Короткая история про Горишни Плавни, или Новое украинское недовольство мемориальной культурой

«Новое недовольство мемориальной культурой», — именно так, заглавием последней вышедшей в «НЛО» книги Алейды Ассман, можно определить сегодняшнюю украинскую повестку. Это абсолютно символическая повестка, но как все сюжеты, разворачивающиеся в символическом поле, она оказалась невероятно резонансной и болезненной. Официально это называется «пакет по декоммунизации», кампания происходила в три этапа: началось все со сноса памятников, затем были приняты законы о признании статуса ОУН и УПА как организаций, боровшихся за независимость Украины, а также о «замене исторической терминологии»: уже два года украинцы вместе со всей Европой празднуют 8 мая как День памяти и примирения (9 мая, к слову, остался праздничным днем), а «Великая Отечественная» отныне — «Вторая мировая». «Переименование» стало третьим и последним этапом.

Можно до бесконечности спорить, что именно происходит с исторической памятью, чем абстрактная «национальная память» (главным автором и «актором» декоммунизации стал Институт национальной памяти в лице своего директора Владимира Вятровича) отличается от памяти человеческой и поколенческой, от исторического воспоминания, и можно ли в принципе от этого воспоминания избавиться? Почему имена улиц и каменные истуканы имеют для нас столько смысла и значения? К слову, противники тотальной «декоммунизации» обвиняли Вятровича в том, что коль скоро он полагает, что за освобождением от советских имен стоит нечто большее, чем просто переименование, если он верит, что имя меняет сознание, значит он «во власти магии» (не различает «имя» и «сущность»). Но не в меньшей степени сами они, да и мы все находимся во власти… пусть не имени, но привычки, каковая привычка имеет непосредственное отношение к памяти — отдельной человеческой и коллективной исторической.

Первые шесть лет я прожила в Киеве на улице Кудрявской, она и сейчас Кудрявская, название ее не изменилось, хотя дома моего уже нет. Потом мы переехали во вновь выстроенный борщаговский микрорайон на улицу Литвиненко-Вольгемут Марии Ивановны, — как сообщает «Википедия», украинской оперной певицы, драматического сопрано. Название звучало странно и заковыристо, но потом попривыкли. Тогда, в застойные 70-е, новые киевские улицы называли если не в честь официальных юбилеев, то именами писателей, архитекторов и музыкантов — культурных героев, короче говоря. И улицы эти пережили все волны переименований: моя борщаговская улица так и осталась Литвиненко-Вольгемут.

Сейчас я живу на проспекте Победы, и тут, разумеется, все непросто. На моей памяти он еще назывался Брест-Литовским. Его переименовали в честь пышно отмечавшегося 40-летия Победы. И тогда же проспект удлинили, прирезав к нему квартал бульвара Шевченко (бывш. Бибиковского). Мои нынешние соседи еще успели пожить на бульваре Шевченко, и они помнят об этом.

Но, в общем, мне повезло. Мой адрес не менялся — разве что при переездах, а это не в счет. Для человека устойчивых привычек это важно. И мой город тоже на протяжении всей своей истории назывался Киевом. Его ни разу не пытались назвать каким-нибудь Щорсоградом или Советском на Днепре. Будучи человеком привычек, я отчасти понимаю людей, проживших всю жизнь на улице Воровского или в городе Комсомольске и не испытывающих радости от возвращения прекрасного названия Бульварно-Кудрявская или переименования в еще более прекрасные Горишни Плавни.

Характерно, что именно Горишни Плавни стали одной из последних символических точек в этой символической кампании. Умышленно или нет, но противники «Плавней» ухватились за ложную этимологию: они понимали их как «Горемычные» (на самом деле «Верхние»). Но по большому счету, суть не в этимологической уловке: жители основанного чуть более полусотни лет назад Комсомольска, точно так же как жители Днепропетровска — города с историей, в большинстве своем предпочли бы остаться с прежним названием, которое, по их словам, давно утратило «советский» смысл. Притом что в случае Днепропетровска переименователи пошли по пути наименьшего сопротивления — вернее, пошли за языковой привычкой: Днепропетровск стал «Днепром», как это и было в живом языке (так Нижний Новгород называют Нижним, а Владивосток — Владиком). Но жители Днепра на Днепре, похоже, не испытывают энтузиазма. Историк Андрей Портнов, который сам родом из Днепропетровска, попытался объяснить «локальное сопротивление материала» не только привычкой, но размытой этимологией, особенностями личности патрона (Г.И. Петровского) и собственно историей города, чей золотой век пришелся на позднесоветскую эпоху [1]. С Комсомольском (Горишними Плавнями) все еще сложнее: у этого города не было другой истории, кроме советской. Сегодня по социальным сетям ходит фотография Горишних Плавней: живописный залив с волнорезами, действительно Плавни, кажется, по-другому и быть не может. И тем не менее, возникший в начале 1960-х на месте рабочего поселка при горнообогатительном комбинате, этот город по своему историческому ощущению именно Комсомольск: если там и была городская идея, то это идея молодого города, ничего другого, кроме этой идеи, для самих жителей «комсомольское» имя не несет.

Отдельный незавершенный сюжет с Кировоградом: там, с одной стороны, торжество демократии, с другой — заведомая неуступчивость топографической комиссии во главе с Вятровичем. Полгода назад город уже попытались переименовать — в Ингульск (по имени реки), но городская «громада» воспротивилась. Исторический «Елисаветград» (как и Екатеринослав, в случае Днепропетровска) в силу имперских аллюзий не рассматривается, хотя сами горожане настаивают на том, что город назван в честь святой покровительницы Елисаветы, и он в самом деле строился в 1754 году как форт Св. Елисаветы. В итоге, в качестве компромисса топографическая комиссия предлагает «Кропивницкий», а городская громада — «СвятоЕлисавет», и 2 июня на главной площади друг напротив друга стали два пикета: один под лозунгом «Кропивницкий объединяет», другой — «Стоп Кропивницкий».

Для завершения «мемориальной истории», наверное, стоит вспомнить о памятниках: не о пресловутом «Ленинопаде», — это уже вчерашний день украинского «нового недовольства», но о свежих киевских баталиях вокруг памятника Щорсу. Проблема та же, что и с Днепропетровском и Комсомольском: горожане привыкли, что на этом бульваре стоит красивый каменный всадник, — ему и положено стоять на этом бульваре, он как бы «всегда тут стоял», его поставили на месте памятника графу Бобринскому, а это был всем киевским памятникам памятник, он вошел в поговорку. Тут известный феномен, описанный Еленой Рабинович, которая однажды объяснила, «почему Пушкин». Когда, вслед за Никанором Ивановичем Босым, председателем жилтоварищества дома 302-бис по Садовой улице, мы говорим: «А за квартиру кто платить будет? Пушкин», — речь идет о памятнике: в Одессе говорили «Дюк», в Смоленске — «Глинка с Блоньи», а в Киеве — граф Бобринский.

«В старой России появление всякого нового памятника (хотя бы и в одной из столиц) было событием первостепенной важности, особенно если памятник ставился частному лицу. …Открытие [памятника] совершалось пышно, почти как освящение церкви, …произносились речи, возлагались цветы, а затем при годовщинах или по крайней мере юбилеях эти торжества с большим или меньшим размахом возобновлялись. В результате для обывателей значимость нового сакрализованного объекта далеко превосходила значимость увековеченного памятником великого человека, который сам по себе мог быть мало кому известен: постоянной актуальностью обладала для горожан лишь структура городского микрокосма, в которую и вписывался новый ориентир, тоже, следовательно, актуальный, а тот факт, что этот ориентир еще и изображал кого-то, когда-то имевшего какое-то отношение к городу, никаких инноваций в структуру микрокосма не вносило» [2].

Иными словами, для городского микрокосма сакральное место и занявший это место «сакрализованный объект», вошедший в привычку и прочно поселившийся однажды в «мемориальной памяти», в самом деле, мало соотносится с историческим прототипом — реальным Щорсом, Петровским, да хоть и графом Бобринским.

Впрочем, не всякий «мемориальный объект» сакрализуется: в тот день, когда в Борисполе встречали Надежду Савченко, на киевской площади, бывш. Дзержинского, ныне Лыбедской, сносили «памятник чекистам». О «событии» не вспомнили даже в новостях — ничего не произошло, никакого «события», вернее так: в общественном сознании этот «снос» произошел гораздо раньше, и уже несколько лет как никто не замечал и не вспоминал этих «чекистов», торчавших на задворках Лыбедской площади.

И в чем короткий смысл этого «нового украинского недовольства»? У Алейды Ассман в ее «новом немецком недовольстве» суть, кажется, в смене поколений, в новой демографии и, как следствие, — в несовпадении «установочных матриц памяти». Украинские мемориальные сюжеты показывают приоритет привычного над политической повесткой. А еще они лишний раз демонстрируют топографическую живучесть «культурного пантеона» и абсолютную сменяемость пантеона героического.

P.S. И последнее, что мы теперь знаем о Горишних Плавнях. Новые общественные слушания от 8 июня сего года большинством голосов высказались за переименование города в Святониколаевск — по модели СвятоЕлисавета (полгода назад это же большинство настаивало на Комсомольске). Тут можно лишь добавить, что большинство в горадминистрации Комсомольска – Горишних Плавней за оппоблоком, и та легкость, с которой бывшие регионалы и советские партийные начальники среднего звена перескакивают с советских моделей на имперско-православные, в общем, неудивительна. Но в случае Комсомольска, у которого, в отличие от Елисаветграда, другой истории, кроме «комсомольской», не было, этот «мемориальный курьез» вряд ли будет засчитан.

Примечания

↑1. Портнов А. Постсоветские войны памяти: украинский ход // Интернет-журнал «Гефтер». 29.02.2016. Точный адрес: http://gefter.ru/archive/17659

↑2. Рабинович Е. Риторика повседневности. Филологические очерки. СПб., 2000.