Свидетель славы

В июле 1796 года молодой выпускник Тюбингенской богословской семинарии Георг Гегель в компании друзей совершает прогулку по швейцарским Альпам в окрестностях Люцерна. В путевом дневнике он записывает свои впечатления от красот горной страны: «Среди этих бесформенных масс нельзя найти чего-либо такого, что порадовало бы глаз и дало бы занятие игре воображения. Размышляя о возрасте этих гор и о тех особенностях возвышенного, которые им приписывают, разум не обнаруживает ничего, что бы ему импонировало, порождало бы удивление и восторг. Вид этих вечно мертвых масс вызвал у меня только однообразное и бесконечно скудное представление: так всегда» [1].

Спустя чуть больше столетия после этой прогулки, в 1905 году, там же, в Люцерне, родился богослов, который полностью перевернет кантианское представление о красоте, изложенное в этой заметке Гегелем, и восстановит утраченное значение красоты мира как синонима истины. Этим человеком был Ганс Урс фон Бальтазар. Для каждого, имеющего интеллектуальный вкус, тексты Бальтазара представляют собой неисчерпаемое богатство. Друг и сподвижник Бальтазара, кардинал Ратцингер, будущий папа Бенедикт XVI, справедливо охарактеризовал его как самого культурного человека своей эпохи.

Получив начальное образование в бенедиктинской школе в Австрии, Бальтазар изучал немецкую литературу и философию в университетах Вены, Берлина и Цюриха. В 1929 году он вступает в орден иезуитов. После этого в течение трех лет обучается в немецком Пуллахе, где находится под сильным интеллектуальным влиянием Эриха Пшивары — крупнейшего католического богослова. С 1933-го по 1937 год Бальтазар изучает богословие в знаменитой иезуитской школе Фурвьер под Лионом, где знакомится с Анри де Любаком и Жаном Даниелу, будущими лидерами «нового богословия». В этой школе именно в тот период зарождался патристический ренессанс, «восстание» против неосхоластики, доминировавшей в католическом богословии почти столетие, со времен Первого Ватиканского собора вплоть до «аджорнаменто» Второго Ватиканского собора.

Бальтазар возвращается в Швейцарию в 1940 году, где становится университетским капелланом Базельского университета. Объем работы, которую проделывал Бальтазар, поистине колоссален. Он одновременно был руководителем основанного им издательства Iohannes Verlag, переводчиком современной святоотеческой и прочей литературы, чрезвычайно плодотворным писателем. Все это делалось им с единственной целью — сделать насколько возможно более доступной великую богословскую традицию для каждого верующего, для того чтобы каждый обрел те сокровища, которые питают и укрепляют христианский дух во всякую эпоху.

Неослабевающее внимание к святоотеческим источникам пронизывает все творчество Бальтазара. Широко известны его фундаментальные работы об Оригене, Иринее Лионском, Григории Нисском, Максиме Исповеднике. Причем интерес этот является не сугубо историческим или дескриптивным, но истинно богословским, поскольку исходя из «духа» Отцов Бальтазар дает ответы на современные вызовы. С одной стороны, он заимствует у Отцов позитивное отношение к творению, поскольку оно «хорошо весьма» и является конечным отблеском бесконечной Славы Творца. Как выразил это соотношение Аквинат, благодать не только не повреждает тварную природу, но восполняет ее, придавая совершенство. С другой стороны, Бальтазар развивает патристический взгляд на христианскую историю как на последовательную смену эпох Откровения. Здесь Бальтазар прямо выступает против прогрессизма, господствовавшего в немецкой философии, в особенности у Гегеля, переосмыслившего кантовское Провидение в терминах спекулятивного развития истории. Не удовлетворяется Бальтазар и другой крайностью — историческим позитивизмом, отказывающимся от больших исторических смыслов и рассматривающим исторические события лишь как одну случайность рядом с другой. В противоположность этим двум опасным для богословия путям, в книге «Богословие истории» Бальтазар разрабатывает концепцию «временных форм», каждая из которых является неповторимой вариацией на тему Богочеловека как единственной формы и нормы истории. Поскольку Воплощение является для богословия центральным историческим фактом, то именно этот факт становится ключом к смыслу истории каждого индивидуума и группы.

В Базеле Бальтазар сближается с крупнейшим протестантским богословом XX века Карлом Бартом. Излишне говорить о том, что на том богословском уровне, на котором находились оба великих мыслителя, конфессиональные различия не играют той разделительной роли, какую они выполняют на уровне большинства верующих людей. Примечательно, что при всей открытости и редкой чуткости к иным религиозным традициям Бальтазар никогда не вдохновлялся банальным экуменизмом, игнорирующим значимые различия и всегда оканчивающимся пошлым лицемерием и интеллектуальной неразборчивостью. Результатом этого плодотворного общения стала книга Бальтазара под названием «Богословие Карла Барта: экспозиция и интерпретация». Будучи согласен с Бартом по многим вопросам, в том числе в неприятии экзегетического и библеистского прочтения Писания, Бальтазар расходится с ним в понимании красоты и эстетического как истока богословия.

В 1950 году происходит конфликт между Бальтазаром и орденским руководством и он перестает быть иезуитом, ему запрещается преподавательская деятельность в католических учебных заведениях. Он находит свою миссию в светском служении, в частности в основанном им Обществе Святого Иоанна. Бальтазар работал в эпоху радикальных изменений в католической жизни и богословии, которые подготовили проведение знаменитого Второго Ватиканского собора 1962–1965 годов. Хотя Бальтазар не был непосредственным участником собора, его идеи в значительной степени повлияли на ход дискуссий. С церковным самосознанием произошло то, что Бальтазар назвал переходом церковного сознания от привилегированной позиции к позиции, ответственной за мир.

Весьма объемное и насыщенное творческое наследие Бальтазара пересекает дисциплинарные рамки богословия, философии и литературы. Один из лучших знатоков немецкой философии и культуры, Бальтазар мыслит в непрестанном диалоге с их крупнейшими фигурами. Его ранняя трехтомная работа под названием «Апокалипсис немецкой души» посвящена эсхатологической тематике в немецкой поэзии и прозе. Христианская традиция не сводится лишь к богословию, но включает в себя философские, литературные и поэтические формы. Хотя богословие и имеет собственный специфический язык, оно ведет непрекращающийся диалог с иными дискурсами, эстетическими и этическими, спекулятивными и дескриптивными, художественными и научными.

Восприятие современности как философской проблемы роднит Бальтазара одновременно с Гегелем и Ницше. Современность мыслит себя в дистанции по отношению к традиции, в том числе и к христианской, которая из живой атмосферы становится проблемой. Осознавая эту проблему, Гегель предлагает стратегию снятия (исполнения и завершения) искусства и религии в философии. Бальтазара не удовлетворяет такая стратегия, он указывает на то, что история отношения философии и богословия является гораздо более сложной и драматичной, чем та гладкая картина, которая разворачивается в гегелевском прогрессистском историософском нарративе.

Гегель представляет в «Феноменологии духа» содержательное единство высших реализаций Духа в искусстве, религии и философии. Бальтазар справедливо опасается того, что здесь религия превосходит искусство, а философия, в свою очередь, превосходит религию. В результате историческое богословие с его конфессиональной и догматической конкретикой у Гегеля заменяется спекулятивной «христианской философией», что для богослова является одновременно и вызовом, и возможностью переосмысления собственной позиции. Бальтазар в принципе приемлет гегелевскую идею иерархии дискурсов, но пересматривает ее по-своему. Поскольку не философия, а богословие восполняет все иные дискурсы, включая философский и эстетический, то оно должно восприниматься как первое среди равных.

Тем не менее, влияние Гегеля на богословие трудно переоценить, и Бальтазар это признает. Гегелевское понимание историчности как раскрытия истины и самооткровения Бога помогает богословию избежать крайне спекулятивного уклона и ориентации исключительно на «вечные истины», как это произошло, к примеру, в неосхоластике. Кроме того, «возвращение» Гегелем после кантианского забвения главнейших богословских тем, в особенности триадологии, в центр мышления оказало благотворное влияние на богословие. Однако сам диалектический метод, руководящий философией Гегеля, согласно Бальтазару, неприемлем для богословия, поскольку он не позволяет избежать слияния всех различий в бесконечном становлении-снятии ритма понятия. Вообще, основная дискуссия между последователями Гегеля развернулась именно вокруг богословия и того, как следует соотносить гегелевский спекулятивный проект и христианскую традицию. Впрочем, следует согласиться с Милбанком, что эта дискуссия далека от завершения и постмодернистская философия все еще движется в тени диалектической зависимости от традиции.

Гигантская по объему 16-томная трилогия Бальтазара, его opus magnum, включающая «Теоэстетику», «Теодраматику» и «Теологику», является едва ли не важнейшей богословской работой XX столетия. Все эти три части представляют собой трехгранное единство, в котором Прекрасное, Истина и Благо раскрываются друг в друге, являясь манифестациями Бога в творении. Теоэстетика реализуется в действии Бога в мире, поэтому она есть содержание Теодраматики, которая явлена в слове Писания, раскрывающем Теологику. Очевидно, что здесь неприменимы привычные дефиниции и устоявшиеся отраслевые деления. Во всем проекте Бальтазар исходит из интерпретации Иоаннова пролога, в котором говорится о Воплощении Слова в Его благости и истине.

В Теоэстетике разворачивается грандиозное полотно мировой культуры и истории как явления Славы Божией. В этой части трилогии Бальтазаром описывается восприятие встречающейся человеку мировой красоты как откровения Бога. Бальтазар вовлекает в диалог множество фигур мирового масштаба, среди которых и Владимир Соловьев. Красота является нам во всей своей красноречивости и совершенно независимо от нас, она требует ответа и принятия. Эстетика приобретает у Бальтазара сугубо теологический смысл, она есть восприятие в вере самораскрытия божией Славы как свободного дара любви. Теологическая эстетика — это герменевтика самооткровения Триединого Бога через раскрытие трансценденталии Прекрасного.

В «Теодраматике» Бальтазар размышляет о взаимной драме между миром и Богом, причем Бог не вовлекается в диалектическую взаимозависимость с миром, но вступает с ним в отношения свободно. А поскольку действие Бога в мире всегда благое, то Теодраматика является герменевтикой блага. В драму спасения Бог вовлекает человека, который не является пассивным зрителем, но играет отведенную ему роль. Человеческая драма развертывается всегда внутри уже развернутой Божественной драмы. В томе Теодраматики Бальтазар ссылается на учение о. Сергия Булгакова о предвечном кенозисе в имманентной Троице — самопожертвовании Отца в рождении Сына, которое Булгаков развивает в «Агнце Божием». Бальтазар развивает тезис о том, что миссия Сына в истории есть продолжение его предвечного рождения, поэтому, жертвенно отдавая Себя Отцу, Сын возвращает и весь мир вместе с Собой к Нему. Соответственно, через историческую драму Воплощения, отдания себя Сыном Отцу посредством Духа мир обретает участие во внутрибожественном обмене жизни (перихорезисе).

В Теологике (одна из частей которой переведена на русский язык и издана издательством ББИ в 2014 году) Бальтазар указывает на то, что Откровение не имеет доктринальной или систематической формы, и потому богословие свободно в выборе средств и форм выражения. Слово стало Плотью — в этом исходная и финальная точка любой речи и размышления, а истина уже не может пониматься ни отвлеченно, ни абстрактно, но лишь в предельной конкретности и даже осязательности. Истина открывается не в идее и не в факте, но в музыкальной середине между явлением и являющимся, динамическим указанием на то, откуда она даруется. То бытие, что нам явлено, прекрасно и тем самым увлекает нас, но оно и даровано — поэтому оно благо и вызывает желание, а открываясь в этом дарении, оно являет свою истинность и пробуждает удивление, рождающее всякую мысль.

На наступление «ледникового периода духа» сетовал уже Ницше, во времена Бальтазара это стало еще более очевидным. В отличие от других крупных богословских фигур эпохи, у Бальтазара не было прямых учеников и последователей. Тем не менее, времена меняются. Сегодня, спустя почти три десятилетия после смерти Бальтазара, ежегодно выходящее в мире количество богословских работ, в которых присутствует его влияние, практически не поддается подсчету. Даже первое знакомство с любым из сотен текстов Бальтазара делает очевидным то, что мышление Бальтазара является христоцентричным и поэтому оставляет рядом с пустым гробом того, кто не разделяет эту бесконечную радость. Вся его мысль и деятельность направлены на открытость миру и освещение его светом христианского Откровения. В соответствии с наставлением св. Григория Ниссского, данным в «Жизни Моисея», Бальтазар стремился принести все сокровища диалектики и словесные богатства, которые только существуют в мире, к прославлению Христа и украшению его Церкви.

Конечно, у Бальтазара, как и у всякой фигуры подобного масштаба, не было недостатка в критиках, как при жизни, так и после смерти. Однако нет нужды оправдывать его, ибо его тексты красноречивы и неисчерпаемы. Остается лишь напомнить незадачливым ревнителям чистоты вечных истин, что богословие — это не наука, которая дает простые ответы на все вопросы и развеивает тайны. Наоборот, богословие — это вечный и беспокойный путь поиска, проходящий в окружении тайн и непостижимостей. А уж пытаться идти по этому пути в одиночку, без умелых проводников, не пристав к движущемуся в вечности каравану богословов, — большего безумия трудно представить.

26 июня 1988 года Бальтазар внезапно умер в Базеле за два дня до своей кардинальской консистории. Его богословское творчество есть свидетельство и проповедь надежды. Бальтазар жил и умер не для себя, но следуя за Тем, Кто уже победил и потому грядет во Славе.

Примечание

↑1. Гулыга А.В. Гегель. М.: Молодая гвардия, 2008. С. 23.