Василий Молодяков
«Поколение, принесенное в жертву»: французская молодежь перед Великой войной
Революционность во имя «традиции». Битва против отцов
3 170 
© Agence Rol / Bibliothèque nationale de France
Мобилизованные жители Парижа у Восточного вокзала, 2 августа 1914 года
Незадолго до войны, которую сразу назвали «Великой» и никто не хотел считать «Первой мировой», французский поэт и публицист Шарль Пеги написал:
Блажен, кто пал в бою за плоть земли родную,
Когда за право он ополчился дело;
Блажен, кто пал, как страж отцовского надела,
Блажен, кто пал в бою, отвергнув смерть иную…
(Перевод Бенедикта Лившица)
Сорокалетний Пеги не ограничился словами и ушел добровольцем на фронт, где вскоре погиб. Почти как герой «Песни пехотинца» своего младшего собрата Шарля Вильдрака:
Я хотел бы быть солдатом,
Наповал убитым первой
Пулей в первый день войны.
(Перевод Бенедикта Лившица)
Начало войны летом 1914 года вызвало мощный патриотический подъем, особенно во Франции и в Германии. Обе страны считали свои действия законной и необходимой обороной, но во Франции вдобавок ожила мечта о реванше — об освобождении «отторгнутых» в 1871 году Эльзаса и Лотарингии.
Реванш не был национальной идеей Третьей республики, родившейся из поражения Второй империи в войне с Пруссией. Большинство французских политиков признавали несправедливость Франкфуртского мира, но мало кто из власть имущих призывал исправить ее силой. Новая война с Германией, обогнавшей Францию почти по всем ключевым параметрам развития, казалась самоубийством, особенно если вести ее один на один. Другое дело — война в союзе с Российской и Британской империями, к тому же объявленная в Берлине, а не в Париже!
Наиболее последовательными и громогласными сторонниками реванша были националисты, будь то республиканцы вроде Раймона Пуанкаре и Мориса Барреса или монархисты во главе с Шарлем Моррасом и Леоном Доде. Вторые агитировали активнее, используя недостаточно антигерманскую, по их мнению, политику не только для критики конкретных кабинетов, но и для дискредитации республики в целом.
Политический вес реваншистов перед войной был невелик. Пуанкаре в 1913 году стал президентом, но обладатель этого поста считался не столько главой национальной политики, сколько верховным арбитром, сдерживающей, а не движущей силой. В Палате депутатов после майских выборов 1914 года господствовали радикал-социалисты во главе с Жозефом Кайо, не собиравшиеся ни с кем воевать; их поддерживали антивоенно настроенные социалисты Жана Жореса. Несмотря на депутатский мандат, Баррес в политике был одиночкой. Немногочисленные депутаты из «старых» монархистов воспринимались как «осколки разбитого вдребезги». «Новые» монархисты из движения Action française как противники парламентской республики бойкотировали ее выборные органы. «Бросая вызов основополагающим принципам существующего строя, было бы странно начинать с их принятия и недальновидно претендовать на их использование» [1], — писал их вождь Моррас. Дело было не только в принципах, но и в неприятных воспоминаниях о сокрушительном поражении националистов на выборах 1902 года, за которое они так и не взяли реванш.
И вот ситуация меняется на глазах. Убийство наследника австрийского престола сербским террористом в Сараево 28 июня 1914 года запускает часовой механизм новой войны, но его тиканье пока слышно лишь в дипломатических канцеляриях. Только через четыре недели поднимается вал нот и ультиматумов. Визит Пуанкаре и премьера Рене Вивиани в Петербург в двадцатых числах июля подтверждает крепость франко-русского союза. Германия объявляет войну России и Франции. Террорист-одиночка убивает Жореса в парижском кафе. Палата депутатов, включая социалистов, дружно голосует за военные кредиты. Реваншист Пуанкаре и полусоциалист Вивиани призывают соотечественников к «священному союзу», вне зависимости от идеологий и партий.
Призыв подхватывает изгнанный из страны герцог Орлеанский, которого Action française считала законным королем: «Долг и право всех французов — занять свое место под знаменами!» [2] Монархисты согласны «поддерживать правительство, в руках которого знамя и меч и Франции», но призывают «извлечь из войны уроки, чтобы укрепить и реформировать французское государство» [3]. Прозрачнее сказать о будущей реставрации было нельзя.
Среди молодежи, которая отправилась на фронт, не дожидаясь призыва, много монархистов и националистов. Они были слишком молоды, чтобы играть роль в национальной политике, но уже имели право умереть за родину. После войны, которая принесла больше разочарования и потерь, чем гордости и обретений, это назовут «шовинистическим угаром». Назовут в том числе вернувшиеся, даже бывшие добровольцы.
Очень многие послевоенные книги — художественные, публицистические, мемуарные — рисуют молодых французов, уходивших на фронт в 1914 году. Даже несмотря на рассказ «от первого лица», верить им, как правило, не стоит. Написанные в принципиально иной ситуации, после всего пережитого, они являются в лучшем случае мудростью задним числом, результатом рефлексии людей, которые знают то, чего не знали в описываемое время. В этом отношении между Анри Барбюсом и Пьером Дриё Ла Рошелем нет принципиальной разницы.
Националистический публицист Анри Массис, в 28 лет ушедший на войну добровольцем, потерявший на поле боя много друзей, но не разочаровавшийся в идеалах, позже назвал свое поколение «принесенным в жертву», заявив, что такое ощущение было у его сверстников перед войной. Он оставил об этом драгоценное свидетельство — драгоценное, потому что относящееся к предвоенному времени. Когда войны еще не было, когда никто не предвидел ее последствий, но многие ощущали ее близость, а иные приближали ее приход.
Во Франции популярностью давно пользовались «анкеты», посвященные различным вопросам политики и литературы, злободневным и общим. Ответы, занимавшие от нескольких строк до нескольких страниц (самостоятельные эссе или статьи), не только помещались в газетах и журналах, но издавались в виде книг или становились основой таковых. Классический пример — «Анкета о монархии» Морраса, включавшая развернутые ответы сторонников и противников реставрации с подробными комментариями ее главного апологета. К этой форме обратился и молодой Массис, ученик философа Алена (Эмиля Шартье), дебютировавший критическими работами о Золя и Барресе.
23 июля 1910 года интеллектуальный Париж был взбудоражен статьей в журнале Opinion. Некий «Агатон» (Agathon) обрушился на руководство и профессуру Сорбонны, обвиняя их в «германизации» образования, прежде всего гуманитарного, и придании ему антинационального характера. Конкретно автор видел опасность в отказе от классических языков и в торжестве позитивистской фактографии применительно к истории и литературе, в торжестве «информации» над «пониманием». В подтексте слышалось недовольство чрезмерным увлечением германской философией и леволиберальными трактовками французской истории — любимые темы инвектив Морраса.
«Агатон» говорил не «от себя», но ссылался на мнения опрошенных им парижских студентов и лицеистов. За первой статьей, вызвавшей бурю возмущения в Сорбонне и у либеральных нотаблей, последовали новые — претендовавшие быть голосом национально мыслящей интеллектуальной молодежи. «Агатон» заставил если не считаться с ее мнением, то, во всяком случае, выслушать его и принять всерьез. Годом позже статьи вышли книгой под названием «Дух новой Сорбонны». Тайна псевдонима тщательно охранялась. Только посвященные знали, что за ним скрываются два недавних студента — Массис и психолог Альфред де Тард, сын известного социолога Габриэля Тарда.
В книге «Припоминания. 1905–1911» (1931) Массис подробно рассказал историю анкеты и реакции на нее, но нам интересна следующая затея «Агатона». Общаясь со студентами и лицеистами, соавторы узнали и поняли много больше, чем поначалу рассчитывали. Во-первых, молодые охотно идут на контакт с такими же молодыми, которые ничего им не навязывают, но только расспрашивают, уважительно и внимательно относясь к услышанному. Во-вторых, их волнуют не только проблемы образования, но настоящее и будущее страны, во многих сферах. У них появился замысел новой анкеты — о духовных, идейных и политических пристрастиях молодых французов.
Опубликованная в 1913 году, когда авторство «Агатона» — по крайней мере, в интеллектуальных, журналистских и литературных кругах — перестало быть секретом, книга «Сегодняшняя молодежь» (Agathon. Les jeuns gens d’aujourd’hui. P., 1913) написана на основании личного опроса нескольких сотен французов в возрасте от 18 до 25 лет. Исследование проводилось в основном среди лицеистов и студентов и только в Париже, хотя среди опрошенных были уроженцы многих провинций, — авторы признали, что намерены дать портрет не всего поколения, но его элиты.
Согласно книге, новое поколение отличают от предыдущих такие характерные черты: «вкус к действию», «патриотическая вера», «католическое возрождение», «политический реализм». Эти четыре тезиса вынесены в подзаголовок и соответствуют четырем главам книги. Пятая глава «Моральная жизнь» почему-то туда не попала.
Более детально портрет «поколения французского возрождения» — молодых французов 1886–1894 годов рождения (исследование проводилось в 1911/12 годах) из элиты — выглядел так: прагматизм, четкое понимание жизненных целей, антиинтеллектуализм в виде нелюбви к «самокопанию» и рефлексии ради рефлексии, социальный и политический активизм (включая популярность командных видов спорта), отрицание «искусства для искусства», патриотизм и национализм, католицизм (вера не противопоставляется знанию!), стремление к моральной жизни, ранние браки как признак раннего духовного и социального взросления и осознания своей ответственности, понимание не только необходимости, но «чести служить» (так Массис позднее озаглавил свой «изборник»), усиление воинственных антигерманских настроений, падение популярности идей интернационализма, социализма, атеизма и пацифизма.
Духовные вожди поколения — монархист Шарль Моррас, католики Шарль Пеги и Поль Клодель, синдикалист Жорж Сорель. Проповедника «национальной энергии» и «философии действия» Мориса Барреса еще чтут, но не находят у него четких ответов на вопросы «о главном». «Наступил момент, — вспоминал Массис четверть века спустя, — когда в сфере политики от Барреса начали отдаляться молодые умы, порожденные и пробужденные им, умы, которым он открыл Морраса. Причиной стало осознание необходимости серьезной доктрины, которое он сам в них воспитал, и многие молодые барресианцы примкнули к Action française» [4]. Основоположник интуитивизма Анри Бергсон помог молодым избавиться от чрезмерного интеллектуализма и отрыва от живой жизни, но тоже не дал позитивной программы. На «левом фланге» интернационалист Жорес теряет паству, которая переходит к национально мыслящему Сорелю.
Самый суровый приговор молодежь вынесла поколению Эрнеста Ренана и Ипполита Тэна — «духовным отцам» Третьей республики, материалистам, скептикам и космополитам, врагам «активизма», проникнутым «философией поражения». Время подтвердило ошибочность этой философии, квинтэссенцией которой считались слова Тэна по поводу прихода Барреса в политику: «Этот молодой человек ничего не добьется, поскольку одержим двумя абсолютно противоположными страстями: вкусом к размышлению и вкусом к действию» [5]. Теперь завтрашняя элита страны сочетает «вкус к размышлению» со «вкусом к действию», не сомневаясь в их совместимости.
Вторую половину книги составили комментарии современников — представителей того же поколения, их непосредственных предшественников и педагогов — к основному тексту, ранее опубликованному в журналах в виде статей. На анкету откликнулись представители разных политических взглядов и течений, включая тех, кому суждено было остаться в истории: друг Массиса, дипломат, затем посол и академик Андре Франсуа-Понсэ; католический философ Жак Маритэн, приятель, затем антагонист Массиса; будущий «первый французский фашист» Жорж Валуа, в то время активист Action française; католик-офицер Эрнест Психари, внук Ренана, любивший деда, но не разделявший его идей. На анкету коротко откликнулись Баррес и Бергсон.
Бóльшая часть комментаторов соглашались с выводами «Агатона», но не всем они нравились. Некоторые заметили, что семинарии и военные училища не ломятся от наплыва абитуриентов. «Агатон» ответил, что наметил тенденцию, которая разовьется в ближайшем будущем. Через всю книгу аккуратно, но без лишнего акцентирования, проходит мысль о том, что молодое поколение готово к войне с Германией. «Агатон» сочувственно цитировал «проницательное эссе» Жака Жари о Барресе: «Молодые люди начинают ненавидеть Германию как таковую, потому что она угрожает нам и посягает на нас». Видно, что на республиканца Жари повлиял не только Баррес, но и монархист Моррас.
Сочетавший монархизм Морраса с синдикализмом Сореля Валуа подвел итог: «Молодежь, которая завтра будет формировать кадры французского общества, революционна — во имя традиции, французского порядка и родины. Наиболее пылкая, одухотворенная и боеспособная часть этой молодежи настроена националистически и хочет монархию».
«Современную молодежь» читали внимательно. В моем экземпляре много карандашных помет прежнего владельца, но идентифицировать его непросто. Из дарственной надписи соавторов, раскрывших инкогнито, вырезана фамилия адресата — характерный для Франции вид книжного вандализма. В книгу вложена визитная карточка Габриэля Гисто, министра народного просвещения и изящных искусств во время работы соавторов над анкетой, ставшего к моменту ее выхода министром торговли и промышленности. Экземпляр предназначался ему? Или кому-то из его знакомых, использовавших карточку в качестве закладки?..
Чтение «Современной молодежи» помогает понять, с каким настроением отправлялись на войну молодые французы — те, что шли идейно и добровольно. «Никогда не было солдат более сознательных, чем молодые французы 1914 года, — записал в 1917 году Морис Баррес. — Они хотели изгнать германизм из французской мысли, спасти французские церкви, восстановить французские провинции, вернуть на первое место идеи традиции и морали, чувство чести, самопожертвование» [6].
Они были готовы не только к битве, но и к жертве. Они знали, за что сражаются и за что могут погибнуть. Это был цвет поколения, будущая элита. «…А их повыбило железом. И леса нет, одни деревья», — как сказал Давид Самойлов о молодежи своего поколения, павшей на другой Великой войне.
Примечания
Комментарии