отчасти и современным), и Россия сегодня позволяет себя увлечь тем же завихрением линий, которое унесло Германию в черную воронку. Швейцария же, как кажется, вообще не подвержена искусам эксцессов власти, накручивающих народ на свое веретено. Правительство во главе с ежегодно меняющимся президентом — восемь человек, двенадцать политических партий, парламентарии работают каждый по своей специальности, лишь часть времени уделяя депутатским делам. Вся федеральная власть находится в Берне.

Мне рассказывал директор отеля «Бельвю Палас», что канцлер Швейцарии — его лучший клиент, и недавно, когда тот зашел выпить чашечку кофе, он велел его угостить. Канцлер отказался и заплатил, а на следующий день позвонил директору и извинился, что не принял угощения, объяснив, что не может себе этого позволить, даже если речь идет о такой мелочи, как чашка кофе. Дело в том, что отель, находящийся рядом с парламентом — не просто отель, как и его директор. Здесь останавливаются президенты и премьеры, приезжающие в швейцарскую столицу, во время войны здесь собирались разведчики и дипломаты стран антигитлеровской коалиции для принятия решений, бар отеля описан у Ле Карре как место встречи шпионов со всего мира. Так что директор (по случаю, мой знакомый) этого сиятельного заведения из первых рук знает, как ведут себя те или иные властители.

Швейцарским политикам заказано быть «мандаринами», а в сегодняшнем мире именно мандаринство оказывается истоком всех бед. Глобализация и демократизация — силовые линии, не зависящие от чьих-либо воль, ведут к тому, что государства-пирамиды с мандарином на вершине, скоро перестанут быть жизнеспособными. Планетарная геометрия перестраивается в кристаллические решетки, и вопрос в том, управляются они хорошо или плохо. Пирамида же растет другая — метафизическая, вопросом «куда мы и откуда, кто мы и зачем», ответы на него перестали быть чисто теоретическими или мистическими. А корчи «царизма» постепенно одолевают всех.

В зале стоят друг на друге два десятка включенных телевизоров, в них — полоски, рябью проходящие по экрану. Без пояснения зритель и не поймет, в чем суть: оказывается, в Китае так выглядит цензура. Когда на экране появляется что-то запретное для китайцев (сцены в каком-нибудь фильме, например), включаются эти полоски. Потому все работы, огромные холсты, в этом зале, посвящены полоскам. Две одинаковые картины, изображающие автотрассу — «На Восток» и «На Запад» — различаются только полосками цензуры. Абстракция с мелкими яркими мазками — не абстракция, а рябь цензуры, сквозь которую не разглядеть ничего, кроме цветовых пятен и еле заметных контуров (Хуе Фенг, 2012).

Лию Динг сделал инсталляцию из картин, которые производят на китайской художественной фабрике. Это картины, которые вешаются в кафе, отелях и прочих общественных местах. Множество штатных художников рисуют одну и ту же картину — традиционных китайских журавлей. Картины выходят чуть разные, но в целом — одинаковые. Динг заказал тридцати художникам этой фабрики написать картины для него, а потом забрал эти тридцать картин разной степени готовности. Инсталляция показывает, как Китай относится к искусству. Каждый художник фабрики рисует на этих однотипных картинах только что-то одно — кто траву, кто журавлей, кто небо, кто деревья. Так картины и выставлены, от «укомплектованных» полностью, до нарисованных частично.

Очень интересная работа Йин Янгбо. На большом экране — черно-белая картина классического китайского пейзажа, совмещенная с анимацией: идет снег, бегает рисованный черный человечек, а входящие в зал зрители как бы входят в этот пейзаж размытыми силуэтами, «по-китайски» приплюснутыми, и не сразу понимают, что появившиеся там фигуры — они и есть. Мы входим в китайский мир.

О Цанг представила иконостас из 21 фотографии девочек, которых она сняла на севере Китая, на границе с Монголией. Девочки! Может быть, единственные, эти двадцать одна, во всем Китае! Ведь с введением политики «одна семья — один ребенок» все будущие матери делали УЗИ, узнавая пол ребенка, — рожали, если мальчик, и делали аборт, если девочка. На фотографиях 2006 года этим девочкам лет по 6–7, до этого «медвежьего угла», где они сняты, суды не добрались (женщин, рожавших второго ребенка, казнили), потому они и родились. Через пару лет это поколение одних мальчиков вступит в жизнь — довольно пугающая перспектива. Запрет уже отменили, но последствия его скоро проявятся.

Наверное, самая впечатляющая инсталляция выставки — «Апокалипсис» Цанга Кин-ва. В темной комнате по стенам идет «дождь» из красных фраз на английском, которые, доходя до пола, загибаются и идут по низу, волнами — как бы словесное наводнение. Дождь становится все гуще, и вдруг чувствуешь, что летишь вверх вместе с этой комнатой, и в какой-то момент становится страшно, что улетишь слишком далеко, слишком высоко, прочь с Земли.

На выставке гораздо больше работ, чем те, о которых я вспомнила, и у меня было ощущение, что в эти арт-объекты поместился весь миллиард китайцев, который заговорил с миром о себе впервые, с давних времен классической китайской литературы, человеческим языком. Побывав в Берне, я прожила целую китайскую жизнь. Швейцарской живу уже давно, как недостижимой мечтой. Недостижима она потому, что с самого начала здешняя жизнь устраивалась для людей, а не для мандаринов. Бернские «аристократы» — казалось бы, могли стать мандаринами-олигархами, их бы свергали и раскулачивали, забирали все себе, сами становились бы мандаринами, и так до бесконечности. Но нет. В Берне, видимо, какое-то место не силы, а разума. Неслучайно тут, на главной улице, под перезвон веселых курантов Часовой башни и журчание реки Ааре, Эйнштейн писал свою теорию относительности. Здесь точка прогуливается богоугодными, соответствующими цивилизационному замыслу, линиями. Когда Ули Сигга спросили, почему он не хочет оставить свою роскошную коллекцию в Швейцарии, он сказал, что китайское искусство должно быть у китайцев, и раз Гонконг готов его принять, нужно его вернуть. Свою миссию, говорит, я выполнил. Вот у всех бы были такие представления о миссии.

Фото: Александр Тягны-Рядно

Примечания

↑1. http://worldartdalia.blogspot.ru/2015/03/blog-post_14.html