Вниз по спирали

Либерализм приближает свою гибель, способствуя появлению нелиберализма, с которым он ассоциирует любые нелиберальные взгляды.

Финансовый кризис 2008 года и городские протесты на Западе, начавшиеся в 2000-х годах, обозначили границы двух типов либерализма, господствовавших в западной политике последние полвека: левый социокультурный либерализм, зародившийся в 1960-х, и правый экономико-политический либерализм, возникший в 1980-х. Оба либерализма ратовали за расширения личной свободы и индивидуальных возможностей, но оба они сегодня могут рассматриваться как высокомерные, авторитарные и разобщающие. Действительно, они служили интересам бюрократического государства и свободного рынка, что, в конце концов, привело к беспрецедентной централизации власти и концентрации богатства в руках небольшой группы людей. Этим и объясняется, что наша новая неукорененная олигархия сочетает в себе черты безличной технократии и популизма, манипулирующего общественным мнением и пренебрегающего подлинными интересами большинства.

Исторически сложилось так, что два «лика» либерализма воевали друг с другом. Левые либералы взывали к государству с призывом защитить людей от усиления рыночного радикализма, которое отстаивали правые либералы, тогда как правые либералы защищали либерализованные консервативные ценности семьи и нации от мультикультурализма и эмансипации, провозглашаемых левым крылом либерализма. Но не умея стать настоящей альтернативой друг другу, оба либерализма взаимно друг друга дополнили, твердо сочетая экономико-политический индивидуализм с бюрократически-управленческим коллективизмом и социокультурной раздробленностью, что Макс Вебер понимал не в пример лучше, чем Карл Маркс.

Либеральный выбор негативной свободы

В действительности мы наблюдаем две революции, которые можно свести к одной: левые выдвинули социокультурный тип либерализма, который отстаивает личные права и равные возможности для самовыражения, в то время как правые выступили с проектом экономико-политического либерализма, продвигающего свободный рынок, свободный от оков бюрократического государства. У нас есть «правые либералы», провозглашающие экономическую и политическую негативную свободу, и «левые либералы», провозглашающие культурную и сексуальную негативную свободу. Между этими двумя либерализмами всегда существовал молчаливый тайный сговор. В настоящее время они явно сомкнулись, чтобы поднять на знамя убеждения, разделяемые одновременно и левыми, которые в последнее время стали сторонниками экономического неолиберализма и безличного этатизма, и правыми, которые открыто поддерживают культурный либерализм в укор собственным основаниям поддержки.

Было бы глупо отрицать, что десятилетия либерализации для многих создали большие возможности и обеспечили определенную защиту от худших проявлений посягательства одних на свободу других (особенно с учетом растущих разногласий вокруг таких фундаментальных понятий, как справедливость и благополучие). Тем не менее, экономический либерализм подорвал социальные и гражданские связи, на которых основываются и от которых зависят истинно демократические режимы и рыночная экономика. В то же время культурный либерализм, в том числе некоторые формы феминизма среднего класса, легкомысленно подписался под новым культом рыночного выбора, отрекаясь от выполнения собственных радикальных обязательств. Парадоксальным образом эти два либерализма создали общество, не только более атомизированное, но и в дурном смысле более зависимое — прочно завязанное на глобальных финансовых процессах, которые оставляют гораздо меньше возможностей для личной инициативы и формирования человеком собственной жизненной стратегии.

Либеральный выбор негативной свободы стал прямым следствием изъятия из публичной дискуссии ключевых вопросов об истине или добре. Либералы утверждают, будто в различных обществах с их различными ценностями поиск и насаждение подобных общих целей всегда будет проявлением нетолерантности и деспотии. Тем не менее либеральная подмена личных прав и социального контракта «общим благом» в конечном итоге приводит к тем самым эффектам, которые либералы ошибочно отождествляют с позитивной свободой, — к идеологической тирании, свертыванию дискуссии, нивелировке разногласий. Таким образом, либеральная политика порождает своего рода нелиберализм, свойственный как раз нелиберальным позициям. Как диагностировал Карл Поланьи в своем главном труде «Великая трансформация» (1944), индивиды, не имеющие общих целей, заняты лишь максимизацией своего субъективного выбора в условиях растущей рыночной анархии, поддерживаемой авторитарным государством. С этим связаны постепенное исчезновение «моральной экономики» взаимных обязательств и атомизация общества, незаметно уже внедренная в политику и экономику.

И здесь мы можем пойти дальше, чем Поланьи, и предположить, что триумф либерализма ведет к «войне всех против всех» (Гоббс) и к представлению о человеке как животном с правом собственности (Локк), на чем он изначально и основывался. Но речь идет не о доказательстве справедливости этих первоначальных оснований, поскольку именно реальный либерализм на практике воплотил то, что первоначально предполагалось в теории в качестве предпосылок.

Если либеральная мысль рассматривает человека как изолированную личность, вступающую в формальные договорные связи с другими личностями (вместо античной и христианской идей человека как социального и политического животного), то либеральная практика подменяет поиск взаимного признания и взаимного благополучия стремлением к богатству, власти и удовольствию.

Но если теория и практика либерализма подрывает идеи гуманизма и обжитой нами мир, мы сталкиваемся не просто с циклическими кризисами (связанными, например, с экономическими подъемами и спадами или упадком представительной власти) и даже не с системными кризисами капитализма и демократии, а скорее с метакризисом.

Метакризис либерализма — это желание одновременно абстрагироваться от реальности и свести все к голой материальности, оставляя нерешенной апорию соотношения, с одной стороны, человеческой воли и способности к творчеству, и неизменных законов природы и истории — с другой.

Либерализм опровергает сам себя

Лучше всего это видно на примере современного капитализма, который работает одновременно как процесс абстрагирования и материализации экономики. Это ведет к превращению реальной производственной экономики в товар и к спекуляциям, одновременно отрывая символическое значение, отождествляемое с чистой меновой стоимостью, от материальной основы, которая все чаще рассматривается только как объект для произвольного распределения, потребления и разрушения. В результате либерализм ведет к экологической катастрофе как следствию глобальных экономических процессов. Двойная концепция богатства, как исчисляемой суммы и одновременно индивидуального потребления, выносит за скобки все общие блага, на которых основано «всеобщее» процветание. В конечном счете тенденция к абстрактным схемам и материализации ведет к разрушению, при этом отнюдь не творческому. Нарастающая экономическая финансиализация обостряет социальную разобщенность и грозит экономической катастрофой.

Таким образом, либерализм упраздняет сам себя и тем самым подрывает основы государства, хотя и уверяет, что может уберечь его от крайностей «левой» и «правой» позиций. Наконец, либеральный акцент на абстрактных, общих стандартах (например, личных правах, коммерческих или формальных контрактах, процедурном правосудии) паразитирует на культуре универсальных принципов, в частности на практике добродетели. Добродетельную жизнь и подрывает описанный односторонний и жесткий подход — так рубят сук, на котором сидишь.

Источник: The European Magazine