История одного концерта, или Марк Фрейдкин, разрывающий пасть иркутской культуре

От редакции: Материал публикуется в рамках проекта «Связь времен» (2014).

Десять с лишним лет назад, 30 апреля 2004 года, в иркутской филармонии спел Марк Фрейдкин — поэт, прозаик, переводчик, автор и исполнитель песен, хозяин легендарного первого в Москве частного книжного магазина гуманитарной литературы «19 октября». А 4 марта этого года он умер в Москве, в возрасте 60 лет. В этом же возрасте и от той же смертельной болезни умер когда-то и его любимый французский поэт и великий шансонье Жорж Брассенс.

Мы были знакомы с Марком с 1993 года. Мой иркутский магазин «Марьина роща», собственно, и возник как партнерский магазин его книжной лавки. Я знал, что Марк, помимо стихов и прозы, пишет песни, у меня тогда были две кассеты с его песнями, записанными кустарным способом у него дома на магнитофонный микрофон (и, кстати, продававшимися на «Горбушке»). Качество записи «кустарных версий» его песен было обаятельно чудовищным, слова приходилось разбирать, отматывая пленку назад по несколько раз, но зато слегка плавающий плохой звук отлично гармонировал с меланхолической интонацией этих песенок, даже самых бодрых.

В 2003 году мы проводили в «Сибэкспоцентре» «Байкальский книжный салон», первый и, видимо, последний. Я пригласил Марка приехать, включив его в программу как поэта и переводчика. Он жил у нас, и я уговорил его дать концерт для нашей компашки. К этому времени у Марка вышли уже четыре компакт-диска с его песнями, все старые песни были на них перезаписаны, написались новые, одна лучше другой, вышло и несколько книг его стихов, мемуарной прозы, переводов из английской и французской поэзии, все было отлично. Правда, его книжная лавка «19 октября» тогда уже около пяти лет как была им закрыта, но это все было уже в прошлом и неважно.

Концерт мы решили сделать на работе у Миши Рожанского. Миша занимал со своей командой комнату в здании обсерватории неподалеку от остановки «Ипподром». Мишины сотрудницы соорудили развернутый банкет, я принес гитару, мы выпивали, закусывали — и слушали Марка в нашем тихом городке, еще не подозревавшем, что ждет его менее чем через год. Сам тот концерт я почему-то почти не помню, видимо, от счастья бахнул лишнего: на коллективной фотке после того концерта я сижу на полу с рассеянной улыбкой, явно погруженный во что-то свое.

А надо сказать, что в это же примерно время в Москве вышел альбом нового коллектива Андрея Макаревича «Оркестр креольского танго». Альбом этот назывался «Тонкий шрам на любимой попе» и целиком состоял из песен Марка Фрейдкина. С Макаревичем там эти песни пели М. Леонидов, Т. Лазарева, Е. Маргулис и кто-то еще. Записи этого альбома предшествовала небольшая история. Однажды Марку позвонил Андрей Макаревич (они не были знакомы) и сказал, что хочет приехать для разговора. Марк, надо сказать, удивился: вроде никаких точек соприкосновения у них не было. Макаревич приехал, вошел на кухню и поставил на стол литровый боттл водки Finlandia — какой серьезный разговор без водки? Марк сварганил какую-то символическую закусь. Как назло, дома у него накануне прикончили всю еду, а закупиться не успели, и в результате они закусывали литр водки чуть ли не парой яблок. Макаревич рассказал Марку, что недавно услышал его песни, обалдел от них — и просит разрешения записать альбом из песен Марка со своим «Оркестром креольского танго». Марк не возражал. Согласовав условия и выкушав за разговором литр водки практически без закуски, мужики тепло попрощались. После чего Макаревич вышел на улицу ровной походкой, на глазах удивленного Марка сел за руль своего джипа и уехал со двора. «Банку держит хорошо!» — одобрительно сказал мне потом Марк, всегда гордившийся своими титаническими способностями по части «выпить две бутылки водки — и ни в одном глазу» и ценивший достойных мастеров этого жанра.

Новый альбом Макаревича был с помпой презентован в переоборудованном для банкета зале МХАТа в присутствии автора. Некоторые друзья Макаревича были изумлены, увидев, что Марк Фрейдкин — это реальный человек (многим почему-то казалось, что это такой артистический псевдоним самого Макаревича). Песня «Тонкий шрам на любимой попе» стала суперпопулярной и прочно вошла в репертуар Макаревича и «Оркестра креольского танго». И с той поры Марк эту свою, возможно, лучшую песню просто возненавидел. Нежная и личная песня пошла по рукам — как это могло ему нравиться?

И вот в начале 2004 года я решил наконец провести концерт Марка в Иркутске уже в нормальном зале. Во-первых, песни Марка я любил, и сделать концерт любимого автора для широкой публики очень хотелось. А кроме того, чего греха таить, шумный успех альбома «Тонкий шрам на любимой попе» с песнями Марка в исполнении Макаревича давал некоторую надежду на то, что имя Марка уже известно не только в Москве и что придут не только мои знакомы, но и какие-то случайные люди, без которых наполнить зал будет трудно. Заключив договор с ТЮЗом им. А. Вампилова об аренде зала на 30 апреля, я стал готовить приезд Марка.

Перво-наперво я выяснил, что Марк категорически против не только того, чтобы песня «Тонкий шрам на любимой попе» фигурировала на афише, но даже и против того, чтобы она вообще упоминалась в рекламной кампании. Это несколько подрывало мои далеко идущие планы и расчеты. Но, надо сказать, к тому времени я уже привык к тому, что главным врагом, с которым Марк успешно боролся, одерживая блестящие победы, была его собственная возможная популярность. Сама мысль о «популярности» была ему неприятна и чужда, он терпеть не мог любого намека на рекламу (включая саморекламу) своего песенного и любого иного творчества каким-то иным способом, кроме естественного читательского интереса и сарафанного радио. Кому интересно — прочтет, кому интересно — послушает, а все остальное (реклама, промоушен и т.д.) — от лукавого, непоколебимо считал Марк. Понимая, что мы остаемся без «Тонкого шрама», я в драматических телефонных разговорах с моим неуступчивым маэстрой потребовал у него хотя бы согласия приехать за два дня до концерта, чтобы подготовить и провести полноценную пресс-конференцию. Чтобы представить иркутскому человечеству серьезного поэта, переводчика и автора песен Марка Фрейдкина — с приглашением прессы, телевидения и радиовещания, и вообще с максимальным освещением в СМИ. Марк, успешно утопивший мою надежду на «Тонкий шрам» как жемчужину рекламной кампании, скрепя сердце согласился на пресс-конференцию.

Пресс-конференция состоялась 29 апреля в конференц-зале «Комсомольской правды». Ничто не предвещало грозы. Марк со свойственным ему отеческим юмором отвечал на вопросы журналистов, изнемогавших от собственного невежества. Неизбежный вопрос про «ваши творческие планы», который обычно всегда по должности задает самый глупый журналист, был даже не самым дурацким из заданных. В общем, была обычная прессуха. Я заботливо притащил с собой книги и альбомы Марка и многозначительно размахивал ими, представляя гостя. С этих альбомов, собственно говоря, все и началось. Оператор телекомпании «АИСТ», оказавшийся матерым профессионалом (я не иронизирую), сразу углядел самое важное: имеющуюся на одном из альбомов маленькую надпись «Внимание! Ненормативная лексика! Не рекомендуется к прослушиванию детям до 16 лет». Надпись была снята на камеру крупным планом и вечером во время сюжета о пресс-конференции в новостях на «АИСТе» продемонстрирована во весь экран, то есть превращена практически в боевой плакат. Последствия профессиональной работы оператора начали сказываться наутро, 30 апреля. Оказалось, что какой-то местный профессиональный страдалец за иркутскую культуру, которому увеличенное изображение маленькой надписи попало прямо в голову, всполошился и поднял волну.

Здесь следует сделать маленькое отступление о страдальцах за иркутскую культуру. Это важная и довольно многочисленная (думаю, даже наберется пара десятков) группа людей самых разных профессий, от работников культурных организаций до служителей прессы и просто любителей всего высокого. Как правило, это чудные люди, чистые и светлые, готовые ради иркутской культуры явить миру высокие образцы самопожертвования и духовного служения. Их картина мира полна выразительных деталей и больше всего напоминает амбразуру. Иркутскую культуру они воспринимают как робкую застенчивую девушку, которую надо ревностно блюсти, ибо на нее постоянно грубо покушаются — когда по невежеству, а когда и злонамеренно — разные малоприятные типы с намерениями ее замарать и вообще как-то над ней надругаться. А покушение на иркутскую культуру наши страдальцы воспринимают как святотатство и угрозу и без того хрупкому миропорядку. Только лишь одним общепризнанным и уважаемым жрецам иркутской культуры дозволено, как опытным врачевателям, касаться ее белоснежных риз своими умелыми стерильными руками.

Так вот, кто-то из этих чувствительных страдальцев за культуру, увидев такую во всех отношениях чудовищную надпись во весь экран (на альбоме она занимает пару сантиметров), поднял священную волну. Чувствуя себя по меньшей мере Рихардом Зорге, сообщающим в ставку о нападении врага, он стал обзванивать соратников по борьбе и, наконец, позвонил самому Распутину. Классик, понятия не имевший ни о каком Марке Фрейдкине, но всегда дороживший проявлениями заботы о нашей культуре, связался с руководством ТЮЗа (говорят, даже дошел до театра, но я этого не видал) и, видимо, выразил удивление. После обращения классика к руководству театра мне оттуда позвонили и сказали, что сегодняшний концерт отменяется. Содержание разговора, впрочем, мне тоже пересказали — но все-таки, я думаю, тут не стоит воспроизводить пересказ. Поэтому новеллу о самом разговоре, пересказанном мне перепуганными работниками ТЮЗа, я обычно приберегаю для застольных бесед, когда недостаточную достоверность фактов можно легко компенсировать добрым алкоголем. Здесь же, в ответственном поле печатного слова, ограничусь тем, что запрет ТЮЗа на проведение концерта был категорическим, а это означает, что аргументы прозвучали веские. Да и то сказать, на святой сцене детского театра имени самого… какой-то… будет материться! Не бывать тому!

Я был, конечно, мягко скажем, удивлен. Но ругаться не стал: в день концерта главное было — решить вопрос с новой площадкой (об отмене концерта и речи быть не могло, еще чего). Самое простое было — попробовать провести концерт в соседнем здании (вернее, в том же самом, но с входом за углом) — то есть в иркутской филармонии. В те благословенные, почти былинные времена, в 2004 году, вопросы культуры еще не вызывали у функционеров такую панику и зубную боль, как сейчас, поэтому мне не составило никакого труда договориться с тогдашним руководством филармонии, в которой в тот вечер был, на наше счастье, свободен зал. Достаточно было просто объяснить руководству филармонии, что Марк Фрейдкин — это удивительный автор трогательных песен, и показать его многочисленные книги и альбомы. Руководство филармонии, к тому же, находилось с руководством ТЮЗа в высоких отношениях нежного коммунального соседства (эти два учреждения культуры фактически занимают две части одного здания) и легко пошло нам навстречу. (Я не называю, кстати, тут никаких фамилий руководителей — у нас сейчас все-таки Год культуры, работает эвакуатор, так что мало ли чего. Поэтому пусть будет просто руководство.)

Итак, вопрос с переносом концерта в филармонию был решен. Оставалось оповестить почтеннейшую публику о скандальной смене площадки. Я договорился с какой-то телекомпанией о съемках сюжета об отмене и переносе концерта для дневного выпуска новостей. Импозантный Марк, поясняя причину отмены, сказал на камеру следующее: «Руководство ТЮЗа поступило совершенно правильно, отменив наш концерт! Ведь не зря у них на афише указан спектакль “Прощание с Матерой”, мы все понимаем, что на самом деле это означает “прощание с матерщиной”!» Сюжет немедленно пошел в эфир в ближайшем выпуске новостей.

Я, кстати, с самого начала собирался записать этот концерт на видео. Но вся эта катавасия с отменой и переносом концерта настолько повысила градус моей фрейдкинофилии, что я решил: а почему бы не записать еще и хорошее аудио с пульта? В общем, концерт мы решили записать на нормальное видео и сделать качественный звук с пульта. Зачем? А просто так, чтоб знали!

В обстановке некоторой нервозности (перенос — дело неприятное, к тому же места в двух залах не совпадали, была небольшая путаница с рассадкой) мы начали концерт. Начали, забыв, кстати, даже убрать валявшийся прямо на авансцене какой-то футляр от аппаратуры, который так и пролежал весь концерт, притворяясь дизайном интерьера. Собралось прилично народу, зал филармонии хоть и не был забит до отказа, но был заполнен изрядно. Видимо, наша оперативная рекламная кампания под лозунгом «прощание с матерщиной» нашла живой отклик — и особенно в сердцах недостаточно культурных иркутян. Марк Фрейдкин выступил с двумя гитаристами: со своим старинным другом и соавтором Сергеем Костюхиным и с Михаилом Маховичем. Программа состояла из старых и новых песенок (кроме, конечно, «Тонкого шрама»), включая и мои любимые: это были «Брассенс и Бернес», «Как полный кретин», «Песня про Костю», «Просьба», брассенсовская «Фернанда», «Наш учитель», «Песня про жопу», «Печальный Шура» и другие.

Перед «Песней про Костю» (то есть про Костюхина) Марк попросил у зала совета: в этой песне таки было несколько бранных слов. Что делать, петь как есть или заменять эвфемизмами? Зал дружно ответил нестройным одобрительным бу-бу, и кто-то с места громко высказал единодушное общее мнение: «Из песни слова не выкинешь!» «Другого я и не ожидал», — невозмутимо заключил Марк, и в результате в концерте прозвучали все четыре бранных слова в трех песнях. Или три в двух. Или пять в четырех, уже не помню. (Кстати, про этот концерт написал и сам Марк — в книге «Каша из топора», во второй части «Больничных арабесок».) Концерт прошел очень душевно. Всего Марк спел за 1 час 45 минут двадцать три песни.

Тут следует сделать небольшое отступление о песнях Марка Фрейдкина. Его песни если и находятся в русле какой-то традиции, то традиции у нас почти не существующей, представленной буквально единицами. Понятно, что ближе всего к ней — французская авторская песня, то есть тот самый шансон в хорошем смысле. Причем автору (шансонье) тут мало быть просто хорошим поэтом, а еще композитором и певцом. Шансонье — это прежде всего масштаб личности, это фигура, в которой виден какой-то космос, огромный внутренний мир (Жорж Брассенс — классический пример). Создать этот свой мир, «свою страну» — это совершенно особая задача, и если кажется, что это как бы получается само собой, то это только кажется. Шансонье, создавая этот мир, строит его из всего себя, поет самого себя, рассказывает себя всем своим существом. Это больше чем просто песня, это больше чем театр, и это и есть настоящая авторская песня (да не обидятся уважаемые барды, многие из которых в гораздо большей степени занимались все же тем, что «отражали» свою потенциальную аудиторию, чем рассказывали о себе).

Марк Фрейдкин сумел создать такой мир в своих песнях. Хотя есть множество людей, которые этого не видят и не находят в них ничего особенного — ничего страшного, это бывает. Но мне, честно говоря, всегда казалось и кажется сейчас, что с человеком, который нечувствителен к песням Марка и не чувствует его человеческого масштаба, довольно бессмысленно разговаривать и о песнях, и о стихах, и о множестве каких-то прочих необязательных вещей. Человек не чувствует обаяния песен Фрейдкина — о’кей, значит, с ним по возможности надо о политике, о еде, о ценах, о погоде и о прочих прекрасных и важных материях.

На этом заканчивается рассказ о том, как была едва не поругана, затем едва не спасена, а затем все-таки поругана девственная иркутская культура. Ибо не было и нет, конечно, ничего страшнее для иркутской культуры, чем эти кошмарные, бессмысленные, трогательные, смешные, невероятно виртуозные, прекрасные и пронзительные песни грустного фаллократа, меланхолического сквернослова, глубокого и тонкого остроумца и удивительного мастера — Марка Фрейдкина.

…После концерта я передал копии аудио и видео с концерта Марку. Аудиодорожку концерта перед этим обработал и почистил наш виртуоз звука Леня Андрулайтис. И вскоре американский друг Марка Гари Кац свел оттуда десяток песен и выложил на Ютуб. И как-то так получилось, что эти кусочки иркутского концерта, отдельные песни из него долгое время были чуть ли не единственными сносно записанными концертными песнями Марка. А позже, когда Марк перестал гастролировать, и еще позже, когда он заболел, стало ясно, что концерт в Иркутске оказался вообще единственным полностью записанным на видео его зальным выступлением. За год с небольшим до его смерти я выложил в Ютуб полную запись этого концерта, со всеми паузами и комментариями Марка перед песнями. Марк был очень этим недоволен и ворчал на меня по телефону, ему вообще не нравились его концертные записи — по причине неизбежной лажи в живом звуке прежде всего. Но я был непреклонен. Потому что тут он, конечно, ошибался. Его лучшие концертные записи — великолепны. Они — живые в точном смысле слова. Интонацию живого исполнения нельзя передать никакой студийной записью, студия отсекает человеческое обаяние. А его комментарии к песням? «Ну и нахрена они нужны, кому это интересно?!» — скажет нам на это, поморщившись, рафинированный московский поэт и переводчик Марк Фрейдкин. «А это не ваше дело, товарищ Фрейдкин!» — вот так я отвечу своему другу Марку, эгоистично оставившему нас жить и стареть в одиночестве.

Источник: Провинция